Пауло Коэльо - Ведьма с Портобелло
Афине следовало быть поосторожней. Размышляя о жизни и смерти моей ученицы, я поняла, что должна немного изменить и свой собственный «образ действия».
Лейла Зейнаб, 64 года, нумеролог
Афина? Какое интересное имя! Погодите… сейчас гляну… Так, ее максимальное число – девять. Оптимистка, общительна, уживчива, способна выделиться в любой толпе. Люди сближаются с ней в поисках понимания, сочувствия, великодушия, и ей именно поэтому следует быть настороже, ибо эта популярность может ударить ей в голову, и в итоге потери окажутся значительней выигрыша. Еще ей надо держать язык за зубами, потому что она склонна говорить больше, чем велит здравый смысл.
Минимальное ее число – одиннадцать. Думаю, она претендует на лидерство. Ее интересует мистика – и через нее она пытается внести гармонию в отношения с теми, кто ее окружает.
Но это входит в конфликт с числом девять, складывающимся из дня, месяца и года ее рождения, сведенных к одной цифре. Она всегда будет склонна к зависти и печали; сосредоточенная на себе, она принимает решения под воздействием настроения. Надо соблюдать осторожность со следующими негативными проявлениями присущего ей характера – чрезмерным тщеславием, нетерпимостью, злоупотреблением своей властью, склонностью к известной экстравагантности.
И по причине этого противоречия я полагаю, что ей стоило бы избрать сферу деятельности, где можно будет избежать эмоционального контакта с людьми. Пусть попробует себя в информатике или в любой иной области, связанной с наукой или техникой.
Умерла, вы сказали? Простите. Но чем же все-таки она занималась?
* * *Но чем же все-таки она занималась? Всем понемножку, и если бы надо было определить это кратко, то я бы сказал так: Афина была жрицей, которой ясны были силы природы. Можно и иначе сказать: поскольку ей нечего было терять и нечего ждать от жизни, она шла дальше других, она рисковала больше других, и в конце концов сама превратилась в те силы, которыми желала повелевать.
Она работала в супермаркете, служила в банке, потом еще где-то, но при этом неизменно оставалась жрицей. Я прожил с нею восемь лет, и за мной долг – надо восстановить память о ней и неповторимые особенности ее личности.
Трудней всего при сборе свидетельств было убедить людей, чтобы позволили мне пользоваться их подлинными именами. Одни говорили, что не желают быть замешанными в подобную историю, другие пытались скрыть свои мнения и чувства. Я объяснял, что истинное мое намерение – сделать так, чтобы все вовлеченные лучше поняли Афину, а в анонимные свидетельства никто не поверит.
Поскольку каждый из опрошенных полагал, будто обладает единственной и окончательной версией любого, пусть даже совсем незначительного эпизода, то в конце концов все согласились. Сопоставляя эти записи, я пришел к выводу, что абсолютной истины не существует и правдивость эпизода зависит от того, насколько проницателен рассказчик. И нет лучше способа постичь самого себя, чем попытаться узнать, как смотрят на тебя другие.
Это вовсе не значит, будто мы будем делать то, чего от нас ждут, но, по крайней мере, лучше поймем себя. Это мой долг перед Афиной. Я обязан по крупицам восстановить ее историю. Воссоздать ее миф.
Самира Р. Халиль, 57 лет, домохозяйка, мать Афины
Пожалуйста, не называйте ее Афиной! Ее имя – Шерин. Шерин Халиль, моя любимая дочь, мое желанное дитя, которое мы с мужем так желали бы произвести на свет!
Но жизнь распорядилась иначе – когда судьба одаривает слишком щедро, всегда найдется колодец, в котором потонут наши мечты.
Мы жили в Бейруте в ту пору, когда все считали его самым красивым городом на Ближнем Востоке. Мой муж был преуспевающим промышленником, мы поженились по любви, ежегодно проводили отпуск в Европе, у нас был обширный круг друзей, и нас приглашали на все мало-мальски значительные светские мероприятия, а однажды, представьте, мы принимали у себя самого президента Соединенных Штатов. Те три дня я никогда не забуду – в первые двое суток каждую пядь нашего дома обследовали агенты секретной службы (они к тому времени уже месяц как обосновались в нашем квартале: занимали стратегически выгодные позиции, снимали квартиры, вели наблюдение под видом нищих или влюбленных). А третий день – вернее, два часа – был праздником. Отчетливо помню зависть в глазах наших друзей и то, как я радовалась, что могу сфотографироваться с самым могущественным человеком планеты.
У нас было все, кроме детей, о которых мы так страстно мечтали. И, стало быть, не было ничего.
Мы испробовали все на свете: давали обеты, совершали паломничества в места, считавшиеся чудотворными, консультировались с врачами, ходили по знахарям, принимали патентованные лекарства и всякого рода целебные снадобья. Дважды мне делали искусственное осеменение. Оба раза случился выкидыш, а на второй мне пришлось еще и удалить левый яичник. После этого ни один врач не соглашался пойти на подобный риск.
И тогда кто-то из многочисленных друзей, знавших о нашей беде, предложил единственно возможный выход – усыновить ребенка. Еще сказал, что у него есть связи в Румынии, что позволит ускорить дело.
Месяц спустя мы полетели в Бухарест: наш друг вел какие-то важные переговоры с диктатором – я забыла, как его звали (Николае Чаушеску. – Прим. ред.), – который тогда правил страной, так что нам удалось избежать всякой бюрократической волокиты и беспрепятственно оказаться в трансильванском городе Сибиу, где и находился детский дом. Там нас ждали с кофе, сигаретами, минеральной водой и стопкой уже подписанных документов. Оставалось лишь выбрать ребенка.
И нас провели в очень холодную комнату, где стояли детские кроватки. Я пыталась понять, как матери могли оставить своих детей, и первым моим побуждением было взять их всех, всех до единого, увезти в нашу страну, где много солнца и свободы. Но я тут же поняла, что это – безумная идея. И мы стали бродить между колыбелями, слушая, как хором заливаются лежащие в них младенцы. Важность решения, которое мы должны были принять, внушала нам ужас.
За целый час мы с мужем не обменялись ни единым словом. Выходили в приемную, курили, пили кофе – и возвращались. Так повторялось несколько раз. Заметив, что сотрудница, занимавшаяся нами, проявляет признаки нетерпения, и поняв, что решать надо сейчас же, сию минуту, я повиновалась инстинкту, который осмелюсь назвать материнским, и, словно бы найдя свое дитя, в этом воплощении выношенное и рожденное другой женщиной, указала на колыбельку, где лежала девочка.
