Тони Моррисон - Возлюбленная
– Вот уж ни за что не позволил бы, чтоб мою жену одни черные мужики окружали!
Этих слов Гарнер всегда особенно ждал.
– Так ведь и я о том же, – говорил он.
И всегда наступала длительная пауза, прежде чем сосед, бродячий торговец, дальний родственник или кто-то еще осознавал истинный смысл его слов. Затем следовал жестокий спор, иногда и потасовка, и Гарнер приезжал домой в синяках и страшно довольный собой, в очередной раз доказав, что истинный уроженец Кентукки всегда достаточно строг и достаточно умен, чтобы сделать из своих негров мужчин и называть их мужчинами.
Итак, их было пятеро, чернокожих мужчин Милого Дома: Поль Ди Гарнер, Поль Эф Гарнер, Поль Эй Гарнер, Халле Сагз и Сиксо, дикий человек Всем около двадцати, и ни одной женщины поблизости; все они совокуплялись с телками, мечтали о насилии, метались на своих тюфяках в беспокойных снах, расчесывали кожу на бедрах и ждали, что решит новая девушка – та, что заняла место Бэби Сагз, которую Халле выкупил за пять лет работы по выходным. Может быть, именно поэтому она и выбрала Халле. Веский довод в его пользу – не всякий двадцатилетний парень способен работать без выходных в течение целых пяти лет только ради того, чтобы старуха получила наконец возможность просто сесть и посидеть, отдыхая.
Она выжидала год. И мужчины Милого Дома ждали с нею вместе, а между тем забавлялись с телками. Она выбрала Халле, а для первой брачной ночи сама сшила себе тайком наряд.
– Может, поживешь немного у нас? Одного-то дня после восемнадцати лет маловато будет.
Из полутемной комнаты, где они сидели, наверх, на второй этаж, вела белая лестница. Поль Ди видел лишь краешек оклеенной бело-голубыми обоями стены – на голубом фоне с желтоватыми пятнышками ворох белых снежинок Сверкающая белизна перил и ступенек приковывала к себе взгляд. Чувства его были обострены настолько, что он явственно видел воздух над этой лестницей, сотканный из волшебства, прозрачный и очень светлый. Зато девушка, что спускалась по лестнице, казалось, прямо из воздуха, была совершенно земной, пухленькой, темнокожей, с хорошеньким личиком насторожившейся куколки.
Поль Ди посмотрел сперва на девушку, потом на Сэти, которая улыбнулась и сказала:
– А вот и моя Денвер. Это Поль Ди, детка, из Милого Дома.
– Доброе утро, мистер Ди.
– Гарнер, детка. Поль Ди Гарнер. – Да, сэр.
– Ну наконец-то я тебя увидел! В последний раз, когда мы виделись с твоей мамой, ты была очень недовольна и вовсю брыкалась у нее в животе.
– Она и сейчас такая, – улыбнулась Сэти, – да только ей уж не влезть туда.
Денвер стояла на самой нижней ступеньке, и ее вдруг обдало волной горячего смущения. Уже давным-давно никто (ни та добрая белая женщина, ни священник, ни представители местной общественности, ни газетчики) не заходил к ним, не сидел у них за столом и не говорил сочувственных слов фальшивым голосом, что было особенно противно, потому что в глазах у них сквозило отвращение. Лет двенадцать назад, задолго до того, как умерла бабушка Бэби, к ним перестали заглядывать и бывшие друзья, и просто прохожие. Не переступал порога никто из цветных. А уж этот человек с ореховыми глазами тут и подавно не бывал – да и никто другой, ни с вопросами и записной книжкой, ни с углем, ни с апельсинами на Рождество. А теперь у них гость, и с этим гостем матери явно хотелось поговорить, и она даже сочла возможным разговаривать с ним босая. И выглядела при этом – да и вела себя! – совершенно как девчонка; и куда-то вдруг делась державшая себя точно королева, горделиво-спокойная женщина, которую Денвер знала всю свою жизнь. Та, что никогда не отводила глаз! Даже когда у ресторана Сойера кобыла насмерть затоптала человека. Даже когда свиноматка начала вдруг прямо при них пожирать свой приплод. А когда маленькое привидение, рассердившись, так ударило их пса Мальчика об стену, что сломало ему две лапы и выбило глаз и, забившись в судорогах, он прикусил собственный язык, мать отнюдь не выглядела растерянной. Взяла молоток потяжелее, как следует стукнула им Мальчика по голове, чтобы пес потерял сознание, обмыла ему морду, залитую кровью и слюной, вставила обратно выбитый глаз, перевязала перебитые лапы и вложила их в лубки. Пес поправился, но больше не лаял и ходил как-то боком – в основном из-за поврежденного глаза, потому что сломанные лапы срослись нормально, но теперь ни зимой, ни летом, ни в дождь, ни в жару его невозможно было уговорить снова зайти в дом.
И вот эта спокойная, разумная женщина, которая способна была справиться со взбесившимся от боли псом, сидит, положив одну босую ногу на другую, и покачивает ею в воздухе, а на родную дочь и смотреть не желает! Словно ей это противно. Но главное – и она, и этот мужчина оба босые! Денвер было жарко, стыдно и ужасно одиноко. Все и всегда ее покидали – сперва братья, потом бабушка, и это было очень тяжело, потому что никто из детей не хотел с ней играть или висеть головой вниз, уцепившись согнутыми в коленях ногами за перила веранды. Но даже и это можно было стерпеть, пока мать от нее не отворачивалась. А сейчас она беспечно смотрела куда-то в сторону, и Денвер вдруг захотелось, до ужаса захотелось, чтобы привидение немедленно учинило что-нибудь.
– Очень милая юная леди, – сказал Поль Ди. – И очень хорошенькая. На отца похожа.
– А вы знали моего отца?
– Знал. Хорошо знал.
– Правда, мам? – Денвер с трудом пыталась побороть неприязнь.
– Ну конечно! Я же сказала: он из Милого Дома. Денвер присела на нижнюю ступеньку лестницы.
Собственно, ничего другого не оставалось, нужно было пристойно выйти из дурацкого положения. Эта парочка все твердила «твой отец» и «Милый Дом» с таким видом, что становилось ясно: все это принадлежит им, а она здесь ни при чем. Даже ее исчезнувший отец не принадлежит ей. Когда-то его отсутствие было печалью бабушки Бэби – его, единственного из своих сыновей, она горько оплакивала, потому что именно он выкупил ее из рабства. Потом отец стал пропавшим мужем Сэти. Теперь он оказался пропавшим другом этого незнакомца с ореховыми глазами. Значит, только те, кто знал его раньше («знал его хорошо»), имеют право на него отсутствующего? Как те, кто жил когда-то в Милом Доме, могут вспомнить о нем, шептаться и переглядываться украдкой. И снова Денвер захотелось, чтобы привидение показало, на что оно способно во гневе. Она думала об этом с восторгом, а ведь прежде не знала, куда деваться от него, эти злобные выходки выматывали всю душу, доводили до изнеможения.
– У нас здесь привидение живет, – сказала она, и это подействовало. Они больше уже не казались дружной парочкой. Мать перестала болтать в воздухе ногой и вести себя как молоденькая девчонка. Пелена воспоминаний о Милом Доме растаяла в глазах того мужчины, для которого она в эту девчонку превратилась. Он быстро взглянул на ярко-белую лестницу у Денвер за спиной.
