Екатерина Вильмонт - Гормон счастья и прочие глупости
— Что-то серьезное? — поинтересовалась она.
— Да нет, школьные дела.
— Я могу чем-то помочь?
Она всегда старалась помогать своим подчиненным, но, как злословили эти самые подчиненные, не от доброты душевной, а от стремления к совершенству в работе отдела. Но это не правда. Она просто одинокая немолодая женщина, у которой, кроме работы, ничего и нет в жизни. Но чем бы она ни руководствовалась, а если в ее помощи нуждались, помогала чем могла.
— Да нет, спасибо большое, Инна Геннадьевна.
Но вот отпуск в неурочное время она мне точно не даст. А уж если прознает о моих гастролях, и вовсе безжалостно уволит. Какие, на фиг, гастроли, я еще не сошла с ума. Пусть Венька сам выкручивается, нашел, понимаешь, себе палочку-выручалочку!
* * *— Мам, что у тебя стряслось?
— Ничего пока.
— Что значит — пока?
— То и значит — пока ничего не стряслось.
— Но может стрястись?
— Всегда что-то может стрястись.
— Ой, мать, ты мне не нравишься.
— Я не обязана всем нравиться.
— Всем — не знаю, а мне — обязана.
— Ты полагаешь? — рассеянно спросила я. Меня вдруг стал занимать вопрос, как бы Полька отнеслась к такой авантюре. Боюсь, что восторженно. А Женя, как Женя отнесется? Уверена на все сто — сугубо отрицательно. Ну да ему лучше вообще не знать об этом. Скажу, что уезжаю с шефом в длительную командировку, и все. Он поверит. Такое не раз бывало. Он ревновал, а мне это даже нравилось, дуре. Ревнует — значит, вроде как любит. Вроде как… Нет, я не сомневалась, что Женя меня любит. Я сомневаюсь лишь в том, что я его люблю. Но его любит Полька, он ее тоже, что немаловажно. А мне уж ладно, стерпится — слюбится. Но что же мне спеть сегодня у Гордиенко? Господи, у меня разве хватит смелости открыть рот при нем? Ой, мамочки, во что меня втягивает этот обалдуй Венька?
И тут он позвонил:
— Буська, готова?
— Нет.
— То есть как? Все снова-здорово? Буська, не начинай! Я буду у тебя через пять минут! Изволь одеться. Нельзя заставлять ждать народного артиста. И надень, пожалуйста, что-нибудь подчеркнуто строгое, деловое.
— Зачем?
— Для контраста! Войдет такая строгая дама и вдруг запоет! Отвал башки!
— Это я тебе гарантирую!
— Что?
— Отвал твоей дурацкой башки!
— Бусенька, я тебя обожаю.
— А я тебя ненавижу, козла! — Я швырнула трубку.
— Мать, ты с кем так строго?
— С Венькой.
— За что?
— Есть за что, не сомневайся.
— Не сомневаюсь. Ты куда-то собираешься?
— Да. Венька требует, чтобы я пошла с ним в гости.
— В качестве телохранителя, что ли?
— Какого телохранителя?
— Ну чтобы охранять его знаменитое тело от нападения всяких разных коз?
— Ну что-то в этом роде, — пробормотала я.
— А к кому в гости?
— К Гордиенко.
— Ух ты, клево! Ты там посмотри, у него потрясная собака.
— А ты почем знаешь?
— В каком-то журнале видела. Лабрадор. Мамочка, ты там разузнай, как за ней ухаживать.
— Зачем это?
— Мне Женя обещал щеночка Лабрадора.
— А что он тебе еще обещал?
— Горные лыжи!
— Через мой труп.
— А щенка? Тоже через труп?
По сравнению с горными лыжами щенок — это такие пустяки…
— Нет, щенок без трупа обойдется, но… Гулять с ним я не буду!
— А зачем вообще гулять, мы же будем за городом жить, когда вы поженитесь.
Так, они уже все решили без меня.
— Там будет видно. Тут явился Венька:
— О, Полина, ты уже не ребенок, ты телка!
— Венька, заткнись! — разозлилась я.
А Полина, наоборот, обрадовалась такому комплименту.
— Ну ты готова, Буська? Отлично, пошли. Ой, а гитара?
— Мать, ты что, собираешься глотку драть у Гордиенко? Не советую.
— Ты как с матерью разговариваешь? — напустился на нее Венька. — Да если хочешь знать, из нее могла бы выйти классная певица.
— Чего ж не вышла? — хмыкнула дочь.
— Много будешь знать, скоро состаришься. Пошли, Буська!
* * *Что было у Гордиенко, я помню очень смутно. Когда мы с Венькой уже глубокой ночью вышли на улицу и сели в машину, он сказал:
— Согласись, я все-таки гений.
— Почему?
— Потому что выбрал тебя.
— Вень, а что это было?
Он внимательно на меня посмотрел:
— Это был успех. Явный и определенный. Сама, что ли, не поняла?
— Нет, я была все время как в тумане.
— Не придуривайся!
— Честное слово, Венечка, я даже ничего не помню.
— Интересно, а ты запомнила, что завтра должна начать с ним репетировать?
— Завтра? Репетировать? — искренне удивилась я. У меня есть странное свойство — иногда, если очень волнуюсь, я потом почти ничего не помню. Такое со мной уже не раз бывало.
— Буська, возьми себя в руки. Завтра в десять ты должна приехать к нему.
— В десять вечера?
— Утра!
— Но я же работаю.
— Завтра суббота!
— Ой, правда! С ума сойти! Венька, это что же выходит, я поеду на заграничные гастроли?
— Выходит, так!
— Опупеть!
— Ты уже опупела! Вот что, сейчас я поднимусь к тебе, ты дашь мне заграничный паспорт и две фотки на визу.
— Я не знаю, есть ли у меня, я завтра снимусь… И вообще, что ты сделаешь с паспортом в субботу?
— Тогда придется еще раз к тебе тащиться, а у меня со временем зарез. Ладно, черт с тобой. Кстати, вот тебе анкеты, заполнишь и в воскресенье где-нибудь пересечемся.
Он вытащил из валявшейся на заднем сиденье папки два листочка и сунул мне в руки:
— Держи. И хватит трястись. Все уже позади.
— То есть как это — позади? Все еще только начинается.
— Ерунда. Главный экзамен ты сдала на пятерку. Знаешь, какой Гордиенко строгий? А тут просто поплыл. Кстати, я думаю, не только от твоего вокала. Мне так показалось.
— То есть?
— Ну приглянулась ты ему!
— Не выдумывай!
— Да чего ты пугаешься? Тебе ничего не грозит. Он прекрасный муж, отец и дедушка. Но некоторая влюбленность на сцене не помешает. К тому же, если пустить слух…
— Что? Какой еще слух?
— О вашем романе с Юрашей. Знаешь, как побежит израильская публика смотреть на тебя?
— Я тебя убью! И никуда не поеду.
— Ну если убьешь, то и вправду никуда не поедешь, так что не советую!
— Дело в том, что мне, скорее всего, не дадут отпуск!
— То есть как?
— А вот так! У нас все спланировано, расписано, и неожиданно отпуск могут дать только в каком-то крайнем случае.
— Не волнуйся, это не проблема.
— Что?
— Придумать крайний случай! Чепуха!
— Я не умею.
— Черт с тобой, возьму это на себя.
И в понедельник он явился ко мне на работу. Наши все вытаращили глаза, а он уединился с Инной Геннадьевной — и через двадцать минут отпуск был подписан. Причем с завтрашнего дня. А отъезд, вернее, отлет был назначен на следующую неделю. Совершенно ошарашенная, я пошла его проводить к выходу:
