Анатолий Приставкин - Ночевала тучка золотая
Часть для дурака повара, о том, что он дурак и в дурдоме сидел, все знают. Но жрет вполне как нормальный. Еще часть воруют хлеборезчики и те шакалы, которые около хлеборезчиков шестерят. А самую главную часть берут для директора, для его семьи и его собак.
Но около директора не только собаки, не только скотина кормится, там и родственников и приживальщиков понапихано. И всем им от детдома таскают, таскают, таскают… Детдомовцы сами и таскают. Но те, кто таскает, свои крохи от таскания имеют.
Кузьменыши точно рассчитали, что от пропажи трех бухариков шум по детдому поднимать не станут. Себя не обидят, других обделят. Только и всего.
Кому надо то, чтобы комиссии от роно поперли (А их тоже корми! У них рот большой!), чтобы стали выяснять, отчего крадут, да отчего недоедают от своего положенного детдомовцы, и отчего директорские звери-собаки вымахали ростом с телят.
Но Сашка только вздохнул, посмотрев в сторону, куда указывал Колькин кулак.
— Не-е… — произнес он задумчиво. — Все одно интересно. Горы интересно посмотреть. Они небось выше нашего дома торчат? А?
— Ну и что? — опять спросил Колька, ему очень хотелось есть. Не до гор тут, какие бы они ни были. Ему казалось, что через землю он слышит запах свежего хлеба.
Оба помолчали.
— Сегодня стишки учили, — вспомнил Сашка, которому пришлось отсиживать в школе за двоих. — Михаил Лермонтов, «Утес» называется.
Сашка не помнил все наизусть, хоть стихи были короткие. Не то что «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова»… Уф! Одно название полкилометра длиной! Не говоря о самих стихах!
А из «Утеса» всего две строчки Сашка запомнил.
Ночевала тучка золотая
На груди утеса-великана…
— Про Кавказ, что ли? — скучно поинтересовался Колька.
— Ага. Утес же…
— Если он такой же дурной, как этот… — И Колька сунул кулаком опять в фундамент. — Утес твой!
— Он не мой!
Сашка замолчал, раздумывая.
Он уже давно не о стихах думал. В стихах он ничего не понимал, да и понимать в них особенно нечего. Если на сытый желудок читать, может, толк и будет. Вон лохматая в хоре их мучает, а если бы без обеда не оставляли, они все давно бы из хора пятки намылили. Нужны им эти песни, стихи… Поешь ли, читаешь, все одно о жратве думаешь. Голодной куме все куры на уме!
— Ну и чего? — вдруг спросил Колька.
— Чево-чево? — повторил за ним Сашка.
— Чево он там, утес-то? Развалился аль нет?
— Не знаю, — сказал как-то по-глупому Сашка.
— Как не знаешь? А стихи?
— Чего стихи… Ну, там, эта… Как ее… Туча, значит, уперлась в утес…
— Как мы в фундамент?
— Ну, покемарила… улетела…
Колька присвистнул.
— Все??
— Все.
— Ни фига себе сочиняют! То про цыпленка, то про тучу…
— А я-то при чем! — разозлился теперь Сашка. — Я тебе сочинитель, что ли? — Но разозлился не сильно. Да и сам виноват: размечтался, не слышал объяснения учительницы.
Он вдруг на уроке представил себе Кавказ, где все не так, как в их протухшем Томилине.
Горы, размером с их детдом, а между ними повсюду хлеборезки натыканы. И ни одна не заперта. И копать не надо, зашел, сам себе свешал, сам себе и поел. Вышел, а тут другая хлеборезка, и опять без замка. А люди все в черкесках, усатые, веселые такие. Смотрят они, как Сашка наслаждается едой, улыбаются, рукой по плечу бьют:
«Якши», — говорят. Или еще как! А смысл один: «Ешь, мол, больше, у нас хлеборезок много!»
Было лето. Зеленела травка на дворе. Никто не провожал Кузьменышей, кроме воспитательницы Анны Михайловны, которая небось тоже не об их отъезде думала, глядя куда-то поверх голов холодными голубыми глазами.
Все произошло неожиданно. Намечалось из детдома отправить двоих, постарше, самых блатяг, но они тут же отвалили, как говорят, растворились в пространстве, а Кузьменыши, наоборот, сказали, что им хочется на Кавказ.
Документы переписали. Никто не поинтересовался — отчего они вдруг решили ехать, какая такая нужда гонит наших братьев в дальний край. Лишь воспитанники из младшей группы приходили на них посмотреть. Вставали у дверей и, указывая на них пальцем, произносили: «Эти!» И после паузы: «На Кавказ!» Причина же отъезда была основательная, слава богу, о ней никто не догадывался.
За неделю до всех этих событий неожиданно рухнул подкоп под хлеборезку. Провалился на самом видном месте. А с ним и рухнули надежды Кузьменышей на другую, лучшую жизнь.
Уходили вечером, вроде все нормально было, уже и стену кончали, оставалось пол вскрыть.
А утром выскочили из дома: директор и вся кухня в сборе, пялят глаза: что за чудо, земля осела под стеной хлеборезки.
И — догадались: мама родная. Да ведь это же подкоп!
Под их кухню, под их хлеборезку подкоп!
Такого еще в детдоме не знали.
Начали тягать воспитанников к директору. Пока по старшим прошлись, на младших и думать не могли.
Военных саперов вызвали для консультации. Возможно ли, спрашивали, чтобы дети такое сами прорыли?
Те осмотрели подкоп, от сарая до хлеборезки прошли и внутрь, там где не обвалено, залезали. Отряхиваясь от желтого песка, руками развели: «Невозможно, без техники, без специальной подготовки никак невозможно такое метро прорыть. Тут опытному солдату на месяц работы, если, скажем, с шанцевым инструментом, да вспомогательными средствами… А дети… Да мы бы к себе таких детей взяли, если бы взаправду они такие чудеса творить умели».
— Они у меня еще те чудотворцы! — сказал хмуро директор. — Но я этого кудесника-творца разыщу!
Братья стояли тут же, среди других воспитанников. Каждый из них знал, о чем думает другой.
Оба Кузьменыша думали, что концы-то, если начнут допытываться, приведут неминуемо к ним. Не они ли шлялись тут все время; не они ли отсутствовали, когда другие торчали в спальне у печки?
Глаз кругом много! Один недоглядел и второй, а третий увидел.
И потом, в подкопе в тот вечер оставили они свой светильник и, главное, школьную сумочку Сашки, в которой землю таскали в лес.
Дохленькая сумочка, но ведь как ее найдут, так и капут братьям! Все равно удирать придется. Не лучше ли самим, да спокойненько, на неведомый Кавказ отчалить? Тем паче — и два места освободилось.
Конечно, Кузьменышам не было известно, что где-то в областных организациях в светлую минуту возникла эта идея о разгрузке подмосковных детдомов, коих было к весне сорок четвертого года по области сотни. Это не считая беспризорных, которые жили где придется и как придется.
А тут одним махом с освобождением зажиточных земель Кавказа от врага выходило решить все вопросы: лишние рты спровадить, с преступностью расправиться да и вроде благое дело для ребятишек сделать.
