Владимир Галкин - У Таси
— Он… — прошептала Тася и даже закрыла лицо одеялом. (А я сдвинулся на самый край, туда, где матрац особенно проседал, и ушёл во глубь, только глаза выставил, как стереотрубы.)
— С ума сошёл… Ведь не договаривались, не его день… Что делать, Жора?
А тот уже по-хозяйски раздевался в коридоре, шуршал шинелью или чем там об стену. Я его ни разу не видел. Обтоптал ноги на коврике и легко, но строго постучал костяшками в нашу дверь. В альков.
— Тасёнок! Ты не спишь? Открой, солнышко.
— Убьёт.
— Не должен, — шептал и я, — не имеет права… Может, мне в шкаф залезть? (Какой там шкаф, он маленький, я ж говорю — на три пальто и бельевые полки, даже ноги не подогнуть, вывалюсь.) Или — под кровать?
— Да там же ванночка стоит и чемодан.
Всё. Гость нежданный, гость вечерний за душой моей пришёл…
— Счас, счас, — решилась она и потянулась к крючку снять его.
Етит твою мать, ну и положение!
Вошёл, причёсывается и, как мне кажется, её с улыбкой разглядывает.
— Что так рано улеглась? Не ждала? Понимаешь, вчера жену в больницу отправил.
Нахальный, он включил ночник и наклонился поцеловать мою подругу…
— Эт-то что такое?!
— Племянник мой.
Молодец Тася, она и дальше достойно держала себя.
Этот хам включает уже верхний свет, точнее, абажур над столом.
Глядит на меня как дурак. Низенький, плешивый, пегая прядка на лысый пятак начёсана, нос толстый, мешки под глазами. В погонах.
— К… какой племянник? Сколько лет?
— Двенадцать, — отвечаю тоненько.
— Двенадцать?!
Вот дурак.
— В ноябре исполнилось.
А что мне ещё отвечать? Чувствую, Тася моя дрожит от внутреннего хохота. Лежит на спине и трясётся. Действительно, не выскакивать же голой из кровати и говорить: «На, Егор, возьми его!»
Он тоже не знает, что делать, тоже дрожит, и жалко вроде его — военная косточка. Постоял, пошёл, сел на стул.
— Мы с тётей Тасей из одной деревни, я вчерась приехал, Москву поглядеть.
Не выдержал старичок, заорал, матюгается:
— Ах ты Таська, блядь такая!.. тра-та-та-та-та!.. Я, понимаете, всё для неё, а она без меня… тра-та-та-та-та!..
— Ну что ты орёшь-то, Егор, зачем мат-то, соседи же слышат, милицию вызовут. Скандал какой будет…
— Вы на повышенных тонах прекратите, — говорю, — не в академии, тут ребёнок лежит.
— Что-о?! — взвился. — Ещё и ребёнок?! Я счас посмотрю на этого ребёнка! Она и с мужиком и с ребёнком — ат, блядина! — аж задохнулся, идёт глядеть. А ну как кобуру уж отстёгивает?
— Егор, Егор, — тихо молит она, — прекрати, нет тут ребёнка, не стучи ногами, не жена ж я тебе, в конце концов, спасибо за помощь, но я женщина молодая, что ж я — за подарки совсем должна…
— Должна! — орёт, — должна! А ну, ты, гад, вылезай, если ты мужчина!
— Не встану, — говорю, — вы при оружии.
— Нет у меня оружия!
— Всё равно не вылезу, а вы перестаньте при мне любимую женщину оскорблять. Она, может, мне как мать, даже больше матери.
Это его маленько сбило. Сел на место, стулом скрипит, вздыхает. Ему б уйти, но как вот так, с поля боя…
Тася его по-тихому, ласково давай уговаривать…
— Егор Николаич, ты хороший человек, я тебя уважаю, но сейчас-то… срам какой… уж ты уйди, пожалуйста, ночь на дворе. Ну вышло так, ерунда какая-то, извини…
Полковник успокоился, только всё горестно приговаривает, я чуть даже не всплакнул:
— Нет, какое безобразие… как-кое всё-таки безобразие… Не ожидал, Таисья Николавна, не ожидал. Всё что угодно, но только не это. Просто-таки безобразие.
Мы всё лежим, она меня за член держит. Совершенно идиотское положение. Наконец встал, пошёл к двери и, закрывая, тоскливо бросил:
— Эх, Тася, Тася, какая же ты бессовестная…
Слышно, как оделся, в сердцах хлопнул парадной дверью.
— Наделал, чорт старый, скандалец. А всё из-за тебя, Жорка…
— Конечно, — заныл я, — я всегда виноватый, как у них график нарушается — так Жорка виноватый…
— Ладно уж. Спи. Племянничек. Ну ты юморист…
Она выключила все света, накинула крючок на петлю, перевернулась ко мне задом, и мы стали засыпать.
Ну вот и всё.
Больше-то уж я к ней не ходил. Неудобно. Да и страшно: а ну — опять налечу на такого? кто его знает, что он там надумает? а не он, так другой…
И она на работе смотрела на меня уже чужими глазами. Встряска.
Да и, честно сказать, подувял я там, у неё, последние недели была сплошная перегрузка. Ну её, думаю, к бесу, а откровенным альфонсом жить противно, ждать, когда тебе намекнут…
Через две недели после случая с полковником она как раз и переехала на свой Бутырский хутор. И слава Богу.
Георгий Николаевич закончил свой рассказ и допил одиннадцатую кружку пива. Глаза его были уже жёлтые, он только жалобно добавил:
— Эх, а всё ж мне всего этого потерянного… Всё, бывало, тяпну винишка — и туда, к дому её. По привычке. А окна у неё чорные.
Потом и дом сломали. Теперь даже вспомнить нечего.
Ну… как нечего? Есть, конечно, есть чего вспомнить, всё ж, думаю, в юности мне очень повезло. Характер помогал.
25.2.96
Примечание публикатора
lukomnikov_1, 31 января 2012, 09:50:09 UTC
Вероятно, ранее не публиковалось. Воспроизвожу по хранящейся у меня авторской машинописи (http://lukomnikov-1.livejournal.com/900570.html?thread=7070938#t7070938).
