Лев Сокольников - Тётя Mina
— А я никуда и не уезжал.
Дед был неплохим столяром. Тётушка повествует о том, как, проживая в одной из квартир, мать задолжала хозяину. Хозяин говорит деду:
— Даю вам материал, так вы мне буфет сделайте. Вот и будет расчёт за проживание вашей семьи — но далее изготовления каркаса буфета дед не ушёл. Каркас простоял половину года, бабка выговаривала "супругу" что-то о его "бесстыжих глазах", но от бабкиных слов буфет всё же не торопился появляться в свет. Его "рождение" произошло от рук другого столяра.
"…у нас и мебели никакой не было, ни единой табуретки "папаша" не сделал. Был всего-то один старый стол, да "допотопные" стулья. Железная кровать с тряпьём, но спали мы все на полу и мать с нами. Со стульев снимали сиденья, и они нам служили подставками под головы…"
Нет, нет, не дан мне дар медиума! Не могу я связаться с душой деда и сказать ему:
— Что же ты, сын суки, так подло и жестко обращался с моей бабкой!? Она же человеком была!
— Я породил и твою мать! Не сделай я такое, то и тебя бы не было в свете! — и все мои гневные претензии к предку теряют температуру. Как мне быть, какой позиции придерживаться? Подлец мой дед? Подлец! Но он дал жизнь моей матери…не один он "автор", мать выпустила в мир и бабка… Кому кланяться за подаренную жизнь мне, а кого предавать анафеме? Как не сказать лишнего?
Глава 5.
Освоение грамоты.
"…мать была умной женщиной. Много позже я поняла, что ум в университетах не приобретают, университет может только наполнить знанием, и только потом ум приступает к управлению полученными знаниями… Что без и чего не живёт, что впереди, а что сзади — этого я так и не поняла за прожитые годы.
Мать отдала меня учиться. Было настоящим мучением для меня: ходить в школу! Ботинки худые, пальтишко рванное, завтрак давать не из чего было. Да и не понимала я того, что всё в школе нужно "учить" Мне казалось, что одного хождения в школу вполне хватит. А перемены! Они были мучением: все что-то едят, бегают, а я сижу за партой, и меня дразнят все, кому не лень! Спрашивает учительница урок, а я ничего не знаю! Стыдно, а тут одноклассники ещё смеются! Опостылела мне эта школа вместе с учёбой, но в школе я что-то всё же узнала"
С учёбой было покончено. Тётушка научилась писать, читать и совсем слабо управляться с числами. Этого вполне хватало для того, чтобы стать рабочей. Две другие, старшие сестры, уже работали на чулочной фабрике города и считались "мастерицами"
"… а я, третья за ними, была матери помощницей. Да и за меньшими детьми приглядывала. Где бы мать не работала — я её всегда "правой рукой" была.
Последним местом её работы была городская гостиница. На втором этаже располагались номера, а в первом был громадный трактир с биллиардными столами. Владели гостиницей мать и сын, и хозяйка была безнадёжной, беспробудной пьяницей. Днём она отсыпалась от "предыдущего", а ближе к ночи отправлялась в поиски выпивки. На такие поиски она отправлялась на "сторону" потому, что в самом трактире сын строго-настрого запретил матери отпускать спиртное, и "мамане" ничего иного не оставалось, как отправляться в поход по питейным заведениям ночного города. В одну зимнюю, метельную ночь сынок-хозяин будит мать и объясняет:
— Пойдите и поищите маму! Как бы она где-нибудь не замёрзла! — как бабке ослушаться было? Накинула на себя плохонькую одежонку, да и отправилась исследовать уличные сугробы на "предмет возможного отыскания замёрзшего тела". Нашла она хозяйку в одном из трактиров, где та хлестала водку и доходила до "нужной кондиции".
Полураздетая ночь для матери кончилась плохо: она жестоко простудилась. Свезли её, голубушку, в больницу, где она, не приходя в память и умерла с заключением медиков: "крупозное воспаление лёгких"
И опять я побежала к родителю, а его на месте не оказалось, в отъезде был, куда-то поехал заказ на мебель выполнять. Рабочие из отцовой мастерской говорят:
— Беги к хозяевам, проси денег на похороны! Авось, что-либо и дадут!
Дали рублик, изверги! Пожалели сирот, сказать нечего. Мачеха, правду сказать нужно, кое-что собрала, да и богатые граждане харчей подбросили. А как всю детскую ораву везти в морг прощаться с матерью? Опять люди кое-что дали, кое-как нас одели… Помню последнего малыша, год ему всего исполнился, сидит и сосёт соску, ничего не понимает…Счастливец! А тут ещё длинногривый голос на нас повысил, кричать стал, что не будет по усопшей "чин править" потому, что денег за это ему никто платить не собирается…"
"Супруг" на похороны жены так и не появился. Сколько времени сироты были предоставлены сами себе — об этом в записях тёти нет ни слова. Поскольку и моя мать была участницей того, о чём изложено выше, то я пытался выяснить подробности о том, что было далее:
— Не помню.
Как сегодня у нас обстоит дело с милосердием? В какую сторону мы изменились? В лучшую? Стали подлее? Произошло с нами такое? Или мы так и остались на месте, как и сто лет назад? А с другой стороны разве каких-то сто лет могут изменить мою природу? Спросите меня, стал я лучше за последние сто лет?
— Я-то!? Да, разумеется, я стал лучше, а вот другие — нет и нет! Как были сволочами, так и остались ими! — подобные глубокие понимания собственной природы поднимают меня над миром!
Возвращаюсь к тётушке:
"…понесла меньшего братишку в приют, а он как чувствовал, что я его навсегда оставляю у чужих людей. Ухватился ручонками за мою шею, а сам дрожит, кричит, нянька приюта никак руки его оторвать не может…Плакала я так, будто у самой сердце кто вырывал из груди. Не помню, как я вырвалась и всю дорогу до своей конуры ревела без остановки…"
Так она разнесла троих родственников по приютам. В числе "троицы" была и моя мать. Четвёртую девочку хотели добрые люди удочерить, но, видимо, доброты на такой подвиг у них не хватило, они передумали и сами определили ребёнка в приют. И осталась тётушка пятая, как она пишет "на произвол судьбы"
Ох, этот вечный и неразрешимый русский вопрос о "крыше над головой"! А, может, он потому и "неразрешимый", что если мы его всё же разрешим, то жизнь наша тогда закончится? Без "вопросов" нам "жизть не в жизть" будет? Разреши мы все вопросы, то, что у нас тогда останется такое, о чём стоило бы нам думать? Жила она какое-то время не лучше собачонки, одна "добрая" женщина разрешила ей спать у порога, а чем питалась тётушка в то время — о том нет ни слова в её записях.
"…и вот соседка говорит:
— Пойдём трактир убирать, глядишь на пропитание и заработаешь — а трактир был размером с переулок. Что там творилось после базарного дня — слов нет! Грязи на полу бывало на вершок. Уборку начинали с двенадцатого часа ночи и до восьми утра без передышки и остановок. И платил хозяин заведения за такую уборку семьдесят пять копеек! Да ещё утром чай с булками выставлял. А какие мне булки после ночи не разгибаясь? Напарница женщина взрослая, а мне всего было четырнадцать. Какую и откуда мне было силу взять? Сажусь перед чашкой с чаем, опираюсь локтем на стол, кладу голову на ладонь и засыпаю…
— Нинка, дура, ешь булки! Бесплатные! — толкает напарница. Предложи мне тогда кто-нибудь все блага мира за пару часов сна — я бы от них отказалась"
Ну, да, "бесплатные" те булки были. У нас всегда все булки были бесплатными, мы народ такой "добрый" Да за такие "бесплатные" булки я из тебя все соки выжму, не сомневайся! Не думай обо мне плохо! Буду выжимать из тебя всё, пока ты не свалишься! Я выдумываю? "Клевещу на свой народ"? Да, бывает, вру и делаю такое в сговоре с тётушкой.
Глава 6.
Всё то же. Харьков.
"…состарилась я, но и до сего дня понять не могу простую и понятную ситуацию: у меня были две старшие сестры, но я осталась одна. Ни одна из них и пальцем не пошевелила, чтобы как-то устроить меня в жизни. Старшая вообще была неприступная, заносчивая и очень любила показать своё превосходство. Как-то она ко мне явилась, а я спала. Разбудила тычком носка ботинка в бок и говорит:
— Всё спишь? Пошла бы ты к людям да чего-нибудь сделала полезного! — и давай меня обрекать, что в противном случае меня ожидает судьба с "солдатнёй кувыркаться" Не выдержала я и говорю спокойно:
— Уходи, сестрица, по-хорошему, пока тебя не убила. Сгинь! И чтобы тебя я больше не видела…"
Короткий эпизод из серии "родственные отношения" Договор меж сёстрами о "не появляться на глаза" выполнялся без отклонений как с одной стороны, так и с другой. Далее простыми словами излагается судьба старшей сестры: после переворота семнадцатого года встретился ей солдат из таких, какого она "пророчила" младшей сестре. Солдат был дурак, но гордая и заносчивая сестра (также и моя родственница) на поверку оказалась не умнее. Замечено давно, что заносчивые люди — глупые. Стал солдат распевать ей песни о своём богатстве, "что де он ест на серебряной посуде" и ходит по "блестящему паркету". Что он сельский житель — из него это пёрло на каждом шагу, но почему сестрица клюнула на рассказы прощалыги и вышла за него замуж — это останется великой "женской" тайной. В итоге оказалось, что сам он был из деревни, да ещё и женатый. Что он делает? Прежнюю жену удаляет и оставляет при себе новую. В "клане" была армия невесток и прочей непонятной родни и "городской барыне", как водится, пришлось несладко. А потом муженька у сестрицы посадили якобы за участие в кулацком восстании, но я думаю, что участие хлыща в "кулацком восстании" — это из области фантазий карательных органов того времени. Правильное объяснение его "ввержения в узилище" такое: кто-то из родичей его первой жены написал донос в "органы" Тогда, да и потом, как всегда у нас, этого вполне хватило.
