Геннадий Прашкевич - Игрушки детства
– Ты? – дивилась Сонька.
– Я!
И попробовал. Из принципа.
Чтобы Сонька так красиво и немножко презрительно не качала бедрами.
Но ведь, когда письмо пишешь, понятно – кому. А здесь? Чепуха какая-то. Сонька заглянула в тетрадь, хмыкнула:
– Ты хоть в городе был, балда? Там собаки сидят на цепи?
– А куда они денутся?
Сонька рассердилась:
– Не порть бумагу. Хочешь почитать интересное, у меня книжка есть.
– Писателя Синякова?
– Ага.
– Вот сама и читай.
Сидели как-то на берегу.
Пруд темный. Лиса тявкает с той стороны.
Действительно, чего это он там понаписал – город, машины… Сонька правильно сказала – круглая чепуха… Так еще станешь певцом городских окраин…
И все же заело Серегу.
Как в детстве с неваляшкой.
Купил толстую общую тетрадь, бросил Ваньку-встаньку в ящик стола – лежи, дескать, стервец, знаю я твои штучки! С тоски хотел порвать с Сонькой Жихаревой, пусть читает своего Синякова, но пришел как-то на пруд, а на берегу Сонька. Сидит долговязая, глаза на мокром месте.
– Чего ревешь?
– Книжку перечитывала.
Конечно, ту книжку! Не боялась Серегу, затараторила:
– Я в газете прочитала, что писатель Синяков ушел из литературы. Как думаешь, он надолго ушел?
– Навсегда.
– Ты сам дурак! – сказала Сонька и снова заплакала. – Я сегодня птичницам пересказала ту историю, где они у Синякова голышом купаются, так птичницы все плакали, а тетя Фрося сказала. Что когда приедет писатель, мы ему подарим корзину яиц двухжелтковых! Писателям здоровье необходимо. Как у него со здоровьем?
– Плохо, наверное.
Сонька снова в слезы.
Чтобы успокоить, спросил:
– Замуж за меня пойдешь?
Сонька сразу засуетилась, всхлипнула еще разок для порядка, чтоб видно было – она сомневается. Но волосы незаметно поправила и, как в зеркало, глянула в темный пруд. Ответила высокомерно:
– Пойду.
Серега – как проснулся.
Соньку всяко обхаживал. А она призналась: она куль с мукой поднимала ради него. До того дошло, что Ванька-встанька снова, как в детстве, начал мешать Сереге. Снится по ночам, подмигивает: уложи меня! Надоел. Он неваляшку запечатал и отправил бандеролью по знакомому адресу в Новосибирск. «Ты, Галка, – написал на бумажке, – скажи Николаю Степановичу, что я на него не сержусь. Неваляшка ведь через многие руки прошел, с ним, с игрушкой, все были откровенны, может, в нем, правда, есть что-то такое, как в намоленной иконе, да? Я недавно в книге читал, что инопланетяне много нам чего набросали. Как на свалку будто, да? Ну, может, и этого неваляшку…»
Ответа не ждал.
Как бы навсегда распрощался с петит фема Галкой Мальцевой.
А ответ пришел. Николай Степанович коротко сообщил: все у них хорошо, вот получили неваляшку, он у них снова стоит на той же полке. Сам Николай Степанович пишет очерки, много ездит. Галина Антоновна ездит с ним, но чаще дома помогает в работе. Советовал: «Ты, Сережа, по шею не уходи в будни. Зачешутся руки, пиши. Так просто, для себя. В этом есть польза. Известно, где один перестает мечтать, двоим становится плохо.»
Как-то Серега уснул, а ночью Сонька, жена, будит. Что-то, говорит, неважно себя чувствую, в обморок могу упасть. А сама рядом лежит: беременная, красивая. Сказал ей ласково: вот длинные тени, видишь? При Луне они всегда такие длинные. Я, Сонька, сейчас о тебе думаю. Ты очень светлая. Хочешь, еще что-нибудь расскажу?
– Ну, рассказывай, а то упаду в обморок.
Пруды всякие бывают, рассказал. Но лучше всего – темные и прозрачные. Рыба идет, а по дну, по камешкам и песочку, медленная тень движется. Встретит камень, изогнется. А рыбе ничего. Идет себе и идет. Ведь тень изгибается, а не рыба.
И заросшие пруды хороши.
На них мреет ряска, растут кувшинки.
Они желтоватые, растут из ила. Кувшинку потянешь, она тянется как резиновая, пускает пузырьки со дна, а потом сразу лопнет.
Или – черемуха. Немножко холодно, морозит, а от черемухи густая волна, кружит голову. Ты, Сонька, не падай в обморок, потому что я без тебя что? Вот видела, как осенью стоит под забором коневник? Он коричневый, его тронешь, он осыпается, как спелая конопля. Только невкусный он и не едят его лошади.
За месяц до Сонькиных родов тетя Вера принесла Сереге тоненькую бандероль. «От писателя Синякова.»
– Откуда вам знать?
– Я грамотная, – с достоинством заметила тетя Вера. – Там адрес обратный.
И жадно спросила:
– Дашь почитать?
Серега буркнул что-то неразборчивое, но в положительном смысле.
Подержал бандероль в руках. Опять, наверное, письма читателей – с упреками. А у него дел по горло. Он теперь истории рассказывает только Соньке. Никто не слышат его историй, кроме нежной и сладкой Соньки. Пришел, обрадовал:
– Вот от писателя.
– Ой! Книжка!
И правда, книжка.
Небольшая, в голубой обложке.
Название: «Серегины рассказы». На фотографии – Синяков. Постарел немного.
Но почему – Серегины?
Перелистал книжку. Отлегло от сердца.
Наверное, правда – работает на них с Синяковым тот неваляшка, Ванька-встанька, сын сукин. Все рассказы-то больно знакомые. Про коневник, который лошади не едят. И про старый пруд и все такое прочее. Ох, зарыдает опять над книжкой одинокая учительница из Братска. Работает Ванька-встанька, не устает, стервец, никак не уложит его судьба!
Спросил Соньку:
– О чем думаешь?
– Да вот думаю, чего ты не учился? Был бы ученый, книжку бы написал. Образования у тебя мало, – капризничает.
– Ничего себе, мало! Я три языка изучал!
– Все равно мало. Надо пять знать!
– Зачем столько? – удивился Серега.
– Да затем, что я теперь о нем думаю, – Сонька задумчиво ткнула пальцем в свой живот, имея в виду будущего наследника. – Слышь, Сережка, ты ведь работаешь с деревом. Сделай ему игрушку.
– Сделаю, – обрадовался Серега. – Я ему все сделаю.
И вырвал книжку у Соньки.
– Оставь, не это главное!
– А что?
– Ой! Не догадываешься?
– Совсем не догадываюсь.
– Да я тебе сто раз на дню говорю!
– Подумаешь, по сто раз! – догадалась Сонька. – Скажи и в сто первый. Любишь?
