Василий Аксенов - На полпути к Луне
Такси летело по широченному шоссе. Здесь было трехрядное движение. Грузовики, фургоны, самосвалы жались к обочине, а легковушки шли на большой скорости и обгоняли их, как стоящих. И вот кончился лес, и Кирпиченко с морячком увидели розоватые, тысячеглазые кварталы Юго-Запада. Морячок заерзал и положил Валерию руку на плечо.
– Столица! Ну, Валерий!
– Слушай, наш самолет обратно теперь полетит? – спросил Кирпиченко.
– Само собой. Завтра и полетит.
– С тем же экипажем, а?
Морячок насмешливо присвистнул.
– Кончай. Эка невидаль – модерная девчонка. В Москве таких миллион. Не психуй.
– Да я просто так, – промямлил Кирпиченко.
– Куда вам, ребятишки? – спросил шофер.
– Давай в ГУМ! – гаркнул Кирпиченко и сразу же все забыл про самолет.
Машина уже катила по московским улицам.
В ГУМе он с ходу купил три костюма – синий, серый и коричневый. Он остался в коричневом костюме, а свой старый, шитый четыре года назад в корсаковском ателье, свернул в узелок и оставил в туалете, в кабинке. Морячок набрал себе габардина на мантель и сказал, что будет шить в Одессе. Потом в «Гастрономе» они выпили по бутылочке шампанского и пошли на экскурсию в Кремль. Потом они пошли обедать в «Националь» и ели черт-те что – жюльен – и пили «КС». Здесь было много девушек, похожих на Таню, а может, и Таня сюда заходила, может быть, она сидела с ними за столиком и подливала ему нарзана, бегала на кухню и смотрела, как ему жарят бифштекс. Во всяком случае, капиталист был здесь. Кирпиченко помахал ему рукой, и тот привстал и поклонился. Потом они вышли на улицу и выпили еще по бутылке шампанского. Таня развивала бешеную деятельность на улице Горького. Она выпрыгивала из троллейбусов и забегала в магазины, прогуливалась с пижонами по той стороне, а то и улыбалась с витрины. Кирпиченко с морячком, крепко взявшись под руки, шли по улице Горького и улыбались. Морячок напевал:
Ма-да-гаскар, страна моя…
Это был час, когда сумерки уже сгустились, но еще не зажглись фонари. Да, в конце улицы, на краю земли алым и зеленым светом горела весна. Да, там была страна сбывшихся надежд. Они удивлялись, почему девушки шарахаются от них.
Позже везде были закрытые двери, очереди и никуда нельзя было попасть. Они задумались о ночлеге, взяли такси и поехали во Внуково. Они сняли двухкоечную комнату в аэропортовской гостинице, и, только увидев белые простыни, Кирпиченко понял, как он устал. Он содрал с себя новый костюм и повалился на постель.
Через час его разбудил морячок. Он бегал по комнате, надраивал свои щеки механической бритвой «Спутник» и верещал, кудахтал, захлебывался:
– Подъем, Валера! Я тут с такими девочками познакомился, ах, ах… Вставай, пошли в гости! Они здесь в общежитии живут. Дело верное, браток, динамы не будет… У меня на это нюх. Вставай, подымайся! Ма-да-гаскар…
– Чего ты раскудахтался, как будто яйцо снес! – сказал Кирпиченко, взял с тумбочки сигарету и закурил.
– Идешь ты или нет? – спросил морячок уже в дверях.
– Выруби свет, – попросил его Кирпиченко.
Свет погас, и сразу лунный четырехугольник окна отпечатался на стене, пересеченный переплетением рамы и качающимися тенями голых ветвей. Было тихо, где-то далеко играла радиола, за стеной спросили: «У кого шестерка есть?» и послышался удар по столу. Потом с грохотом прошел на посадку самолет. Кирпиченко курил и представлял себе, как рядом с ним лежит она, как они лежат вдвоем уже после всего и ее пальцы, словно лунные пальчики, гладят его шею. Нет, это и есть этот свет, не как будто, а на самом деле, и ее длинное голое тело – это лунная плоть, потому что все непонятное, что с ним было в детстве, когда по всему телу проходят мурашки, и его юность, и сопки, отпечатанным розовым огнем зари, и море в темноте, и талый снег, и усталость после работы, суббота и воскресное утро – это и есть она.
«Ну и дела», – подумал он, и его снова охватило ровное и широкое ощущение своего благополучия и счастья. Он был счастлив, что это с ним случилось, он был дико рад. Одного только боялся – что пройдет сто лет и он забудет ее лицо и голос.
В комнату тихо вошел морячок. Он разделся и лег, взял с тумбочки сигарету, закурил, печально пропел:
Ма-да-гаскар, страна моя,
здесь, как и всюду, цветет весна…
– Эх, черт возьми, – с сердцем сказал он, – ну и жизнь! Вечный транзит…
– Ты с какого года плаваешь? – спросил Кирпиченко.
– С полста седьмого, – ответил морячок и снова запел:
Мадагаскар, страна моя,
Здесь, как и всюду, цветет весна.
Мы тоже люди,
Мы тоже любим,
Хоть кожа черная, но кровь красна…
– Спиши слова, – попросил Кирпиченко.
Они зажгли свет, и морячок продиктовал Валерию слова этой восхитительной песни. Кирпиченко очень любил такие песни.
На следующий день они закомпостировали свои билеты: Кирпиченко на Адлер, морячок на Одессу. Позавтракали. Кирпиченко купил в киоске книгу Чехова и журнал «Новый мир».
– Слушай, – сказал морячок, – у нее в самом деле подружка хорошая. Может, съездим с ними в Москву?
Кирпиченко уселся в кресло и раскрыл книгу.
– Да нет, – сказал, – ты езжай вдвоем, а я уж тут посижу, дочитаю эту политику.
Морячок отмахал морской сигнал: «Понял, желаю удачи, ложусь на курс».
Весь день Кирпиченко слонялся по аэропорту, но Тани не увидел. Вечером он проводил морячка в Одессу, ну, выпили они по бутылке шампанского, потом проводил его девушку в общежитие, вернулся в аэропорт, пошел в кассу и взял билет на самолет-гигант Ту-114, вылетающий рейсом 901 Москва – Хабаровск.
В самолете все было по-прежнему: объявления на двух языках и прочий комфорт, но Тани не оказалось. Там был другой экипаж. Там были девушки, такие же юные, такие же красивые, похожие на Таню, но все они не были первыми, Таня была первой, это после нее пошла вся эта порода, серийное производство, так сказать.
Утром Кирпиченко оказался в Хабаровске и через час снова вылетел в Москву, уже на другом самолете. Но и там Тани не было.
Всего он проделал семь рейсов туда и семь обратно на самолетах марки Ту-114, на высоте 9000 метров, на скорости 750 км в час. Температура воздуха за бортом колебалась от 50 до 60 градусов по Цельсию. Вся аппаратура работала нормально.
Он знал в лицо уже почти всех проводниц на этой линии и кое-кого из пилотов. Он боялся, как бы и они его не запомнили.
Он боялся, как бы его не приняли за шпиона.
Он менял костюмы. Рейс делал в синем, другой в коричневом, третий в сером.
Он распорол кальсоны и переложил аккредитивы в карман пиджака. Аккредитивов становилось все меньше.
Тани все не было.
Было яростное высотное солнце, восходы и закаты над снежной облачной пустыней. Была Луна, она казалась близкой. Она и в самом деле была недалеко.
Одно время он сбился во времени и пространстве, перестал переводить часы, Хабаровск казался ему пригородом Москвы, а Москва – новым районом Хабаровска.
Он очень много читал. Никогда в жизни он не читал столько.
Никогда в жизни он столько не думал.
Никогда в жизни он так первоклассно не отдыхал.
В Москве начиналась весна. За шиворот ему падали капли с тех самых высоких и чистых водопадов. Он купил серый шарф в крупную черную клетку.
На случай встречи он приготовил для Тани подарок – парфюмерный набор «1 Мая» и отрез на платье.
Я встретил его в здании Хабаровского аэропорта. Он сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и читал Станюковича. На ручке кресла висела авоська, полная апельсинов. На обложке книги под штормовыми парусами летел клипер.
– Вы не моряк? – спросил он меня, оглядев мое кожаное пальто.
– Нет.
Я уставился на его удивительное внушающее опасение лицо, а он прочел еще несколько строк и снова спросил:
– Не жалеете, что не моряк?
– Конечно, досадно, – сказал я.
– Я тоже жалею, – усмехнулся он. – Друг у меня моряк. Вот прислал мне радиограмму с моря.
Он показал мне радиограмму.
– Ага, – сказал я, а он спросил, с ходу перейдя на «ты»:
– Сам-то с какого года?
– С тридцать второго, – ответил я.
Он весь просиял:
– Слушай, мы же с тобой с одного года!
Совпадение действительно было феноменальное, и я пожал ему руку.
– Небось в Москве живешь, а? – спросил он.
– Угадал, – ответил я. – В Москве.
– Небось квартира, да? Жена, пацан, да? Прочие печки-лавочки?
– Угадал. Все так и есть.
– Пойдем позавтракаем, а?
Я уже было пошел с ним, но тут объявили посадку на мой самолет. Я летел в Петропавловск. Мы обменялись адресами, и я пошел на посадку. Я шел по аэродромному полю, сгибался под ветром и думал:
«Какой странный парень, какие удивительные совпадения».
А он в это время взглянул на часы, взял свою авоську и вышел. Он взял такси и поехал в город. Вместе с шофером они еле нашли эту горбатую деревенскую улицу, потому что он не помнил ее названия. Домики на этой улице были похожи один на другой, во всех дворах брехали здоровенные псы, и он немного растерялся. Наконец он вспомнил тот домик. Он вышел из машины, повесил на штакетник авоську с апельсинами, замаскировал ее газетой, чтобы соседи или прохожие не сперли это сокровище, и вернулся к машине.
