Андрей Столяров - После жизни
Чудовищная произошла пертурбация. У родителей было на книжке отложено семь или восемь тысяч рублей, скопленных так, наверное, лет за тридцать работы в геологических экспедициях. Считали себя вполне обеспеченными людьми. На восемь тысяч в советское время можно было купить машину. И вдруг сразу – копейки. Что – восемь тысяч теперь? На восемь тысяч теперь можно было прожить ну – две недели. Вышли из употребления монеты. В карманную мелочь превратились синие сторублевки, похожие на фантики от дешевых конфет.
А знаменитая эпопея с ваучерами? Сколько было волнений, сколько надежд, сколько разных советов – куда лучше их вкладывать. Чубайс, он в те дни только-только перебрался из Петербурга в Москву, утверждал, что скоро на каждый ваучер можно будет купить две машины. Сейчас даже вспоминать смешно. Сродни известному заявлению президента, который, кажется, месяца через три после отпуска цен вдруг брякнул на всю страну, что где-то за Уралом банка сметаны стала стоить дешевле. Господствовала тогда в умах такая иллюзия: предоставить все рынку, цены, конечно, взлетят, как же иначе, но немедленно возникнет конкуренция производителей и собьет их чуть ли не до прежнего уровня. Так, кстати, иллюзией и осталось. Одно из тех прекраснодушных мечтаний, которые в реальности не осуществляются. Наконец после долгих сомнений вложили их в некий фонд, то ли «Генеральный», то ли в «Державный», – это их тех, что начали произрастать вокруг, как грибы. Мариша, впрочем как и Басков, была прельщена названием. «Державный» – это звучит! Ну и все. Никаких, разумеется, дивидендов. Никаких машин. Никаких процентов на капитал. Фонд потом куда-то исчез. У Мариши до сих пор хранятся где-то бумаги, удостоверяющие вложение.
Бог с ними, с ваучерами! Бог с ними, с деньгами, которые таяли, будто снег, брошенный на сковородку. Жить можно было и совсем без денег. Там выпьешь чая с каким-нибудь бутербродом, здесь перехватишь промасленный до отвращения, коричневый, жареный пирожок с капустой. От капусты иногда просто – разило. Ну и ладно. Главное все-таки было – головокружительный воздух свободы. Раньше как? Школа – институт – работа по специальности. Шаг влево, шаг вправо – распахивается пугающая неизвестность. Даже непонятно, куда этот шаг делать. А тут одних только новых терминов появляется по четыре штуки в неделю. Что такое «многоуровневый маркетинг»? А «социализация психики»? А «гендерные маргиналы». В общем, «дилер брокеру лизингом бартер не выклюет». Институт с его колбочками и мензурками провалился куда-то в трясину. В самом деле, что там у него было? Наполовину сделанная (и написанная) диссертация по токсикологии? Нормирование предельно допустимых концентраций ядовитых веществ? Ну, защитил бы, наверное, года через полтора, ну, еще через пару лет, наверное, стал бы старшим научным сотрудником. И ради этого? Когда вокруг тебя – жизнь? Выяснилось внезапно, что Лена Бергер тишком-тишком организовал нечто вроде газеты. Даже какими-то загадочными путями выбил для нее помещение на Четвертой линии: первый этаж, ржавые перевитые решетки на окнах, бывшая коммуналка, где выцветшие обои пучились устрашающими пузырями; начали было отдирать в одном месте – обнаружились на штукатурке газеты времен русско-японской войны: сообщения из штаба Главнокомандующего Куропаткина. Поначалу Мулярчик, кажется, носился с мыслью, что надо бы их очень осторожно отклеить. Какую в результате можно собрать коллекцию! Так и бросили. Ни на что в те сумасшедшие месяцы не хватало времени. Позже, наверное, уже лет через восемь, Басков совершенно случайно проходил по этим местам; охваченный ностальгией свернул на Четвертую линию: ворота из узорчатого чугуна, наборный замок, приплюснутая к стене коробочка телекамеры. А во дворе, уже не булыжном, конечно, но аккуратно заасфальтированном, опустив глазастые рыла, дремлют три или четыре явно не дешевых машины. Понятно, что поселились «новые русские». Этот кусочек жизни, где спорили, кричали, работали, любили, надеялись, закопан теперь надежнее, чем эпоха русско-японских сражений.
Кто бы мог тогда предвидеть нечто подобное? А кто бы мог три-четыре года назад хотя бы предположить, что в России, которая тогда и Россией-то еще не была, вместо одышливого монстра КПСС возникнет реальная система многопартийности? Посмотрели бы как на сумасшедшего. А теперь – «Трудовая Россия», «Демократическая Россия», «Демсоюз», КПРФ, РКП, «Свободные демократы». Черт ногу сломит в программах. И ко всему – карикатурный лидер ЛДПР, намеревающийся омыть сапоги в водах Индийского океана. Еще император Павел задумывал этот поход. Лидер меж тем собирает ревущие толпы на стадионах. Вам это ничего такого не напоминает? Гитлер, пока его движение не обрело силу, тоже многим казался карикатурным…
Реальность становилась фантомом. Фантомы – реальностью. Все было подвешено; ничего толком не определено. Мизюня уже на одном из первых свиданий, похлопав глазами, обмолвилась, что вроде бы замужем. Правда, муж у нее такой – несколько виртуальный. Это – как? А вот уехал в Москву по делам и уже полгода не возвращается. Иногда, не часто, звонит – слушаю голос в трубке. Кстати, выяснилось заодно, что и брак у нее официально не зарегистрирован. С предыдущим мужем не развелась, было как-то не до того. И в квартире на Ординарной улице, куда она Баскова так отчаянно повела, в действительности не прописана. Прописана она у матери, там же, где и ребенок. Почему? Ну, им это, понимаешь, удобнее. Какая из меня мать? убегу – прибегу неизвестно когда. Там Машка, по крайней мере, накормлена. Вот так – замужем в одном месте, ребенок – в другом, живет – в третьем на каких-то птичьих правах, любит – четвертого. И ничего, не гнетет – все как-нибудь образуется.
У Баскова, впрочем, было не лучше: чуланчик с голубиным окошком под потолком; кровать, тумбочка, стул влезает, если придвинуть. Даже закрывался не настоящей дверью, а занавеской. Рядом, в комнате чуть побольше, шуршит Ксения Павловна. Это после того, как окончательно разошелся с Маришкой. Общая с соседями кухня, те – зыркают и шипят, поскольку угадывают конкурента на площадь. Однако не прежние времена, в милицию не пожалуешься. Жуть лестничного коридора, вата из обивки дверей, полуслепые лампочки, которые то бьют, то вывинчивают. Думалось сначала, что ненадолго. Ксения Павловна, когда первоначально знакомились, даже замахала руками: Какие деньги? Совесть надо иметь – за чулан брать деньги… Полочки на всех стенках, кружевные салфеточки, статуэтки, между ними – раскрашенные под деревенский пейзаж старенькие гипсовые тарелочки. Лет пятьдесят, наверное, собирала. На столе – проступающий из дагерротипных штрихов, портрет юноши, застегнутого на все пуговицы студенческого мундира. Какая-то романтическая история. Любили, вроде, друг друга, что-то не получилось. Куда-то уехал, погиб; все, Ксения Павловна замуж так и не вышла. Одно время Баскова тянуло осторожненько расспросить об этом: что за юноша, правда ли, как это было у них в те легендарные времена? Вот только – когда? Пока примчишься с какого-нибудь очередного мероприятия, пока напишешь, пока добежишь до редакции, чтобы забросить материал, пока проводишь затем Мизюню на Ординарную улицу… В общем, тоже – все как-то… Неопределенно… Почти два года просуществовал в этом чуланчике…
Зато случались и совершенно фантастические истории. К Мареку Бортанскому, например, вдруг обратилось настоящее японское телевидение. Тоже ничего не понять: почему японское? почему именно к Мареку. Не политик, не журналист, не обозреватель, не деятель науки или культуры. Им, оказывается, хотелось мнение «человека с улицы». Марик важно вещал в монитор десять минут, заплатили ему триста долларов. Это же сколько будет если на советские деньги? Тогда, видимо, и решилась его судьба. С тех пор у Марека – либо радио, либо телевидение. Хотя, если честно, как был дундуком набитым, так дундуком и остался. Никакие программы, каналы, станции, умнее его не сделали.
С Басковым тоже была совершенно фантастическая история. Вдруг возник откуда-то человек, как начали говорить позже, «кавказской национальности». Все, что положено: кепка, бронзовое лицо, борода, потрясающего изгиба нос втрое больше обычного. Акцент при разговоре просто чудовищный, напыши, дарагой, программу партии «новых с-сыциалыстов». Почему я? Мене твоя статьи очень нравятся. Выдан аванс в пятьсот долларов, наскоро проговорили какие-то идеологические параметры. Басков за три дня выжал из себя что-то пусто-возвышенное, позвонил по оставленному телефону – такого человека там никогда не было. Откуда возник, кто дал ему адрес газеты? Больше – никогда, ничего, словно призрак явился и отлетел в пучины небытия.
И аналогичная история была у Мизюни. Работу она тоже оставила: хватит, зачем мне эта советская богадельня (оформляла какие-то стенды в научно-производственном комплексе), пыталась зарабатывать фотографией, порхала из одного края города на другой, язык на плечо, пальцы пожелтели от реактивов. Тоже – как-то все, бог его знает. Брали десять снимков, печатали пять, платили в итоге за два. Однажды призналась, что шла из Купчино в центр пешком – не было денег на транспорт. И вдруг звонок из английского консульства: мы хотели бы заказать вам серию фотографий о жизни современного Петербурга. Ленинград тогда уже переименовали. Две недели носилась, как ненормальная, по мокрым дворам, переулкам, лестницам, проездам, каналам. Даже на крыши какие-то продавленные карабкалась. Заплатили так, что хватило бы на полгода нормальной жизни. Разошлось у нее, правда, гораздо раньше. Сама говорила: не могу понять всего двух вещей – откуда берется пыль и куда исчезают деньги. И затем тоже со смехом рассказывала, как выкраивает жалкие копейки, рубли, бегает от ларька к ларьку, сравнивает у них ценники, а потом вдруг грохает все на какие-нибудь пустяки. Когда деньги кончились, нерешительно позвонила в консульство – там даже фамилии такой не вспомнили. За три месяца все изменилось больше, чем за три года.
