Елена Георгиевская - Вниз — это туда
Вскоре Сергей стал приходить к ней в общежитие, а когда приходить было нельзя (с часу ночи до шести утра), писал письма, например:
«Геля! Тебя уже двое суток нет в сети и нигде. Случилось что-нибудь? Если тебя кто-нибудь обидел, дай мне его адрес, я нашлю на него проклятие праведника».
Геля в тот день очень устала на работе. С одной стороны, не хотелось вспоминать об истории с Содомовым и кому-то о ней рассказывать, а с другой — настроение было жутко хуёвое, и очень хотелось сделать кому-нибудь гадость.
«насколько я поняла, — быстро написала она, -
у вас есть филиалы в разных городах
а вот есть ли секта в городе В., там живёт один пидарас, который настучал на меня в ФСБ
надо с ним что-нибудь сделать типа перформанса, акции какой-нибудь — например, дёгтем вымазать его дверь
заодно вы прославитесь, он же какой-то редактор и по совместительству работает в бумажной газете
я его набирала в гугле там инфа что он на единую россию работал, с таким точно надо сделать что-нибудь чтобы приблизился апокалипсис
а вот ссылка и его рожа
я ему никогда не прощу что он проедал мне мозг»
Сергей ответил:
«Ритуально принести его в жертву — сойдёт?»
* * *Владислав Краснолыков проснулся с похмелья и попытался вспомнить, где его бумажник. Но голова так болела, что он перестал вспоминать и начал молиться господу. Господь не помогал.
Поэт так и не понял, стоит ли обращаться в милицию. Может быть, ему просто показалось, что Содомов украл деньги? Может, он сам посеял бумажник по дороге домой или на работу? Может, и не было никакого бумажника, никакого Содомова, и всё это — козни лукавого? Так или иначе, Алексей пожалеет — обо всём пожалеет, что бы ни совершил!
Краснолыков кое-как привёл себя в порядок и полез в интернет. У него были серьёзные проблемы: уже несколько месяцев «доброжелатели» веселились в его гостевой на сайте литературного журнала. Одним из сотрудников журнала, как назло, был Содомов, и Владиславу казалось, что это с его лёгкой руки гостевая православного писателя превращается в подобие факрунета, но стучать главному редактору было бесполезно — сволочи пользовались анонимайзером.
На этот раз идиоты поглумились над циклом стихотворений «Имя твоё». В одном стишке рассказывалось, что человек на самом деле имя прилагательное, поскольку прилагается к богу. Ещё там было экспериментальное произведение, начинающееся со строк:
Когда, наконец,
сперма поэзии прорвёт
кондом пропаганды и устремится
вперёд по фаллопиевым трубам Родины?
Анонимы написали в гостевой отвратительную пародию, причём без единого матерного слова, чтобы модератор не удалил. Владислав читал эту ахинею, тихо приговаривая:
— Ёбаные, ёбаные бляди. Как же мне с вами жить, что же вы, уёбки, делаете? Вы же в аду сгорите за прегрешения перед Словом, ёбаные, ёбаные бляди.
Тут ему пришло личное сообщение от некой Ангелины Мессер, которая тоже печаталась в этом журнале. По её словам, Содомов спровоцировал её на сочинение провокационных текстов, а потом их опубликовал. Редактор знал, что добродушная и доверчивая поэтесса из принципа не воспользуется псевдонимом, и сам факт публикации поставит под удар всю её семью. Ангелину поставили на учёт в ФСБ, но теперь она раскаялась, хочет перейти из лютеранства в православие и больше никогда не писать про Гитлера.
«Скажите, пожалуйста, Владислав (извините, не помню вашего отчества), вот вы живёте с этим человеком в одном городе и, наверно, знаете, сколько от него пострадало народа. Я хочу предупредить ни в чём не повинных авторов, чтобы они с ним не связывались».
На аватаре была симпатичная зеленоглазая шатенка. Краснолыкову сразу захотелось вернуть эту несчастную девушку в православие. На душе у него стало светло, канонично, радостно. Он даже написал новую танкетку и выложил в гостевой:
РОДИНАголуби
тишина
«Доброжелатели» мгновенно откликнулись:
ПАТРИОТИЧЕСКОЕЯ сегодня не встану утречком,
Не взойду на крыльцо взъерошенный.
Не скормлю голубям я бубличка —
Пусть не срут на меня — хорошего!
Преисполнюсь печальной тайности,
Округлю свои щеки синие.
Ведь у каждого — свои слабости,
Но один геморрой — Россия!
Мне жидовки прекрасные пели
О бескрайних степях Ханаана.
Только ближе мне — волки и ели,
И Царь-Пётр встает из тумана.
Не вздохну я свободною грудию,
Тяжел камень висит на верёвочке.
Спать ложусь — все мысли о Путине,
Стих пишу — всё о нём, о Вовочке.
Отбирая лапти с лукошками,
Грядёт НАТО глобальной уродиной.
Не вскормлю я голубя крошками,
Все оставлю тебе, моя Родина!
— Ты опять ерундой страдаешь? — зашипела жена. — Тебе экскурсию проводить, ты опоздаешь сейчас. Иди, иди уже на работу и не трогай, слышишь, не трогай клавиатуру и мышь.
* * *Тоталитарной секте Праведный Гнев последнее время приходилось довольно-таки херово. Менты вывезли людей из сквота, врезали новые замки и опечатали двери. В местной газете появилась разоблачительная статья местного попа, призывающего к борьбе против анархизма и сатаны. Рабочие, матерясь, закрашивали неприличные граффити в подъездах. Лидеры группировки выждали несколько дней и решили продолжить протестную деятельность. Эта акция должна была прославить их (точнее, не их, а Идею) или стать последней.
Когда Геля вышла из поезда, перрон был пустым, только дворничиха в оранжевом подметала платформу. Здание вокзала — в строительных лесах, двери, кроме одной, заколочены — такое чувство, будто ходишь среди стен разрушенного города. Дул северный ветер.
Она докуривала уже третью сигарету, когда появился Краснолыков. Он был похож на попа-расстригу в своём старом, издали напоминающем рясу, чёрном пальто.
— Хорошо-то как сегодня, — приветствовал он. — Радостно!
— Да, да, — рассеянно кивнула Ангелина. Как только она увидела православного танкеточника, ей захотелось съебаться домой, выпить пива и лечь спать, но было уже поздно.
— Люди должны придти в пять утра, а сейчас только три. Давайте, пока всё не началось, сходим в церковь, она недалеко, и там очень красиво. Недавно туда с женой сходили, к нам присоединились ещё несколько прихожан, и чудо стало полнее, глубже. Радостнее.
Меньше всего Геле хотелось идти в эту вульгарную аляповатую церковь, но она ничего не сказала.
— Понимаете, — исповедовался по дороге Краснолыков, — мы ведь с ним какое-то время дружили, пили вместе. Даже в церковь ходили, а потом он вспомнил, что он панк, и всё пошло по пизде. Извините, пожалуйста.
Церковь была заперта, но у Краснолыкова, который раньше подрабатывал чтецом и алтарником, сохранился дубликат ключа. Внутри был такой же дешёвый кич, как и снаружи, особенно доставляли иконы, нарисованные каким-то халтурщиком.
— Ага, очень мило, — сказала Геля, ведь надо же было что-то говорить.
— Ангелина, — произнёс поэт, приторно улыбаясь, — вам не кажется, что храм — наилучшее место для уединения мужчины и женщины? Я знаю, что сие считается ересью, но ведь потом можно покаяться перед господом в сердце своём.
Геля пожалела, что вообще связалась с Краснолыковым. Что написала ему однажды:
«Я всегда мечтала встречаться с православным человеком, любящим природу, животных».
Всё это ради того, чтобы он выдал ребятам из организации адрес Содомова и помог довести его до моста. Она собиралась принять непосредственное участие в экзекуции, а теперь неизвестно, чем закончится эта хуйня.
* * *«Уже утро, блять, — подумал Содомов. — Птицы, сцуки, поют под окнами, как подорванные».
С тех пор, как его заставили подписать заявление о добровольном уходе из местной газетки — православный главред не хотел работать с человеком, чьи дневники постоянно замораживают за детскую порнографию, — ему никуда не надо было спешить. Хочешь — спать ложись, хочешь — пей, хочешь — дочитывай рукописи графоманов: главный редактор сетевого журнала за детскую порнографию не увольнял.
Среди присланных текстов была и подборка за подписью Краснолыкова. Потрясающая наглость. Алексей понял, что надо лечь спать, но тут в дверь позвонили.
— Привет, подставной активист, — сказал уже знакомый читателю длинноволосый парень.
— Привет, фашик, — ответил редактор.
Алексей уже два года снабжал его отменной детской порнографией. Участники секты Праведный Гнев Содомова знали и любили, хотя и не все.
