Юрий Горюхин - Мостики капитана
— Хорошо.
— Величенко, проследи, чтобы старика никто не обидел в камере.
Дом престарелых — это же мечта, общество ровесников и ровесниц, клубы по интересам, душевный персонал, хорошая еда, концерты шефов с завода резинотехнических изделий, организованные походы в театр, цирк, стадион — мне трудно скрыть слезящуюся радость.
* * *
Камеры находятся, конечно, в подвале. Открывай, сержант Величенко, тяжелую дверь. Что-то здесь тесновато, да и воздух тяжеловат. Ну вот — куда мне теперь лечь? Ни в одной стране строительство тюрем не поспевает за ростом преступности, воображают еще, что вот-вот с ней покончат.
— Ничего, отец, ночь перекантуешься, а утром тебя отвезем, не бери в голову.
Спасибо, сержант Величенко.
— А куда мне примоститься?
— Сейчас, отец, устроим. Эй ты, буйвол! А ну уступи место!
Теперь братва будет ко мне относиться с уважением, и никто не посмеет обидеть недобрым словом или посмотреть исподлобья.
Буйвол, конечно, не такой уж и буйвол, но все же страшный и лохматый. Спросонья не может понять существа происходящего.
— Вот, отец, сюда ложись.
— Да мне надо совсем немного, я бы где-нибудь с краешку.
— Ничего, занимай место, если кто-нибудь будет бузить, скажешь — я ему вертолет устрою.
Ушел. Подействует ли на буйвола угроза умиротворяюще или он будет трясти меня за воротник и выговаривать свои претензии.
— Старик, вали с моего места — спать хочу. А вложишь — разберу по мослам.
Лаконично и доходчиво. Спи, мил— человек, ты прав — мы не в дребезжащем трамвае, чтобы почтительно приглашать немощных на свое место. Где же тут самая теплая стенка, около которой можно было бы присесть? Пол жесткий, но не холодный, сил нет, глаза ничего не видят, в голове шум ручейка во время паводка. Лягу на левый бочок, положу шершавые ладошки под шершавую щеку и буду ждать утра, которое непременно наступит.
* * *
— Старик, старик! Вставай тебе говорят!
Что буйволу от меня надо, надеюсь не поговорить за жизнь?
— Что вы хотите?
— Иди, старик, ложись на мое место, мент придет, скажешь, что всю ночь там спал, понял?
— Понял.
Эх, буйвол, буйвол — боишься наказаний. На нарах, конечно, удобнее.
* * *
— Тропиков! — на выход!
А вот и утро, брякает алюминиевая посуда, потягиваются нарушители законов, хмурятся в бесконечные бумаги следователи, затягивают портупею оперативники, а вдруг обо мне совсем…
— Батя, выспался? — пойдем скорее, пока машина есть, отвезем тебя.
Пойдемте, сынки, пойдемте. Хорошие вы ребята, только что вы мне в ухо орете — старость и глухота не сиамские близнецы-сестры.
* * *
— Что, дед, ничего не помнишь, а?
Крути баранку, водила, и не отвлекайся.
— Да нет, кое-что помню.
— От бабки, наверное, сбежал, а всем мозги парит, что ничего не помнит, так ведь, дед?
Какой ты веселый, сержант.
— В самую точку.
Резко тормозишь, сержант, нельзя быть таким импульсивным, не высидишь в засаде — спугнешь опасного преступника.
— Дед, а сколько тебе… У, черт! Куда прешь?!
Не отвлекайся, не отвлекайся, сержант, следи за дорогой и оставь меня в покое, я не хочу разговаривать. Впрочем, мы, судя по зданию с незаштопанными дырами обвалившейся штукатурки и колыханию унылости вокруг, уже приехали.
* * *
Белый халатик, белая шапочка, черные туфельки, сонные припухлости, готовность к выяснению анкетных данных.
— Здрасьте, мы звонили вам.
— Да-да, я в курсе.
— Вот это наш дедушка, теперь будет ваш.
— Пусть будет.
— А мне можно у вас остаться?
— Покараулить старичков хотите?
— Ха-ха.
— До свидания, у нас еще куча неотложных дел. Дед, не скучай и не теряйся больше.
— Постараюсь.
Милиционеры хлопнули дверью, тетенька поправила шапочку и тоже уцокала. Посидим на расшатанном старичками стульчике и поглядим, что есть на столе тетеньки — ничего нет, только стекло, а под стеклом календарь: молодой, красивый, накрашенный мужчина и женщина с грустными глазами, еще записка в уголке — почерк не для моего зрения. Ну что там такое, доченька? Куда ты запропастилась? Где душевное участие и сердечная теплота? Идет, влажные руки о халатик вытирает — ну извиняюсь, извиняюсь, откуда я знал.
— Так, фамилия, имя, отчество, год рождения, прописка?
— Если бы я мог ответить на ваши вопросы, то, наверное, сразу бы пошел домой.
— Не умничай, дедушка. Не помнишь, значит? Оформить без документов мы вас, конечно, не можем, но на какое-то время приютить в наших силах. Сейчас придет санитар, помоетесь, возьмем анализы, потом в палату номер три.
— А по прошествии некоторого времени, что со мной произойдет?
— Не бойся, дедушка, на улицу вас никто не выбросит.
Непонятно, мы на ты или на вы. О, — санитар.
* * *
Большая белая дверка с маленьким черным номерком три, надо ли мне постучаться, прежде чем схватиться за массивную ручку? Голова как чешется после жесткого мыла и пальчик болит — зачем тыкать так глубоко своими иглищами?
Здравствуйте, братья и сестры! Извиняюсь, здесь, наверное, только братья. Что рот открыли, я не апостол Петр — это вам показалось.
— Доброе утро, я ваш новый сосед.
Молчат мудрые аксакалы — это только молодость разбрасывается словами. А ну, встрепенулись! На зарядку становись! А где моя кроватка? Это около самой двери?
— Мне здесь расположиться?
Опять молчат, не иначе, компания злоупотребляет аминазином, но ничего, мне необходимо как следует поспать после ночных приключений и тихое общество вполне мне подходит.
* * *
— Вы новенький?
Сколько я спал? И сколько мог проспать еще, если бы у моего коллеги не восстановилась синоптическая связь в обоих полушариях.
— Да, я новенький.
— Можно я присяду на вашу койку?
— Пожалуйста, присаживайтесь.
— Вас как зовут и, сколько вам лет?
— Меня зовут Зигмунд Карлович и мне восемьдесят один год.
— Я вас старше на два года, в нашей комнате все самые старые. Они думают, что если нас всех вместе собрали, то мы не будем травмировать остальных частой смертью, а сами— то мрут быстрее нас. Хе-хе-хе, Боярошниковой всего шестьдесят пять было — вчера хоронили, сын с дочкой приезжали на такси, вы видели, как дочка плакала? — притворялась. А я один совсем, у вас-то есть кто?
— Да как вам сказать…
— А, понятно.
Что ему понятно, когда мне самому ничего не понятно.
— А вы что же не русский?
— Почему?
— Имя у вас странное, таких у русских не бывает.
Национальный вопрос существенен, а кем я предположительно могу быть?
— Зато у меня фамилия русская — Иванов.
— Тогда другое дело, а я украинец Степан Загуло — да ну что я вам рассказываю — вы то меня знаете, меня все здесь знают. Пойдемте телевизор смотреть до завтрака, сейчас новости будут.
— Нет, спасибо, я еще немного подремлю.
Зачем я ему наврал, теперь буду до конца дней в этих пропитанных лекарствами и сбежавшим молоком коридорах Ивановым Зигмудом Карловичем — кошмар!
* * *
Все ушли. Четыре плохо заправленные продавленные койки, большое окно, за окном дерево, за деревом голубое небо. Хорошо не спеша побродить в лесистых окрестностях, пособирать съедобные грибочки, пожарить их на постном масле и съесть. Пойду-ка позавтракаю, если, конечно, резвые старушки не разобрали мою порцию на добавки.
А где расположена столовая в этом доме? Да что тут думать — верный путь идти по запаху манной каши и кофейного напитка «Утро».
Ба! Сколько тут собесовских сотоварищей, гудит улей, но в целом бабушки и дедушки выглядят вполне опрятно — одобряю. Зашушукались. Новенький— новенький. Правда не вчера, а сегодня привезли, на счет милиции верно, только зачем так преувеличивать.
Каша пшенная и компот из сухофруктов, а также маленькие кругленькие и хрустящие булочки — не возражаю.
— Простите, здесь свободно?
— Свободно.
Что такие недовольные? Не собираюсь я влезать в ваши перешептывания.
— Откуда появился?
Сердитые лохматые брови, но вопрос неясный — в прошлом сильно пьющий руководитель производства?
— В каком смысле?
— В прямом.
Уж очень сурово, а второй гражданин совсем невзрачный и очень блинообразный. Булочка замечательная, да и кашка сладенькая.
— Вас интересует мой адрес?
— Вот и разговаривай с ними!
Спросить бы еще добавку компотика, но стесняюсь.
— У нас посуду за собой убирают!
— Уберу, не беспокойтесь. Вы-то почему сидите, кашу размазываете по тарелке, у вас что, водка во внутреннем кармане?!
Окружающие встрепенулись и сконцентрировали на мне свое внимание. Что скажешь, бровастый? Пятнами покрылся, а блинообразный, напротив, равномерно изменил свою пигментацию. Обязательного для нашего брата нитроглицерина и валидола в моем кармашке нет. Надо ковылять отсюда.
