Андрей Белозеров - Наташин день
И вся жизнь в Сергее Викторовиче как-то разом угасла. Он молча встал, подобрал недавно брошенные в порыве сигареты и пошёл на балкон.
А утопление продолжилось.
Сигарета курится минуты четыре, но и до шести можно в задумчивости растянуть… Картинки крутились в Сергее Викторовиче: белая морда тянется вверх сквозь колеблющуюся воду, загребают, не находя опоры, белорыжие лапчонки, и вот курится сигарета, а они там всё гребут и гребут, и вот лохматый материнский живот, вибрирующий от мурчания, сейчас бы туда, белой мордой в тепло и темень и мягкость.
— Шевелится ещё? — спросил он, вернувшись. До конца доводила дело его бедная Наташа.
— Ага… — побелела, обескровилась, синяки зачернели вокруг глаз.
— Ужас. Как долго. — с состраданием посмотрел на неё.
Но вскоре всё закончилось. И сериал даже закончился.
— И правда, крупный какой, — взглянула на вытянувшийся трупик Наташа.
Мёртвое всегда почему-то крупнее да тяжелее кажется — всегда значительней смотрится, чем то, что осталось жить.
Бабушка сложила котёнка в мешочек, мешочек — в целлофановый пакет с жёлтым логотипом гипермаркета, в котором этот пакет когда-то набивала продуктами вспотевшая кассирша в синем форменном фартуке…
— Надо было оставить, что ли… а то родится теперь какой-нибудь недоносок, опять топить… Хоть бы не было больше никого… — пробормотал Сергей Викторович.
А больше никого и не было. Сергей Викторович выплеснул ведро в унитаз. Что ж так тошно, думалось ему, опрокинувшему воду в белую с жёлтым воронку, бывает и хуже, бывает их вообще в туалете смоют, а они застрянут в трубах и кричат, и сутки могут так кричать в кошмарной этой бесконечной трубе под постоянным водопадом из дерьма.
Кулёк снесён был бабушкой на помойку. Супруги остались наедине, ах, ну да — кошки ещё. Веня с Куськой, надо сказать, в комнату ни разу не зашли за время всей процедуры — выглядывали притихшие из коридора… Наташа всё сидела над Василисой, а у той были влажные, слезящиеся, как у старушки на холоде, глаза, и всё она мурчала утробно, словно кормящая мать — механизм-то был уже запущен, но в коробке рядом — одна белая простынка в разводах.
— Прости, милая. Убили мы твоего сыночку. Вот теперь вместо сыночки… — Наташа покачала в руке тот серый гладкий камень. Вид камня Сергея Викторовича совсем расстроил.
— Ф-фу… есть у нас корвалольчик, что ли? Что-то тяжко. Ну, бабка, ну, киллерша.
Сергей Викторович помассировал ладонь — в ней по-прежнему трепыхался котёнок. Это надолго теперь — подумал он.
— Жалко? Несчастный мой. Там, на кухне, в гарнитуре, где стеклянные двери.
Наташа сидела на полу перед коробкой, немного раскачиваясь, кошка тянула к ней голову, слушала разговор. Сергей Викторович за корвалольчиком не пошёл, присел на край дивана.
— Выпить надо, пожалуй. водочки.
— Выпей… спрячься от жизни, — тихо, бесцветно сказала жена.
— Почему спрячься-то сразу… это, типа, обезболивающее.
— Мы у Васиньки сына убили, а ты хочешь, чтоб без боли всё прошло.
Сергей Викторович заглянул в Наташино лицо: напряжённо поджатые губы, нехороший блеск в глазах. Приближалось. Сергей Викторович насторожился.
— Ох, полодиннадцатого уже, магазины закрылись, — говорил он, ища перемен на её лице, — без водочки, видно, придётся… да? полторушку крепкого возьму и нормально, пусть другие за котят болят, уж лучше так… пять минут попырхался, да только — не всю жизнь по помойкам на морозе. разве нет?
Молчала Наташа — перемен не было.
И вдруг обернулась, глаза оттаяли, словно вынырнула Наташа из холодных вод каких-то северных, где лежала она обмылком льда, вынырнула и ласково по мужу взглядом пробежалась.
— Ты и ребёнка нашего так… — сказала она, не обвиняя, робко, сама виновато улыбаясь оттаявшими и от того потёкшими в два ручейка глазами.
Сергей Викторович хотел было помрачнеть, но оказалось, что и так мрачен дальше некуда и просто холодно отвечал ей взглядом. Выговорил, наконец:
— Я ждал, что ты так скажешь. Только зачем это.
Приближалось… год Наташиной тьмы с пауками, вгрызающимися в пах, и кровавыми мальчиками. Тьмы, ставшей общей. И он огляделся. За беготнёй, топлением, странное место, в котором он жил, как-то размылось, оказалось не в фокусе, но теперь вернулась резкость очертаниям — особая такая резкость. И вот, допустим, кресло стоит, и само оно, как в дымке, а то, что подрано оно кошками, нитки висят и вытерты до бежевых плешей подлокотники — очень чётко видно. И столик журнальный, сам по себе — ничто, но вот покосился он, и этот угол, насколько он покосился, видно, и очень видно, что из щелей, его перекошенных сочленений — шканты редкими зубами желтеют. А поверх столика: и с обшарпанными краями газетки, и книги — такие же, и бутыльки с лекарствами и косметическими средствами, и даже пустая коробка от конфет. Все они отдельны и лезут в глаз.
Разруха. Разруха ползла из всех щелей и углов. Уж сколько они бились с ней, выметая, разгребая пятачки для жизни, но разруха забирала своё, раз за разом, как пустыня пожирает незащищённые дамбой оазисы. Наташа всё покупала отчаянно какие-то безделушки, чтобы сдобрить жизнью их дом, их гнёздышко, сделать его под себя. То куклу фарфоровую купит и поставит на полку — а у неё отломится нога, сама она скривится на бок, и всё — она уже оборотень, слуга разрухи, с которой боролась Наташа. Или принесёт красивых бутылочек, статуэток, ароматическую лампу из глины и рамочку под морёное дерево, вставит туда супружную фотку, и вперёд их, на передовую, как солдат в бой, а к вечеру они уже переметнутся на вражью сторону, став неприступной грудой хлама, пополнив полчища разрухи. Разрухи, однажды изошедшей из Наташиного чрева и основательно здесь осевшей.
Сергей Викторович сказал монотонно, но отчётливо:
— Тысячи людей сделали и сделают это. И проживут долгую счастливую жизнь. Это был не только мой, но и наш выбор. Зачем ты всё время возвращаешься.
А она слегка наклонила голову, прищурилась, только видно и ждала, чтобы выдать:
— Тысячи людей, говоришь. А в блокадном Ленинграде тысячи людей ели кошек и друг друга. А в Поволжье на базаре торговали человеческими головами, чтобы суп понаваристей. А ещё в Ленинграде была одна интеллигентная семья — мама и дочка. И любимый кот, которого холили и лелеяли. И однажды, когда совсем стало туго, мама сварила из него суп. Приходит девочка домой, вкусным пахнет, только кот почему-то не встречает. А девочка была учёная в университете, и библиотека у них, как у приличных интеллигентов была большая, она не стала есть кота, она нашла в книжке рецепт быстродействующего яда, сделала его в домашних условиях и убила себя. И через душу не переступила… А я… я — да. Сделала наш выбор.
Наташа горько усмехнулась.
Сергей Викторович посмотрел на жену всё тем же неотвязным зрением: на лице её словно прилепили маску из теста, маску не присущей ей чужеродной мимики, нашлёпки на скулы и надбровные дуги. Тесто мялось, хмурилось, горько усмехалось. А Наташи за тестом он не видел и не чувствовал. Горько было ему от этого осознания, потому что Наташа была, где-то была — живая прежняя, и иногда в душевном отчаянье, истосковавшись по Наташе, словно бы руки он из души своей проращивал и шарил ими словно бы в пустой тёмной комнате, хотел отыскать свою Наташу, но везде была пустота, и оставалось ему только вот это тесто.
В это мгновение лампочка в люстре ярко полыхнула и погасла.
Сергей Викторович закрыл ладонями лицо:
— Всё. Хватит. Я за пивом. Не хочу больше ничего. У меня завтра сложный день, сдача полос. Разговоры ничего не стоят, а конкретный день, за который я в среднем зарабатываю пятьсот рублей, — стоит. Стоит в среднем пятьсот рублей.
Но полторушка «девятки» не дала нужного результата. И вроде жена больше не донимала — лежала лицом в подушку на диване в зале. Опьянения как такового не было — распухла только голова, и тупость в голове образовалась окончательная. Половину только и отпил. И думалось: зачем всё это? Зачем? Совсем некстати вся эта мелодрама. Завтра сдача телепрограммы. Поиграть даже некогда будет. Но вот где-то к трём дня сдадим, и тогда можно поиграть. 13-ый уровень у меня. А это непросто, полгода как минимум надо, чтобы с 12-го на 13-ый уровень переползти. И лычка старшего сержанта, а это надо 150 геймеров убить в пвп-боях. И ещё 100 надо будет побить до лычки младшего лейтенанта. А ведь люди есть — до полковников дожили — по две тыщи набили, и все ведь умные, у всех тактика, стратегия, хитрость, попробуй обойди. А сколько я набиваю? 3 в день… если где-то 4 раза в неделю играть, то 12 в неделю… Это значит 2 месяца мне до лычки младшего лейтенанта. И опыта где-то по 30 тыщ в день набиваю, а 4 раза в неделю — 120 получается в неделю. А с 13-го левела на 14-ый скакнуть это надо 4 миллиона. Это значит примерно 480 в месяц, эх, короче, месяцев 10 ещё, чтоб на четырнадцатый, если серьёзной прокачкой не заниматься.
