Владимир Топорков - Поздний хлеб
Метель по-прежнему выла, залепляя лицо снегом. Заметно похолодало, перехватывало дыхание, на бровях холодной сосулькой застывал снег.
– Не иначе, к реке мерин ушёл! – прокричала мне тётка Варя. Она шагала впереди, я ковылял сзади. Мы остались одни, бабы повернули в сторону деревни.
Теперь уже трудно вспомнить эту ночь во всех деталях. Не знаю, сколько времени брели мы, как тётя Варя угадывала направление, но к реке мы вышли. Где-то здесь стояли три скирды сена, уложенные летом. Лошади давно, с начала осени, проторили к ним тропы, объели их со всех сторон, и скирды торчали на лугу, как грибы мухоморы. Наверное, сюда и подался голодный Серый Фриц. Да вот как найти те скирды?
Силёнки совсем покинули меня. Присев прямо на снег, я сбросил валенки. Внутри них намёрз от таявшего снега лёд. Закоченевшими пальцами я пробовал отодрать льдинки от валенок, но руки меня не слушались.
– Гришка, где ты?! – закричала тётя Варя.
От её крика я встрепенулся, всунул ноги в валенки, попробовал подняться – и не смог. Вернулась тётя Варя.
– Ты что ж, орёл, совсем раскис?
– Тётя Варя, миленькая, дай я немножко на снегу посижу. Ты иди ищи Серого. Я чуть-чуть посижу и пойду по твоему следу.
– Нет, Гришка, ты это брось. В один момент погибнешь. Задремлешь через минуту – тут тебе и конец. А ну-ка, давай руку.
Она схватила мою руку, с силой потянула. Поднявшись, я с трудом сделал шаг, потом второй. Поддерживаемый тётей Варей, я плёлся, как больной, шатаясь из стороны в сторону. Но я понимал: если ещё раз присяду на снег – больше не встану.
Стог сена вырос из темноты неожиданно. Просто встал он большой тёмной массой поперёк нашего пути. С порывом ветра донесло до нас кашель и хруст снега.
– Кто там?! – истошно закричала тётя Варя.
– Подходи ближе, Варвара, – по голосу я узнал деда Петра. Какие-то неведомые силы влились в наши ноги, и мы, не сговариваясь, бегом ринулись к скирду. Дед стоял с подветренной стороны, деловито отряхивая ватник от снега. Но самое главное – рядом невозмутимо хрумкал сеном мой злодей Серый Фриц.
– Тётя Варя, мы спасены! – заорал я во всё горло. – Понимаешь, спасены…
Дед и тётя Варя, наверное, улыбались, – трудно было угадать в темноте.
– А я, как бабы мне сказали, – начал дед, – сразу определился, что мерин на луг удерёт, не иначе. Для него это место знакомое. Уморил лошадей Пафнутьич за эти дни – вот Серый и сбросил своего седока, да и на кормёжку.
От скирдов до деревни было метров триста. Наверное, я бы от радости это расстояние и бегом пробежал, но дед, подняв меня, усадил на лошадь.
По-прежнему бесновалась метель, швыряя в лицо пригоршни обжигающего снега, но на душе у меня было спокойно, только от усталости слипались глаза. Дед с тётей Варей шагали рядом, наверное, о чём-то говорили – до меня долетали обрывки фраз.
Дома, пока дед отводил мерина на конюшню, тётя Варя, раздев меня, натёрла тело керосином.
– Верное средство, – сказала она, – теперь не заболеешь.
Уже сквозь дрёму слышал я, как вернулся дед, благодарил тётю Варю, величая её Варварой Сергеевной (дед и отчество её признательно вспомнил), а потом долго гремел дежой. Дом наполнялся полынной горечью свежемолотой муки.
Уснул я счастливый оттого, что этот нелёгкий день так хорошо кончился, что завтра у нас с дедом на столе будут лежать пышные караваи.
* * *Давно это было.
Спят вечным сном на заросшем кладбище и мой сварливый дед, и душевная тётя Варя, и неугомонный Илюха… Где-то в Сибири крутит баранку лихой Лёнька. Но в памяти моей живы и, наверное, никогда не померкнут те ноябрьские дни сорок седьмого, его поздний хлеб.
