Евгений Степанов - Застой. Перестройка. Отстой
Наташа проявляла ангельское терпение. Хотя ей приходилось в селе, конечно, нелегко. Наташа выросла в интеллигентной городской семье врачей. С детских лет ее все лелеяли и оберегали…
Когда печка протапливалась, я прислонялся к ней спиной и умиротворялся. Жена смотрела на меня и удивлялась тому, что я оказался вполне деревенским гражданином.
Во время топки я иногда открывал задвижку и смотрел на огонь. Дрова умирали в печке быстро, как наши молодые дни и ночи здесь, в деревне.
В школе, помимо того, что я стал вести литературу, историю в старших классах, за мной закрепили пятый класс как за воспитателем группы продленного дня. Мне положили весьма приличную зарплату – сто сорок рублей. Это со всеми надбавками.
Наташа стала преподавать русский язык и труд для девочек. Ее оклад оставлял сто тридцать рублей. На двоих нам вполне хватало. Мы даже отсылали немного нашим родителям.
Кроме того, директор школы Сергей Петрович раз в квартал привозил нам бесплатно мешок гречишной крупы и мешок картошки.
До Кубиковска было недалеко – километров пятнадцать. Мы туда ездили на выходные – заходили к теще, часто и ночевали у нее, занимались в районной библиотеке, смотрели подшивки газет, покупали крупы, сухари, сухофрукты, грецкие орехи, хурму… Теща нам давала конфет и шоколадок…
В райцентре мы набирали домой побольше книг и уезжали. Больше развлечений у нас практически не было. Но и не читали мы никогда так много, как в те годы.
С детьми мы ладили.
Я оставался с ними на продленке, мы делали вместе уроки, я кормил их в столовой, собирал взносы за питание. Сделав уроки, мы играли в футбол, волейбол, в другие игры. Особенно ребята любили жмурки. Сначала мы выбирали, кто будет водить. Как правило, Оля Иванова, конопатая смышленая пятиклашка, считала считалку:
Раз, два, три, четыре, пять,
Шесть, семь, восемь, девять, десять.
Царь велел меня повесить,
А царица не дала.
И повесила царя.
Царь висел, висел, висел
И в помойку улетел.
А в помойке крыса
Родила Бориса.
А Борис кричит: “Ура,
Позовите доктора”.
Сережка Снегирев, бойкий чернявый паренек, использовал другую считалку:
Шел баран
По крутым горам.
Сорвал травку
Положил на лавку.
Кто травку возьмет,
Тот вадить пойдет.
Снегирев никогда не говорил водить, только вадить с ударением на первом слоге, точно знал стихотворные метры.
Как бы они не считали, водить, как правило, приходилось мне.
Пока я развлекался на продленке, серьезная Наташа преподавала в основном в старших классах.
Дети у меня подобрались колоритные, многие из них состояли на учете в психоневрологическом диспансере как умственно-отсталые. Я видел: они запущенные. Многие жили без отцов. Это были очень интересные дети, совсем не понятные мне. Как, наверное, и я был непонятен им.
Особенно шалопаистых выделялось несколько – Володька Сухотин, Сережка Снегирев и Пашка Тайганов… Но обижаться на них я не мог. По ряду причин.
Как-то я вел урок литературы в пятом классе, а маленький, низенький Володька Сухотин все время елозил на парте, болтал с соседкой. Я ему пригрозил:
– Володька, прекрати. А то родителей вызову.
Он спокойно ответил:
– А у меня их нет.
Он не солгал. Он жил с бабаней (так он говорил), она получала пенсию и тянула на своей шее единственного внука.
Сережка Снегирев вдруг ни с того, ни с сего во время того же урока снял штаны и залез на парту. Класс зашелся смехом.
Я опешил:
– Ты что у/о? Ну-ка живо сядь не место – иначе я тебя в дурдом определю.
Сережка ответил:
– Я там уже был.
Иногда к нам в школу заезжал врач местного психоневрологического диспансера Юрий Нестерович Селезнев. Он проводил с нами, педагогами, занятия, как воспитывать ребят, как не травмировать их психику, приучать к труду и занятиям.
По вечерам я оставался со своими пятиклашками на продленке. И, конечно, не только играл с ними в разные игры. Обучал их, как мог, русскому языку, литературе, истории. Да что толку!
Учил как-то Сережку Снегирева говорить вместо “жрать” – “есть”. Он слово “есть” наотрез отказывался употреблять.
Спросил его:
– Ты свинья, что ли, чтобы жрать?
– Нет!
– Значит, человек?
– Да.
– А что человек делает за обедом?
– Жрет.
– Да ест же, ест!
– А я по-спасски.
Я начинал снова задавать аналогичные вопросы, но получалась сказка про белого бычка.
Потом мальчуган все же согласился не говорить “жрать”. Однако нашел другое словцо “трескать”. Причем, школьник не играл, не кривлялся, он действительно привык только к такому лексикону!
В конце концов, я не выдержал и велел ему привести на следующий день мать в школу. И попросил пацана повторить, что я ему только что сказал.
– Кого ты должен завтра привести в школу?
– Матрю, – ответил мой обиженный, опустивший глаза долу, несчастный, жалостливый воспитанник.
И я схватился руками за голову.
…Прозвенел звонок, дети, стремительно похватав портфели и сумки, кувырком вылетели из класса, а я побрел, расстроенный, в учительскую.
В учительской, как обычно, наши преподавательницы костерили детишек:
– Идиоты.
– Ослы.
– Дубы.
– Дебилы.
– Я б его об стенку размазала.
Я слушал молча, в особенные разговоры не вступал, но из вежливости поддакивал. В принципе, я был согласен.
А на перемене бегали улыбающиеся дети, и чихать они хотели и на меня, и на других учителей.
Ко мне подошла Ирина Юрьевна, завуч нашей школы, много лет проработавшая на “продленке”. Она начала давать советы, как можно удерживать детишек в руках.
– Тайганова нужно пугать детским домом. Так и говорите ему: будешь хулиганить – сдам в детский дом. Снегирев боится вызова родителей в школу. Отец его бьет. Так и говорите: вызову отца. Но, разумеется, этого не делайте. А Сухотина вы осадите только мощным пинком. В данном случае робеть не надо.
Я даже не знал, что ей отвечать.
Во второй четверти к нам прислали двух молоденьких учительниц – литературы и французского языка. Стало повеселее. У нас создавался молодежный коллектив.
Высокая крашеная блондинка двадцати пяти лет Анна Борисовна Романова окончила Воронежский университет.
Она вошла в девятый класс и заговорила с детьми по-французcки.
– Bonjour, les enfans, je suis votre nouveau professeur.
– Чо?! – выдохнул класс хором.
– Ну ладно, ладно, ребята, будем говорить по-русски, – поспешно согласилась Анна Борисовна. И стала учить детей спрягать глагол etre.
Худенькая двадцатидвухлетняя шатенка, учительница по литературе Елена Васильевна Слободченко, забравшая (по просьбе директора) у меня девятый класс, окончила, как и мы с Наташей, филфак Кубиковского педагогического института. Перед первым уроком она очень волновалась. Попросила меня:
– Евгений Викторович, вы не могли бы побывать на моем первом уроке? А то у меня коленки дрожат. Волнуюсь…
Я охотно согласился.
Елена Васильевна стала рассказывать о Маяковском, Горьком.
– Да будь я и негром преклонных годов, / и то б без усердья и лени / я русский бы выучил только за то, / что им разговаривал Ленин.
Потом – также весьма своеобразно! – цитировала Горького:
– Глупой пингвин робко прячет тело жирное в утесы.
– А почему он глупой? – спросила у нее любознательная ученица Рита Васильчикова.
– А разве умный будет жить на северном полюсе? – быстро нашлась Елена Васильевна.
Вообще, я раньше догадывался, что наш Кубиковский Ордена Знак Почета государственный педагогический институт – не МГУ имени Ломоносова, но не ожидал, что до такой степени.
…Больше всех на продленке я занимался с Пашкой Тайгановым. Жалел его. Он был какой-то несчастный – вечно голодный, тощий, неприкаянный. Я учил его правильно говорить. Занимался с ним литературой, историей, математикой, читал ему стихи, заставлял его учить наизусть Пушкина, Блока, Есенина… Читал ему стихи из книги “Лирика” (антология русской поэзии за три века). Я жалел его и не хотел, чтобы его опять отправили в Интернат для умственно-отсталых.
Мать Пашки меня за это любила. Как-то раз принесла нам утром молока в избу.
– Евгений Викторов, Наталь Иванна, попейте, парное. Только что надоила. Такого в городе небось не пили.
Мы долго отказывались. Но родительница уговорила.
Иногда я не выдерживал учительских нагрузок. Срывался. Проверял как-то домашние задания у ребят – то Снегирев здорово мне вредил, то Уйменов… Мешали, мешали, мешали работать. И мое терпение лопнуло. Я вызвал Сережку из класса в коридор. Поставил озорника к стене. И, памятуя о своем спортивном прошлом, мощно ударил по ней кулаком. Известка осыпалась. Совсем немножко, правда, но осыпалась. Да простит мне это завхоз.
Мы вернулись в класс с шалуном. Больше у меня к нему замечаний не было.
* * *
…Мы приехали на выходные в райцентр, к теще, заночевали у нее.
