Ирина Степановская - На богомолье
Он поднял девочку на руки и перенес поближе к свету.
— Смотри вверх, вниз, вправо, влево! — командовал он.
Мария, прижав ладонь ко рту, с испугом наблюдала за его действиями. Сережку, чтобы больше не лез со своими диагнозами, оставили за закрытой дверью в коридоре.
— Нет, желтухи тоже нет! — констатировал врач, напоследок осмотрев девочке рот. — Не знаю я, почему твоя дочка не хочет идти! — сказал он Марии. — Устала, наверное!
— Вот я ей покажу — устала! — рассердилась Мария, но не замахнулась, к дочери близко не подошла, только сказала раздраженно: — Столько времени из-за тебя потеряли!
Саша, в общем, не привыкшая перечить матери, особенно в присутствии посторонних людей, спустила ноги с кушетки, но сморщилась от боли и опять застонала.
Доктор, все это время задумчиво наблюдавший за ней, спросил:
— Что ты стонешь? Где у тебя болит?
Саша очень боялась его и не знала, как сделать так, чтобы ее не ругали. Вообще-то она и не могла точно определить, что именно у нее болело — ей было тошно, голова как в тумане и еще будто камень лежал где-то в боку. Она хотела оказаться дома, на своей узенькой постели в уголке, и чтобы не надо было больше никуда идти. Еще она мечтала снова посмотреть картинки в своей единственной настоящей книжке, в которой хоть и не было нескольких первых страниц, но сохранилась самая главная картинка во весь лист: необыкновенной красоты девочка с голубыми волосами угощала вареньем двух мальчиков и пуделя с огромным розовым бантом. При этом один из мальчиков, одетый в необыкновенный белый балахон, напоминал молодого попа, а другой, с очень длинным носом, был в полосатой курточке. Саша подумала, что если она скажет правду, то доктор, может быть, велит матери вернуться домой.
— Живот болит немного. — Она показала пальцем куда-то под печень. — И тошнит.
— Ах живот! — вдруг как-то даже облегченно присвистнул врач. — Ну показывай свой живот, я как раз по животам и специалист.
Он долго переворачивал Сашу с боку на бок, заставлял вдохнуть и надуться, больно давил ей живот, и с каждым новым поворотом лицо его снова становилось все мрачнее и мрачнее. Саша иногда не выдерживала осмотра и тихонечко ойкала.
— Тише ты! — шикала тогда на нее мать.
Наконец, перестав мять живот, Александр Петрович спросил у фельдшера:
— Дежурная лаборантка здесь?
— Кровь надо сделать?
— И кровь, и мочу. — Доктор оставил Сашу и повернулся к Марии: — Страховой полис у девочки имеется?
— Богомольцы мы! — растерялась Мария. Она что-то слышала про полис, но что это такое, точно сказать не могла. Медсестра по весне ходила по дворам и всем что-то такое говорила, но Марии все некогда было узнать подробности. А потом она стала собираться в дорогу.
— Медицина у нас теперь платная, кто анализы оплачивать будет? — спросил врач.
— Может, не надо анализов? — испугалась Мария. — Вы просто скажите, какие таблеточки надо попить, мы вернемся домой и в аптеке купим! — попробовала она уговорить сердитого доктора.
— Таблеточки… — пробурчал он и сел к столу заполнять какую-то бумагу.
В комнату тем временем вошла девчушка в замызганном белом халате и велела Саше вытянуть палец. Доктор ждал новый взрыв плача, Но Саша перенесла процедуру на редкость спокойно.
«А девочка-то терпеливая», — подумал Александр Петрович и сказал Марии:
— Ожидайте!
Сам Якушев пошел наверх. Он практически не сомневался — у Саши был острый аппендицит, причем давность имел вторые, а может, и третьи сутки, и он, как хирург, прекрасно представлял себе, чем это может закончиться.
Он посмотрел на часы. До отхода автобуса оставалось час тридцать.
«Дима, наверное, уже вернулся, — подумал он. — Придется ему снова в операционную идти. Ничего, молодой еще, пусть учится, привыкает…» Дверь в ординаторскую отворилась легко, но там по-прежнему никого не было.
— Дмитрий Сергеевич еще не закончил? — крикнул он в глубину хирургического отделения.
— Не видела! — отозвалась медсестра из процедурки.
— Есть чистый халат какой-нибудь?
— Ваши все в стирке. Возьмите Бутыркина! Или мой! — хихикнула медсестра.
Якушев с отвращением накинул на плечи халат Бутыркина. Он не переносил на теле чужую одежду, пусть даже рабочую, и все свои халаты собственноручно метил у воротника кривыми стежками букв «А» и «П». Но сейчас выбирать было не из чего, и в халате доктора Бутыркина Александр Петрович вошел в операционную.
3
Старый аппарат искусственной вентиляции вонял газовой смесью как неисправный бензовоз. Анестезиолог сидел рядом с больным на неудобной табуретке, одним глазом наблюдал, как ходит вверх и вниз, дыша за больного, гармошка аппарата тридцатилетней давности, а другим глазом читал книжку. Операционная сестра, маленькая, юркая Лизавета Васильевна, поджав губы в ниточку, раздраженно перебирала на столике хирургические инструменты. Никто не знал, сколько Лизавете Васильевне лет, но сама она иногда с удовольствием рассказывала, как девчонкой была медсестрой во фронтовом госпитале. Сам Дмитрий Сергеевич, взмыленный, с залитым потом лбом, ожесточенно орудовал в операционном поле. Якушев подошел и, закрыв рот воротником халата, заглянул Диме через плечо.
— Что ты так долго?
— П-п-пришлось р-рану р-р-расшивать. — Дмитрий Сергеевич с детства заикался. В обычное время это почти не было заметно. Когда же он волновался, заикание происходило на каждом слове.
— Почему?
— Я у-уже н-на к-к-кожу с-с-стал ш-швы н-н-накладывать, а Л-л-л-лизавета в-в-вдруг г-говорит: «М-м-м-м-москита о-одного н-н-не х-х-хватает…»
Москитами назывались небольшие кровоостанавливающие зажимы.
— Так ты все назад расшил? Москит ищешь?
— Н-ну да! Н-найти н-не могу! У-уже все по третьему р-р-разу п-п-проверил!
— Слушай, может, ты его в желудок зашил?
— Ч-что я, д-дурак, ч-что ли? Н-нету там!
— А смотрел?
— Я п-п-прощупал. Н-не буду же я а-анастомоз р-р-рас-шивать!
Якушев, стараясь не дышать в рану, склонился над ней.
— Ну, покажи анастомоз!
Дмитрий Сергеевич показал. Соединение стенки желудка с двенадцатиперстной кишкой было выполнено безупречно.
Анестезиолог поднял голову от книжки и вопросительно посмотрел на хирургов:
— Долго у вас еще? А то у меня уже заднее место к табуретке пристыло!
Якушев посмотрел на операционную сестру.
— А что я могу сделать? — нарочито громко сказала она. — У меня перед операцией по счету было двадцать москитов, а теперь — девятнадцать! Считайте сами!
Александр Петрович подошел к столику, пальцем пересчитал все зажимы. Действительно, общее их количество было девятнадцать — четыре чистых, пятнадцать в крови — использованных на операции. Одного не хватало.
— Н-ну нет его в животе! Ч-черт его знает, куда он подевался! — От бессилия из горла Дмитрия Сергеевича доносились не слова, а какое-то птичье клекотание.
— В тазике смотрели?
Сбоку от операционного стола стоял эмалированный тазик, накрытый пакетом для мусора, куда хирург кидал испачканные марлевые тампоны.
— Сама не смотрела! Я под стол лазать не могу, у меня радикулит! — еще более сердито заявила Лизавета Васильевна. — А Машка смотрела. Два раза тазик вытряхивала! — Машка была операционная санитарка.
— А сейчас она где?
— В отделение усвистела. Все в отпусках, так она за троих работает!
Якушев вздохнул и поволок к себе металлическую мусорницу с педалью, стоящую у стены, довольно далеко от операционного стола.
— А в этой смотрели?
— К-как з-зажим так д-д-далеко м-м-может ок-к-казаться? — вытаращился Дима из-под маски на Якушева. Он стоял и не знал, на что решиться. В ране зажима не было, но и заканчивать операцию было страшно. Куда-то ведь должен был деться этот москит?
— А вы не ошиблись при первом подсчете? Может, их и было только девятнадцать? — неуверенно подал голос со своего места анестезиолог. Он не любил и побаивался операционной сестры.
— Я в операционной работаю тридцатый год, молодой человек! — веско заметила ему в ответ Лизавета Васильевна. — И до двадцати считать еще не разучилась!
Анестезиолог опустил глаза и опять уткнулся в свою книжку. Конечно, он считал, что операцию уже давно пора было заканчивать, но решил пока молчать.
Якушев отволок мусорницу в угол, приподнял вставленный в нее резервуар и осторожно заглянул внутрь. Клочки ваты, какие-то бумажки, осколки ампулы из-под лекарства — обычный больничный мусор горкой лежал на дне. Якушев ногой подпихнул мусорницу к двери и одним движением перевернул ее на пол. Анестезиолог из любопытства тоже приподнялся со своего места. В кучке использованных бинтов вертикально стоял москит с зажатым в браншах сигаретным окурком.
