Николай Веревочкин - Место сбора при землетрясении
Седой, сверкающий золотой оправой очков, элегантный, изящный, неотразимый, как сам сатана, он подошел к стойке, за которой скучала дородная тетя в пионерской форме.
— Привет, родная! А ты совсем не изменилась, только красивее стала. Узнаешь меня?
— Да кто же вас не знает, — отвечала, пряча недовязанный чулок и лучезарно улыбаясь, пожилая пионерка.
— Как муж? Дети? Бабушкой не сделали?
— Вот старый пройдоха, — сказал Кукушечкин Дреме с ироничным восхищением, — ты посмотри, что с женщиной стало. Цветет и пахнет. Сейчас она ему всю жизнь расскажет. Исповедуется и сама второе принесет.
Так все и вышло.
— Вы давно ее знаете? — спросил Дрема, когда тетя, пожелав приятного аппетита, удалилась, молодо покачивая бедрами.
— Я? Впервые вижу, — равнодушно отвечал Сундукевич, по старой привычке протирая вилку салфеткой и улыбаясь издали хозяйке.
* * *Центральный комитет женской партии ютился в подвальном помещении старинного купеческого дома, построенного в византийском стиле.
В советское время здание принадлежало КГБ.
— «Место сбора при землетрясении», — прочитал Сундукевич надпись на кирпичной стене. Стрела указывала на дворик, обсаженный по периметру темными липами.
— И что дальше? Какой смысл? — спросил Сундукевич.
— Что непонятного? Встречайтесь в ГУМе у фонтана. Вот и весь смысл, — объяснил Кукушечкин.
— Встретились. А что дальше? — настаивал на своем Сундукевич.
— Не забивай голову, Марк. Придешь — объяснят.
Сундукевич встряхнул дужку очков, подошел поближе к указателю и прочитал под официальной красной надписью «Место сбора при землетрясении» нацарапанное от руки черным маркером дополнение: «на том свете».
— Тогда бы уж и показывали стрелкой на небо. Остряки.
При этом Сундукевич с неодобрением посмотрел на Дрему.
— Угораздило же нас поселиться на границе континентальных плит, — сказал Георгий Иванович. — За какие грехи? У меня уже этот страх в подсознании. Так и ждешь толчков.
В совершенно квадратной приемной, забавляясь видеоигрой, скучала перед монитором компьютера девица, стриженная под новобранца. Она жевала резинку и время от времени выдувала розовый пузырь. Он лопался со звуком пистолетного выстрела. Из ушей девицы торчали провода. «Ждем!» — приказала она, прервав комплимент, источаемый Сундукевичем, и походкой шахтера, отработавшего две смены, направилась к двери с табличкой «Генеральный секретарь женской партии Александра Т. Двужильная». У девицы были лейтенантские плечи, а бедер не было. О такой натурщице мечтал Пикассо. «Заходим!» — приказала она и надула пузырь. Пузырь лопнул, перепугав Сундукевича.
Кабинет лидера партии одновременно напоминал камеру, тронный зал и парикмахерскую.
С одной стороны — сводчатые потолки, кованые решетки на маленьких оконцах, прорубленных глубокими нишами под самым потолком, гнетущая тишина предполагали возможное появление Ивана Грозного с окровавленным посохом или, на крайний случай, скрипящего портупеей чекиста с дымящимся револьвером в руке, с другой стороны — высокое кресло, монитор компьютера, зеркала, тонкий запах сирени. Гламур и амур, как говорил Сундукевич.
Когда арт-бригада вошла в кабинет, случилось событие, которое для более проницательных людей послужило бы предупреждением. Событие это было планетарных масштабов: содрогнулся земной шар. Вещь обычная в этих местах — подземный толчок, сопровождаемый утробным гулом недр и неприятным треском конструкций здания. Все по привычке жителей сейсмоопасной зоны вопросительно посмотрели на люстру. А Сундукевич, укрывшись в дверной нише, предположил:
— Балла три.
— Может быть, и больше, — хладнокровно ответила хозяйка кабинета. — Здесь не определишь. Сам Зенков строил. В двенадцатом году весь город разрушило, а в этом бункере и трещинки не нашли. Не волнуйтесь, господа. Фундамент глубок и прочен. В городе нет более надежного места. Кроме церкви, конечно. Церковь тоже Зенков строил.
— Да, живем, можно сказать, в тени Этны, — сказал побледневший Кукушечкин.
При женщинах он всегда выражался красиво и слегка томно.
Лидера партии отчего-то хотелось назвать шемоханской царицей.
Это была статная, порывистая особа, взглянув на которую Дрема тут же решил изобразить ее необъезженной кентаврицей с пышным хвостом и прекрасными лошадиными очами, увеличенными к тому же холодными стеклами очков. Она слегка приподнялась из-за стола навстречу вошедшим и ответила Сундукевичу, вознамерившемуся поцеловать даме ручку, таким крепким рукопожатием, что тот, сказавши «уйе», присел самым неизящным образом.
— Господа, вынуждена сразу взять быка за рога, — юношеским, ломающимся баском сказала Александра Двужильная, познакомившись с арт-бригадой и рассадив их на хрупкие стулья, — сроки поджимают, господа. Мы должны уложиться в месяц. Но при этом работа должна быть выполнена самым качественным образом. Главное условие — каждая женщина, включенная в список, должна одобрить портрет, текст и, разумеется, шарж.
— Вы не усматриваете в этом условии противоречия? — прервал ее Кукушечкин. — Сможет ли действительно качественная работа удовлетворить вкус дам? Я в этом сомневаюсь.
— Одобрение женщин и будет критерием качества вашей работы, — отрезала лидер партии, строго и прямо посмотрев в глаза Кукушечкина.
Темные зрачки расплылись во весь хрусталик.
— Это не просто — угодить сразу сотне редакторов. Уж поверьте мне, — засомневался Кукушечкин, с трудом избавляясь от гипноза лидера женской партии.
— Сто женщин — это условно. На самом деле их будет больше. Значительно больше, — прервала его Двужильная.
— Гоша, — растирая правую кисть, сделал умное лицо Сундукевич, — рабочие моменты можно решить в рабочем порядке. Мы с тобой на этом деле не одну болонку съели. Не вижу проблем. Поговорим о главном. Прежде чем приступить к работе, мы должны подписать договор. Сашенька, золотце, я настаиваю на предоплате.
— Оплата по итогам проделанной работы. Мы — партия, а не частная лавочка.
В том, как она, выпрямив спину, чуть искоса взглянула на мастера фотопортрета, было нечто пугливое и в то же время неукротимое.
Необъезженная кентаврица, почуявшая ненавистную узду.
— Видите ли, милая, в случае если я приму Ваше предложение, я буду вынужден отказаться от некоторых заказов. Смею Вас заверить, чрезвычайно выгодных…
— Господа! Где ваша гражданская позиция, господа?! — воскликнула она томным голосом, в котором перемешались крайнее недоумение с крайним возмущением, но верх брала избыточная, на грани порока женственность.
Эмоции эти вызвали в ее большом теле электрический разряд, породив порывистое, если не сказать конвульсивное, и при этом очень сексуальное содрогание. Оргазмическая дрожь зародилась в подбородке, прошла через шею, грудь, спустилась по позвоночнику и сладко затихла в бедрах.
Но на Сундукевича эмоциональный всплеск партийной дамы не произвел особого впечатления.
— Видите ли, моя милая, я уже давно принципиально не участвую в субботниках, — заявил он, встрепенувшись. — Более того, считаю безнравственным работать бесплатно…
— Хорошо, — прервала Сундукевича лидер женской партии голосом, полным холодного презрения и усталого разочарования, — мы можем пойти на некоторое увеличение Вашего вознаграждения, компенсирующее ваши потери. Но выплата после проделанной работы, то есть после выхода книги в свет. Это не обсуждается. Приступаем завтра с утра. С 9.00.
И она, поднявшись с кресла, вышла из-за стола, обнаружив при этом изящно-тяжелый круп и позолоченные копытца. Участники проекта тоже встали. Их ждало неприятное открытие: лидер женской партии был на голову выше их всех.
— Чуть все косточки не переломала, — пожаловался Сундукевич, выйдя из подвала на воздух. — Странная девица. Очень странная. Дерганая. Ты заметил, Гоша, какая она дерганая? Тоже мне партия! Что это за вывеска? С трех метров не разглядишь. Ценник на огурцах больше.
Дверь подвала, скрипнув, отворилась, и угловатая секретарша, мечта Пикассо, щелкнув розовым пузырем, сказала по-московски налегая на «а»:
— А Вас, Марк Борисович, просят зайти.
При этом она смотрела на Кукушечкина.
— Это что за сепаратные переговоры? — удивился ревнивый Георгий Иванович.
— Сейчас выясню, Гоша. Подождите меня, — голосом миротворца успокоил его Сундукевич.
Вернулся он через пять минут и сказал отстраненно:
— Работаем с женщинами, мужики. Публика нежная, щепетильная. Материально обеспеченная. Советую сходить в парикмахерскую. Одеться поприличнее. Костюм. Галстук. Брюки погладить.
При этом он старательно не смотрел в сторону Дремы, предпочитавшего вызывающе демократические одежды.
