Марианна Язева - Кафе
Она так и сказала - не "цветочки", а "цветики".
- Надо держать удар, студент. Выносливость нужна не только на дистанции... стайер.
Она сняла с вешалки висящую в углу куртку-"аляску", но неожиданно чертыхнулась, повесила ее обратно, прошла мимо стоящего дураком Григория к батарее, под которой грелись массивные ботинки туристического вида, переобулась и снова вернулась за курткой.
- Ну, пошли, что ли, - бросила она через плечо. - Закрывать буду. Твоя одёжа там, в гардеробе... одна осталась.
Они вышли в зал. Там уже торчали ножками кверху взгроможденные на столики стулья, и долговязая девица все в таком же синем рабочем халате энергично орудовала здоровенной шваброй.
- Лиза, я ушла! - сообщила спутница Григория долговязой.
Та выпрямилась, кивнула головой:
- Пока, Анюта! Не забудь завтра, принеси!
- Сказала же, не забуду!
Женщина, оказавшаяся Анной, кивнула Григорию в сторону гардероба, где висела его одинокая куртка. Он оделся, и они вместе вышли в морозную темноту.
Было уже хорошо за полночь.
Анна молча зашагала к дамбе, Григорий пошел рядом, с удовольствием ощущая себя абсолютно бодрым и здоровым. И еще ужасно голодным.
- Анна, - решился он заговорить уже у самой дамбы. - А все-таки, как вы это делаете? Это же просто фантастика, - такие способности... и в каком-то гардеробе... И как вы про Нину... ну, про девушку мою... откуда? Или я по пьяни чего-то наговорил?
Анна то ли фыркнула, то ли просто кашлянула, и промолчала. Только метров через пятьдесят она глухо - через высоко намотанный шарф - сказала:
- Ты еще спроси, стайер, почему Перечесовы в этой забегаловке играют. Или Степантос барменствует. А Лизетта полы драит. Это, может, один Ксанпалыч и знает...
И снова замолчала, широко печатая шаг.
Григорий не понял ровным счетом ничего, и тут же честно в этом признался.
- А тебе это надо? - в который уже раз буркнула сквозь шарф его спутница и вдруг резко остановилась. Оказывается, чтобы растереть прихваченные морозцем коленки. Конечно, что это за одежка - протертые джинсики! Экстренный массаж был произведен, кровообращение восстановлено, и они отправились дальше.
Больше вопросов Григорий не задавал.
Выйдя на набережную, Анна тут же тормознула частника на старенькой "шестерке", небрежно кивнула отказавшемуся ехать Григорию и укатила. Он же отправился пешим ходом домой, раздумывая, что сказать матери, которая, конечно же, уже проснулась и не обнаружила дома ни сына, ни ужина, который он должен был традиционно приготовить.
Мать, к его огромному удивлению, не стала ни о чем расспрашивать, молча водрузила на зажженный газ сковородку с жареной картошкой и ушла в комнату смотреть какую-то телепередачу.
Наевшись, он помылся в душе и отправился спать. Но не спалось. Правда, вся история с Ниночкой казалась теперь абсолютно незначащей, ерундовой, глупой, и о ней просто-напросто не думалось. А думалось только об этом кафе... как, кстати, оно называлось?.. никакого названия не вспоминалось, только незамысловатые светящиеся буквы над входом - "КАФЕ", и все. Эта странная Анна... и ее непонятные слова о братьях-музыкантах... Григорий уже не смог вспомнить их фамилию, зато зачем-то врезались в память загадочные Степантос, Лизетта и всезнающий Ксанпалыч...
С тем он и заснул, и даже не слышал, как мать, выключив телевизор, подошла к его постели, поправила сползшее на сторону одеяло и осторожно погладила сына по взъерошенным волосам.
