Фазиль Искандер - Море обаяния
Куплю арбуз и позвоню любовнице, бросил он мне, легко переходя от бесскорлупных яиц к крепкокорым астраханским арбузам.
Он вышел из машины, стройный, моложавый, в всликолепной синей рубашке и в черных вельветовых брюках. Он шел к телефонной будке мелкими шажками, как бы придерживая избыток ликования, как бы исполняя брачный танец внебрачной связи.
Набрав номер, он повернулся в сторону улицы и говорил, весело подмигивая неизвестно кому. Стекло телефонной будки было разбито, и некоторые слова доносились до меня. Несколько раз повторялась одна и та же загадочная фраза:
Я тебе звоню из дому!
Что он этим хотел сказать? Однажды мы с ним встретились в кафе «Националь» и вдвоем провели чудный вечер. Он был мягок, предупредителен, гостеприимен. Как бы это представить образно? Картина тридцатых годов «Вождь укрывает шинелью известного летчика, доверчиво заснувшего на его диване. Привет из Сочи!». Нет, надо поскромней. Примерно так: патриарх идейных боев сам нарезает огурцы и подкладывает лучшие куски мяса товарищу юности. Кстати, я у него спросил тогда, владеет он все-таки гипнозом или нет.
Нет, конечно, сказал Борзов, склонив голову с обезоруживающей улыбкой, просто верил, что ты мне подыграешь, и ты вполне оправдал мои надежды. Но почему же я не мог потом вытянуться между стульями? спросил я.
Очень просто, ответил Борзов, оживляясь от необходимости поделиться долей разума. Когда я тебя уложил между стульями, ты боялся подвести Борзова и терпел. А когда сам лег, ты не чувствовал ответственности перед Борзовым и потому рухнул.
Мы оба одновременно расхохотались. Отрицая, что он владеет научным гипнозом, он как бы утверждал, что владеет более глубоким, личностным гипнозом.
Мы прекрасно провели вечер и, прощаясь, договорились через неделю встретиться у памятника Пушкину и где-нибудь посидеть.
Если я не приду, тихо сказал он, значит, Борзов умер. Приезжай меня хоронить.
В назначенное время я минут сорок проторчал у памятника, дожидаясь его. Погода была промозглая. Я окоченел и зашел в ближайшее кафе подкрепиться. Я, конечно, не думал, что Борзов умер, но и никак не предполагал, что встречу его именно в этом кафе. Увидев его, я почувствовал странное смущение, как если бы он меня изобличил в неявке на его похороны.
Он сидел в большой компании и напористо витийствовал. Заметив меня, он издали кивнул мне сухим отсекающим кивком, показывая, что обстоятельства круто изменились, что само появление мое тут достаточная бестактность и было бы убийственной пошлостью доводить ее до выяснения причин случившегося.
Скорее всего он просто забыл о нашем свидании, но я понял, как опасно предаваться сентиментальным воспоминаниям. За все приходится платить.
…Борзов покинул телефонную будку и, резко изменив походку, на глазах у очереди бесстрашно шагнул в тигриную клетку, выбрал огромный арбуз, взвесил, расплатился с укротительницей-продавщицей и быстро-быстро, словно боясь, что арбуз истечет, дотащил его до машины.
Только тут очередь, обращенная им в зрителей, очнулась и раздались одиночные протесты. Но было уже поздно. Борзов поставил арбуз на пол перед задним сиденьем. Сел на свое место и стал тщательно протирать руки платком.
Долго же вы будете его есть, сказал я.
С любовницей? удивленно спросил он. Арбуз домой! Семья опора общества! Запомни: настоящий джентльмен женится только один раз!
Он бросил мне как бы уже промытую арбузом улыбку. Странно, при всех его мужских качествах, когда он вот так улыбался, облик его порой двоился, и казалось, что рядом с тобой женщина. Магия обольщения.
Машина тронулась, и снова полилась лекция о бесскорлупных яйцах.
Сама по себе скорлупа прекрасна. Она замечательное приспособление классов рептилий и птиц к размножению на суше. Она крепость, она защищает яйцо от вредного воздействия внешней среды. Но так ли она необходима для яйца как пищевого продукта?.. Куда, дура, лезешь, под колеса! Жить надоело?! Совсем нет! В яйце съедобно все, кроме скорлупы, или ты употребляешь его вместе со скорлупой? Скорлупу можно рассматривать лишь как тару для ее содержимого. Скорлупа у кур составляет всего десять процентов общей массы, а на ее образование затрачивается четыре пятых времени пребывания яйца в яйцеводе. Мы должны победить этот физиологический бюрократизм, и мы его уже побеждаем! А сколько минеральных веществ и энергии расходуется несушкой? Только на этих минеральных веществах мы могли бы поднять наше сельское хозяйство. Но это впереди! Сейчас везде пишут: ускорение, ускорение! А я еще до нашего времени работал в духе времени! И я решил: что, если заставить кур нести бесскорлупные яйца, как э! то бывало у дальних предков птиц, у чешуйчатых рептилий? Мы же с тобой знаем, или я один должен нести бремя знаний, что эволюция часто приводит к регрессу целых систем организма. Например, киты! Они довожу до твоего сведения потомки сухопутных млекопитающих, но давно вернулись в море, поэтому у них исчезли задние конечности. Почему бы не повернуть эволюцию несушек, изъяв процесс образования скорлупы? Долой кальций! Вот лозунг, который' можешь довесить над своим письменным столом. В ближайшее время он будет самым актуальным. Через два-три года наши трудолюбивые несушки будут давать в сезон около тысячи яиц!
…Я вспомнил, как однажды летом мы с ним встретились на Ленинградском вокзале. В белом заграничном плаще, в дымчатых заграничных очках, с редким тогда «кейсом» в руке он выглядел, как знатный иностранец.
Еду читать лекции о генетике, победно сообщил он, ухитряясь сверкать глазами даже через дымчатые стекла, во всей стране один я пробил эти лекции! Надо взбодрить ленинградскую интеллигенцию, а то она там закисает!
Я пожаловался ему, что озабочен трудностями с билетом на «Стрелу».
Иди за мной, сказал он, Борзову билет приносят.
Он двинулся в сторону кабинета начальника вокзала, как бы рассекая невидимое сопротивление косной среды. Я поплелся за ним, впрочем, у самых дверей кабинета приотстал. Не замечая этого, он рванул дверь и исчез. Через двадцать минут мы вышли на перрон и сели в мягкий вагон.
Борзов скинул плащ, аккуратно повесил его, снял очки и опустился на диван. Я сел напротив, чувствуя, что статичность наших поз его явно не устраивает.
Ну что, так и будем сидеть? спросил он, строго взглянув на меня.
В это время вошла проводница за нашими билетами. Борзов вынул из кармана платок, мазанул им по столику и, показывая проводнице, что платок потемнел, приказал:
Девушка, я Борзов. Я сейчас иду за шампанским. Чтобы к моему приходу каюта была в полном порядке. Стаканы промыть питьевой содой!
Он был в белоснежном костюме и, вероятно, вошел в роль адмирала. Молодая проводница замерла. Он молча проследовал мимо нее и, оглянувшись, подмигнул мне.
Какой интересный дядечка и какой строгий, осторженно протянула проводница. Кто он?
Великий человек, сказал я.
В купе был наведен влажный, сверкающий порядок. Вскоре появился Борзов с молодым негром, прихваченным где-то по дороге. Оба были утыканы бутылками с шампанским.
Познакомься, аспирант университета Лумумбы, сказал Борзов, мягко приземляя бутылки на стол.
Такого большого салюта по поводу предстоящего воодушевления ленинградской интеллигенции я не ожидал.
Африканец уселся на край дивана, явно комплексуя и не вполне понимая, что от него хочет этот хоть и советский, но белый господин. Борзов открыл бутылку, и мы выпили по стакану за его предстоящие лекции в Ленинграде. Африканец вместе с нами выпил свой стакан, но вел себя очень сдержанно, стараясь все время контролировать обстановку. Борзов вынул из «кейса» целлофановый пакет с бутербродами, намазанными черной икрой, и щедро разложил их на тарелке.
Разливая по второму стакану, он вдруг спросил у африканца:
Буламуто жив?
Африканец встрепенулся, словно услышал родной клич родных саванн.
Зив! Зив! воскликнул он. Буламуто подполья! Ви знайт Буламуто?
Кто же не знает Буламуто, спокойно ответил Борзов, давая осесть пене и доливая в стаканы, выпьем за Буламуто. Когда Буламуто придет к власти, добавил он, ставя на столик пустой стакан, надо его предупредить, чтобы он не доверял вождям племени такамака… Они испорчены американскими подачками…
Буламуто знай! восторженно перебил его африканец. Такамака коварна!
Установив, что молодой африканец занимается медициной, Борзов стал рассказывать о своей великой борьбе с лысенковцами в собственном институте. Шампанское лилось и лилось, рассказ длился и длился, времена перепутались, и в конце концов молодому африканцу могло показаться, что Борзов последний вавиловец, чудом уцелевший после знаменитой сессии ВАСХНИЛ.
Полностью обаяв африканца, Борзов пошел за проводницей и привел ее в наше купе. Она сначала очень стеснялась, но потом, выпив стакан шампанского, освоилась и не сводила с Борзова обожающих глаз.
