Роберт Кормер - Восемь плюс один
Теперь, мы с Халли выехали на Спрус-Стрит, затененную высокими деревьями, и я был свободен. Посещение кладбища на повестке этого дня не стояло. Халли весело болтала о всяких глупостях. Она рассказывала о карнавале, устроенном ею и ее друзьями, и о том, что об этом писали в газете, потому что вырученные деньги пошли на благотворительные цели. Она перечислила все, что они с Элисон купили из школьной одежды, потому что сентябрь был не за горами. Она перебирала названия всего, что важно для десятилетней девочки, из чего состоит ее жизнь, а я слушал, наслаждаясь одним лишь ее присутствием рядом со мной. У нее были темные волосы, заплетенные в косички, в отличие от белокурой Элисон с прямыми, ложащимися на плечи волосами, и это отличие в глубине души меня восхищало. Халли продолжала болтать:
— …в луна-парке появился новый невиданный аттракцион «Полет на Луну», все дети стремятся туда попасть, и мы там побываем, правда, папа? Ну, пожалуйста. Ну, давай…
— Почему бы нет? — ответил я. Когда наступал четверг, все «почему бы нет» я бросал к ее ногам, словно букет любви, и слишком легко согласился, потому что знал, что в последний момент она изменит свое желание. Халли была робкой и застенчивой, и обычно избегала захватывающих приключений и рискованных поездок на аттракционах. Ей было достаточно прогуляться по парку рядом со мной, в это время мы придумывали всякие истории про людей, проходящих мимо нас. Ей нравилась карусель и кривые зеркала в комнате смеха, но она не решалась на «Русские Горки» или на «Мертвую Петлю», что я принимал с благодарностью, особенно в такие дни, как этот, когда у меня в голове что-то постоянно стреляет, а в животе все закипает при каждом неосторожном движении.
— Как мама? — спросил я. Вопрос был ритуальным.
И обычно следовал такой же ритуальный ответ: «Замечательно» или «Шикарно», будто Халли специально репетировала. Но сегодня, она стала колебаться, вздохнула и сказала:
— Она устала.
— Устала? — я искал свободный пятачок на стоянке для посетителей луна-парка.
— О, она была на комиссии по приему донорской крови.
Это была Элисон — как всегда добросовестная, общительная и всегда готовая кому-нибудь помочь. Она всегда была рада кому-нибудь услужить, любила Монумент и его жителей всем сердцем, так что заставить ее куда-нибудь переехать представлялось нереальным. И это было немалой частью наших разногласий или, по крайней мере, их началом. Я всегда расценивал Монумент, как отправную точку, а не конечную. Тем летом, когда встретил Элисон, я собирался уехать. Я был готов постучать в тысячу дверей Нью-Йорка, в поисках любой работы, хоть что-нибудь — чтобы оставить эту дыру. Но Элисон была настолько красива, что я оказался завороженным как в сказке, и остался в Монументе, чтобы писать невзрачные статьи для городской газеты. Однако меня манил мир за пределами этого маленького городка. Мне хотелось иметь его в своих руках, познакомиться с миллионом людей, повидать все страны земного шара, что, конечно, выглядело смешно, нелепо и непрактично. И однажды мое недовольство взорвалось как нарыв. «Элисон», — заявил я, — «Давай попытаемся упаковать вещи и попробуем новые возможности. Это не значит, что нужно ехать на другой конец света. Но пусть куда-нибудь. Мир такой большой, а Монумент маленький, а жизнь — такая короткая…»
Элисон взяла на руки маленькую Халли, подарившую мне невинную улыбку младенца. «Она тоже настолько мала, что тебе нельзя быть ее отцом?»
Поверженный, я остался в Монументе, стараясь проводить как можно больше времени подальше от ограниченной и душной квартиры, нагнетающей клаустрофобию. Я уходил в кафе или в коктейль-бар, где сидя в тени и наблюдая за тенями других, помещал в себя все большее количество «Правильного Ржаного Пива» или чего-нибудь покрепче. Грани стирались, и Монумент отодвигался на задний план. Неизбежно, когда регулярно посещаешь бар, то знакомишься с хорошими девушками. И вот появилась Салли. Она была членом телевизионной группы, командированной в Монумент от одной Бостонской телестанции, чтобы снять на ленту сто пятилетие Харисона Шенкса, старейшего человека в стране. Мы с Салли выпили по рюмке или по две, и она призналась, что была всего лишь секретарем съемочной группы — «девочкой на побегушках». Засмеявшись, она перевернула это клише и поинтересовалась, что такой парень, как я, делает в этой дыре. Конечно, она имела в виду Монумент. Она прижалась ко мне, и мое тело ощутило все ее тепло. Элисон скрывалась в специально сшитых под нее костюмах или свободных, удобных свитерах, в то время как Салли носила одежду, которая для меня постоянно подчеркивала в ней женщину. В тот же вечер, впервые сидя рядом с ней, прежде чем произнести две дюжины слов, я почувствовал, что мне уже знакомо ее тело, вероятно, как в тысяче юношеских фантазий.
Телевизионная группа была в Монументе всего лишь два дня. Я был их неофициальным гидом, устроив им интервью с Харисоном Шенксом, удивленно сидящим в плетеном кресле на крыльце своего старого дома, каркая односложные ответы на глупые репортерские вопросы, типа: «Как вы себя чувствуете в свои сто пять?» Старик путал время и место, что-то бормотал о закрытии банков и о Герберте Гувере, что вызывало смех со стороны съемочной группы, и я чувствовал, как внутри меня все сжимается. Кто-то сжал мою руку.
— Ты — чувствительный мужчина, не так ли? — спросила Салли.
— Этого старика я знаю всю свою жизнь.
— Бедный мальчик, — сказала она, коснувшись кончика моего носа тонким пальцем. — Тебе нужна нежность и забота.
Интервью с Харисоном Шенксом заняло лишь девяносто три секунды в специальном выпуске, посвященном проблемам пожилых людей, но мой союз с Салли оказался намного продолжительнее. Все равно он не был слишком долгим. Худшим оказалось оставить Элисон и Халли в пользу Салли и всех ярких перспектив Бостона, чтобы нарушить ход жизни и сделать Халли жалким объектом — ребенком разрушенного дома. Но всему приходит конец. Салли нашла себе другого чувствительного мужчину, который продолжил разделять ее нежность и заботу. Ее забота так и не превратилась в любовь. Я учился и менял работу как перчатки, подрабатывал на стороне и зарабатывал не слишком много, в основном там, где не слишком был нужен талант, а скорее жестокость и хитрость, необходимость не спать ночью, готовя очередной маневр для следующего дня, а на следующий день была очередная презентация. Рюмка спиртного меня радовала больше, чем жизнь. Потом это были уже две рюмки, которые стали тремя или четырьмя, а затем ядом и адом. Нужно было пойти на еще одну вечеринку, чтобы позабавиться, но это была уже не забава.
— Папа, ты выглядишь, как пожеванный, — сказала Халли, начав бесконтрольно хохотать.
— Да и ты — не Золушка на балу, — съехидничал я.
Мы рассматривали себя в кривых зеркалах комнаты смеха. Халли вдруг увидела себя толстой коротышкой, будто невидимые руки хлопнули ее по голове, сплющив все ее тело, а я оказался смехотворно высоким и худым, будто карандаш. Моя голова стала напоминать канцелярскую резинку на его конце. Подойдя к следующему зеркалу, мы оба поменяли обличие, засмеявшись еще громче из-за полной перемены ролей. В какой-то момент я поднял ее на руки и начал кружиться вокруг своей оси весело и смеясь, несмотря на боль, застучавшую у меня в висках. Головокружение начало валить меня с ног, и я опустил ее на землю: «Давай немного передохнем, бэби». Но она, будучи на вершине возбуждения, потянула меня за руку: «Полет на ракете, папа, полет на ракете…»
Я тащил ноги через ослепленный солнцем парк и сам себе говорил, что нужно бы немного оттянуть время. Через дорогу от нас было небольшое кафе, где бы я выпил чего-нибудь прохладительного, в то время как Халли будет кататься на ракете. Во время других наших четвергов с Халли я старался уделять ей все свое время, возможно, показывая Элисон, что еще не растерял всю свою совесть. Когда впервые я позвонил ей, донельзя устав от своего невыносимого одиночества, то она не выразила особого оптимизма.
«Нам было хорошо с тобой, за что спасибо», — сказала она легко и прохладно. — «Не стоит все переворачивать с ног на голову, Хови. Как долго мы тебя не видели? Три года, и мы устроили нашу жизнь. Не стоит ее разрушать».
Ее смех привел меня в бешенство. Мне хотелось навредить ей: «Ладно. Возможно не тебя, а Халли. Я нуждаюсь в ней. Она моя, так же, как и твоя. В ней течет моя кровь…»
«Знаю. Твоя кровь течет по ее венам, и, надеюсь, больше ничего».
Меня обескуражила горечь в ее словах, но затем, придя в себя, увидел, что она была права. Когда развод был оформлен, то я смог добиться любых специфических условий в отношении Халли. Элисон была достаточно щедра, чтобы оставить открытым вопрос о времени, когда я смогу видеть свою дочь. Я мог бы навещать ребенка всякий раз, когда бы пожелал. О времени я не думал, потому что тогда был опьянен своей свободой и Салли, а позже женщины стали меняться так же часто, как и работа, пока не настал день, когда я оказался в отчаянном одиночестве в гостиничном номере, оставляемом каждому, кто в ком-нибудь нуждается. И тогда по телефону мы решили, что Халли будет моей в четверг с полудня и до вечера, чтобы быть точным. В первые недели я упивался ограниченными часами с Халли, будто большими глотками кислорода в моем душном, лишенном воздуха мире. Мы выезжали, чтобы сделать круг по магазинам и торговым центрам, что поначалу выглядело неуклюже, но затем, Халли вдруг начала смеяться над моими шутками, и, в конечном счете, она меня приняла. Элисон старалась к нам не приближаться, и никогда даже не выходила из дома. Зайти внутрь меня тоже не приглашали.
