Шамай Голан - Похороны
Фрейман плюнул на пол и растер плевок подошвой. Я вспомнил, что у него есть такая милая привычка — Аксельроду так и не удалось привить ему хорошие манеры.
— Если чего-нибудь захотите, я к вашим услугам, — сказала официантка и отошла.
— Шраге — многая лета! — выкрикнул я и отхлебнул из своего стакана.
Мои конечности наливались тяжестью, и мне захотелось освободиться от бремени, хотя бы душевного.
— Знаю я тебя, Аксельрод, хорошо знаю, — заявил я. — То, что ты профессор этики, — лишь маска, своего рода умственное развлечение. Но я знаю, о чем ты думаешь!
— Еще бы! — отозвался профессор вибрирующим голосом. — Девушки-студентки легко приходят, легко уходят.
Он еще раз прищелкнул пальцами и пьяно улыбнулся.
— Да, приходят и уходят. — Я схватил его за плечо. — Скажи, о Профессор Аксельрод, поведай нам, о чем ты думаешь, когда они приходят, чтобы обсудить свои семинарские задания.
Он медленно поднял голову и уставился куда-то в пустоту.
— Я человек науки! — объявил он.
— Какой, какой науки? — не отставал я. — Может быть, гинекологии?
— История праведника, — заговорил он медленно, — рассказанная раввину... — Он обхватил ладонями свой стакан, посмотрел на нас, как будто он и был тем самым праведником, и продолжил: — Я любил женщину, а она была замужем за другим. Я любил ее больше жизни, она тоже души во мне не чаяла. Мы с ней обнимались, целовались, я прижимал ее к себе, но мы с ней так и не переспали. Все эти объятия, поцелуи — все это для меня ничего не значило, как будто двое мужчин или две женщины дружески обнимаются и целуются при встрече. Не то чтобы меня мучило неодолимое желание, скорее я хотел, чтобы оно меня переполняло, и сердце мое пылало, как костер, жаждало близости. Это продолжалось дни, годы... Желаемое могло произойти — мы ведь жили в одном доме, муж ее уезжал в дальние страны, никто бы не мог нам помешать. Но я пребывал в Страхе Божьем и воздерживался от близости, хотя и страстно желал ее. Так я терпел несколько лет — чтобы получить рано или поздно награду Божью.
Он умолк. Красные глаза его смотрели на меня злобно.
— Ты преодолел препятствие, выдержал испытание, — сказал я.
— Что ты знаешь о препятствиях, испытаниях, выдержке и борьбе с силами зла? — ударил он кулаком по кулаку, глядя при этом куда-то вниз.
Я знал о его испытаниях. Пока он сидел в книгохранилище, расправляя пожелтевшие страницы манускриптов, я многое о нем узнал. Лупа, с помощью которой он разглядывал узоры букв, демонстрировала мне его огромный глаз. В нем и отражалась внутренняя борьба профессора. О своей же я никому не рассказывал.
— Ну и что из этого? — откинулся он на спинку стула. — Да ничего. Прошли годы — и я добился своего. Блестящая победа, правда? — Он смотрел на меня, как будто ждал, что я стану возражать. — Но тем временем слух мой стал тонким, как у собаки. — Он усмехнулся, обнажив розовые десны : — Я слушал. Внутренним слухом. Слушал биение моего сердца. Даже ночью, во сне, в забытьи... — Он вдруг встал и закричал: — Эй, сердце мое! Довольно нам играть в прятки. Давай возьмем быка за рога!
Прибежала официантка и вопросительно уставилась на профессора. Я взял ее за руку и отвел в сторонку.
— Он не имеет в виду вас, — шепнул я ей на ухо. Мы стояли рядом, ее бедро прижималось к моему, и она глядела мне прямо в глаза.
Фрейман вскочил и стряхнул с пиджака крошки.
— Шрага! Шрага! — закричал он. — Мы опаздываем!
Волосы официантки коснулись моего лица. Они были мягкими и пахли шампунем. В ожидании она потупилась. Тут профессор схватил ее за локоть, и девушка повернулась к нему. Он полуобнял ее и почти повис на ней. Она повела, вернее, потащила его за собой.
Фрейман сплюнул. Профессор повернул к нам голову:
— Вот это верно! Так и надо — плевать на все!
Глаза его налились кровью, как глаза быка на случке.
— Кто эти двое? — спросил он у официантки, кивнув в нашу сторону.
Она ничего не ответила, лишь нежно провела пальцами по его лицу.
— Один из них сторожит книги, — сам ответил он на свой вопрос, — другой — дает свет тем, кто ищет тьмы...
Его хохот был слышен нам и когда парочка уже удалилась во внутренние помещения.
3Фрейман сидел вперив взгляд в стол. Не поднимая головы, он негромко проговорил:
— Все вы такие — с ног до головы порочные. Я-то думал, мы на похороны едем, к Шраге... — Он выпрямился. На глазах его были слезы.
— Едем, Фрейман, едем.
Я хотел похлопать его по плечу, но он с отвращением сбросил мою руку.
Внезапно Фрейман встал и энергичным шагом подошел к хозяину заведения. Вернувшись, он застегнул пиджак, надел кепку и сказал, что здесь вот-вот остановится автобус на Тель-Авив, так что, если я не поддался тому же искушению, что и Аксельрод, нам надо немедленно идти. И добавил, что не ожидал такого от Аксельрода:
— Будь с нами Шрага, вы бы не посмели.
Я кивнул и сказал:
— Будь Шрага жив, мы бы здесь не встретились.
На лице Фреймана промелькнула улыбка, и я сказал еще, что надо быть снисходительным к слабостям своих ближних.
— А ты ведь, — напомнил я ему, — всегда был доволен молочком из той молочной. Без греха, дружище Фрейман, нет и раскаяния.
— Но почему сегодня? Почему именно сегодня?
В голосе его не было раздражения, одна лишь боль. Он наклонился и тронул языком край стакана. Быть может, он прятал от меня глаза.
— Я-то думал... — прошептал он. — Эх!
Он махнул рукой и умолк.
— О чем ты думал? — подбодрил я его. — Ну-ка скажи!
— Я думал, мы уютно расположимся в машине и будем сидеть чинно и печально, — безнадежным тоном проговорил Фрейман. — Что будем говорить о тех замечательных поступках, которые совершил Шрага от первого дня нашего знакомства до самой смерти. Шрага ведь столько всего успел! В своей газете он рассказывал нам обо всем, что видел, думал и делал. Он здорово писал! По пятницам я читал в вечернем выпуске его статьи и рассказывал Уззи о днях нашей великой дружбы. — Он снова махнул рукой: — Теперь все кончено. Я думал, мы будем стоять у разверстой могилы и Аксельрод скажет речь за нас всех. Расскажет о легендарной жизни боговдохновенного и праведного Шраги...
Его хныканье вконец мне надоело.
— Хватит ныть, — прошипел я сквозь зубы. — Коли завидуешь ему, — я показал на дверь, за которой скрылась парочка, — иди и займи туда очередь.
— Нашли время баловаться! — взвизгнул Фрейман и махнул кулаком в мою сторону.
— Да я тут при чем? — пошел я на попятную. В самом деле, хоть я сам все это затеял, сейчас я уже жалел об этом: кто знал, что Аксельрод зайдет так далеко? — Ну, понимаешь, женщины липнут и ко мне.
— Так уж и липнут! — издевался Фрейман.
— Да, липнут, — стоял я на своем. — Как мухи на мед!
Но он тоже не отступал.
— Мне казалось, уж вы-то, университетские умники, могли бы обойтись без трактирных шлюх! — Он глянул куда-то в сторону. — Вернулись бы те, прежние дни, когда мы были молоды и вершили великие дела! Эх, если б все осталось так, как прежде!
— Для Шраги все осталось как прежде, — грустно проговорил я. — Для Аксельрода тоже.
— М-да, — согласился Фрейман.
— Они вращаются в высших сферах.. .
— ...ездят на конгрессы и на конференции, — подхватил Фрейман, — пьют шампанское...
— ...в обществе роскошных женщин. А Шуламита сидит дома и ждет его, — закончил я шепотом.
— Потому что он большой ученый, — заявил Фрейман.
— Да и вообще большой человек, — сказал я.
— А ты что — нет? — повернулся ко мне Фрейман. — Заправляешь целой библиотекой.
Я на мгновение сбился, но ответил библейской цитатой:
— Ибо человек рождается для страдания, ангелы же — чтобы устремляться вверх[7].
— Чтоб тебя с твоими цитатами! — с некоторой даже симпатией сказал Фрейман. — Еще тогда, в прежние времена, ты был доверху набит цитатами из Библии и Мидрашей.
И снова я вспомнил те дни, те долгие зимние вечера в Бухарском квартале. Мы восседали на соломенном матрасе, и даже Шрага с Аксельродом замолкали и слушали, когда я начинал рассказывать древние легенды.
— Шрага предрекал, что ты станешь фольклористом, — сказал Фрейман. — И обнаружишь «таящиеся под спудом сокровища нации».
— Шрага много чего предрекал, — кивнул я. — Многим даже кое-что обещал. Но не все отвечали его запросам. Не могу сказать, что он для меня ничего не сделал: я получил от него рекомендательное письмо к директору библиотеки. «Это легкая работа, — объяснял мне Шрага, — проветривать книги, стирать с них пыль, каталогизировать. Да к тому же и временная — пока ты не окончишь учебу, а потом займешься исследованиями».
— А дальше? — спросил Фрейман, как будто не знал, что было дальше.
— Потом я женился. Шрага преподнес мне в качестве подарка утверждение в штате библиотеки. После этого меня повышали в должности, пока я не получил одну из старших. Мне обеспечена кругленькая сумма в пенсионном фонде. Я даже могу позаимствовать оттуда деньги, если мне, к примеру, захочется купить новую мебель. К тому же я люблю книги, Фрейман, ты же знаешь. Все, что я успел прочитать, я прочитал в своем хранилище. Шрага писал мне: оставь чтение, начинай писать сам. Он был хорошим другом; не знал он лишь одного: все уже сказано в книгах.
