Катя Капович - Ночной слесарь
Макс до боли в руке сжимал красные резные листья и смотрел на хозяина расширенными адреналином зрачками. А в голове его вертелось одно: не на рассвете, а на закате. Не на рассвете, а на закате. Не на рассвете, а на закате. Он тоже с Лесей встречался на закате. И тоже любил ее белое платье, утонченность мечты разлюбив. Значит, все эти годы она ему была неверна.
- Жена же, как женщина простая, не стала выяснять отношений и выдавать подругу. Подруга повинилась перед ней и - ладно. Моя дурочка собралась в один день и свалила к сеструхе. Она об ту пору уже встретила меня у сеструхи... Хорошая женщина тоже. Вот - живем, воду льем...
Наступила пауза. Дождь хлестал с такой силой, что сучья с треском валились с деревьев.
Свинтив батарею, слесарь поднялся. Он был бледен, на лбу синела полоска от смазочной жидкости. Медленно бросал инструменты в сумку, стараясь не думать. Когда наклонился, чтобы застегнуть портфель, из кармана вывалился треугольник. Макс яростно скомкал его и ткнул концом штиблета. "Новую жизнь начать не получалось, еще надо было разобраться со старой".
Валентин Егорович вновь уткнулся в телевизор. Когда Макс совсем собрался и стоял уже в дверях, хозяин обратил на него внимание.
- Ты чего такой чумной? Не дрейфь, я забашляю, хотя работник из тебя еще тот. - Он осмотрел батарею и оторвал от пачки чеков бумажку.
- За сколько Люда с тобой сговаривалась?
- Какая еще Люда? - рассеянно спросил Макс.
- Жена моя, известно какая Люда!
Наступила естественная пауза. И хозяин, и слесарь замолчали и смотрели друг на друга. Потом Макс присел на корточки и молча стал шарить рукой под батареей. Достав скомканную бумажку с адресом, он бережно расправил ее на колене, вытер руку о кофту. "Это знак, - сказал он вслух. - Не надо, не надо возвращаться в прошлое со следователем. Что было, то было. Верно?" Хозяин смотрел на чудака с опаской.
- Ты что, паря?
- Вспомнил я, Егорыч, вспомнил, - сказал слесарь Макс Гольф, бывший главный хирург Ленинградской городской больницы номер 168, - не было у Риты сеструхи. Одна она у родителей. Одна-одинешенька, понял? Зорик мне всегда говорил, что Рита не имела родни.
- Понял, - как эхо ответил хозяин, который по-честному впервые в жизни не понимал ничегошеньки.
Прокричав же Валентину Егоровичу в лицо непонятные фразы о какой-то Рите, Макс рванул дверь, сгреб пальто и портфель в охапку и пулей вылетел в завывающее ненастье этой ночи.
- Чек возьми, ненормальный! - закричал ему вдогонку Валентин Егорович. Чек остался у него в руке.
- Я нормальный. Я в сумасшедшем доме лечился, - донесся радостный вопль ночного слесаря, которого дикие порывы ветра уносили вместе с листвой в сторону высокого берега и штурмующего его осеннего океана.
Валентин Егорыч стоял с минуту на пороге, поеживаясь. В темноте он прошел двадцать метров в сторону набережной, чтобы убедиться, что слесарь действительно ушел. Впереди, от клумбы, открывался вид на залив. Дождь кончился; Млечный Путь блестел, разветвляясь на три стороны тьмы. Ни один фонарь толком не горел на набережной. Валентин Егорович услышал, как хлопают ставни соседнего трехэтажного дома. Там тоже жили русские.
Несмотря на поздний час, у них вовсю горел свет и грохотала музыка. Видно, еще гуляли. Можно было б и забрести на огонек. Но нет, хотелось в тепло. Да и профессиональная краснодеревщичья гордость не позволяла, хотя еврейцы были и свои, без прикола. Когда он повернулся, чтобы идти назад, ему почудилось, что вдали под фонарями он увидел силуэт человека. Потом рядом с идущим остановилась легковая машина, и, когда она снова отъехала от левой обочины, более освещенной, чем правая, никого не осталось в поле зрения. Только белый парапет и черная вода снизу и черная вода сверху за его дробной чертой.
