Юрий Тотыш - Алик
— Как спалось на новом месте? — спросил Иван Викторович, усаживаясь на кровати. Было уже утро. Мороз густо разрисовал серебристыми папоротниками стёкла окна. Острые листья золотились от солнца.
Парень поднял голову. Его лицо робко улыбнулось, прищурив левый глаз.
— Память вернулась? — догадался Иван Викторович. Тревожный озноб прошёлся по его телу. Он вспомнил, кого освободил из кристалла. Испуганно взглянул на комод. Там иконы и свечки не было. «Может, мне всё это приснилось? — по-думал он.
Робкий Истребитель драконов приподнялся, подавая мягкую вялую руку, и представился:
— Алик!
— Брызгалов откинул плед, опустил ноги на холодный пол и, поёжившись, натянул на ступни тёплые шерстяные, вязаные носки. Потом взялся за брюки, рубашку, свитер.
Парень продолжал в это время понуро сидеть, глядя исподлобья затравленными глазами на своего спасителя. Когда тот убрал постель, вздрогнул и сказал:
— Может, вы правы: не каждую память стоит возвращать. Мою точно не стоило, — он поджал тонкие, как проволоки, губы и снова надолго замолчал.
Иван Викторович тронул его за плечо.
— Идём на кухню! Там затопим печь. Что-то холодновато стало.
Парень покорно поднялся и двинулся за Иваном Викторовичем, тяжело вздыхая и покашливая. Он, видимо, вчера успел простыть. Брызгалов заставил его надеть шерстяные носки и старые тёплые валенки. После этого натёр грудь пихтовым маслом. Только потом усадил в кухне за стол, быстренько разогрел печь, вскипятил воду, заварил горячий чай, налил в стакан и протянул парню:
— Согрей нутро!
Алик взял двумя руками стекляшку и стал осторожными глотками согреваться. Когда щёки у него порозовели, он заговорил:
— Меня в детстве прозвали, Складишок по перочинному складному ножичку с лезвием в десять сантиметров. Пацаны на заборе рисовали чёрта, бросали в него складник так, чтобы он остриём попал в волосатую грудь. Лучше всех получалось у меня, мой ножичек вонзался в пятачок. Увлечение в конце концов закончилось трагедией. Рыжий Васька Дергунов, самый бесшабашный пацан в нашей стае, нарисовал мелом круг на заборе и встал под него. Ему хотелось показать себя железным Феликсом.
— Бросай! — крикнул он и погрозил мне кулаком. Его кулака, конечно, я не испугался. Но бросать
решительно отказался. Сперва ребята были тоже против. Два раза оттаскивали Ваську от забора, но он упрямо возвращался и вставал. Тогда накинулись на меня. Стали обклеивать оскорбительными словечками, «Трусок! Слабак! Девчонка!». Я не выдержал, с метров пяти прицелился. В последний момент рука вздрогнула, и нож остриём влетел в дурную голову Рыжего. Что потом было, говорить не хочется. Как малолетку меня приговорили к двум годам колонии для несовершеннолетних. Там судьба дала мне передышку. Я пристроился к кухне, стал помогать повару, пузатому пожилому грузину с мощными волосатыми руками. Шеф жалел меня и давал возможность не только таскать вёдра, мешки с продуктами, чистить картошку, но и читать учебники. Вечерами я учился в средней школе колонии. Майор Тишков, вручая аттестат зрелости под духовой оркестр, сказал мне:
— Чтобы я не видел больше тебя здесь!
После освобождения я пробыл дома всего лишь месяц. Мама отправила меня к своей старшей сестре в Невинномыск. Там стал жить в семье тётки-хохлуши, полноватой, домовитой, крикливой и бесконечно доброй. Она устроила меня в пищевой техникум, ревностно следила, чтобы я хорошо питался, не пропускал занятия. В городе судьба подсунула мне чеченца моего возраста, с которым подружился и благодаря которому я неожиданно для себя оказался на войне. Сразу после окончания техникума Асланчик уговорил меня съездить с ним в гости к его дяде в Грозный. Город поразил руинами. Пятиэтажки с оторванными крышами, чёрными провалами оконных проёмов, горами битого кирпича, разрубленных бетонных блоков у подъездов и острым, невыносимым запахом трупов, экскрементов. В городе можно было свободно дышать только в противогазе. В одном из разбитых домов на окраине я неожиданно для себя оказался после того, как вышел из квартиры дяди Асланчика, чтобы купить хлеб в лавке. Чеченец в белой рубашке с закатанными рукавами встал передо мной и что-то по-птичьи пронзительно и громко заговорил, толкая меня в плечо. Пока я мучительно размышлял, что он хочет, кто-то сзади ухватился за мои локти и сильно толкнул в машину. Очнулся на заднем сидении, крепко зажатый с двух сторон бородатыми мужиками с автоматами, от которых пахло сырым мясом и табаком. За рулём сидел тот в белой рубашке, который остановил меня. Я попробовал возмутиться, но мне надвинули до носа козырёк бейсболки и сверху больно ударили ладонью по голове. Пришлось замолчать и сидеть, сжавшись и воровато оглядываясь по сторонам. Меня привезли в какой-то недостроенный дом на окраине. Завели в пыльный подъезд, по бетонной лестнице поднялись на второй этаж и оказались в большой пустой комнате с двумя застеклёнными окошками и ржавыми батареями. Посреди торчал коричневый стол, окружённый стульями. Чеченцы разложили на нём жареное мясо, лук, красные помидоры и четыре бутылки водки. Я удивился: Асланчик рассказывал мне, что чеченцы-мусульмане спиртное не пьют. Эти бородатые, похожие на кубинских партизан, собирались устроить хорошую пьянку. Двое уселись, воткнули в стол перед собой ножи и взялись за мясо и овощи. Было видно, что они здорово проголодались. Пока поглощали пищу, третий в белой рубашке с закатанными рукавами, ударил меня кулаком под дых. Когда я согнулся от боли, он коленкой в лоб отбросил моё тело к стене. Когда я пришёл в себя, то увидел, что сижу на полу и стираю ладонью кровь с лица. За что же они меня так? Тот, который ударил, сказал на чистейшем русском языке: «Ты разведчик федералов. Рассказывай, кто тебя послал!» Мой мозг закрутился, как колёса отцовского электровоза на полном ходу, и сразу показал телевизионный фильм, который я видел у тётки перед поездкой в Грозный. В нём показывали чеченцев, которые захватили русского парня, назвали его разведчиком, долго пытали, потом безжалостно расстреляли. Меня тогда поразило мужество этого человека. Он достойно отвечал и принял смерть, как говорят, лицом к лицу, не моргая. Я подумал: может, эти же бородатые чеченцы и пытали его. Они объявили меня тоже разведчиком, и конец будет один. В моменты опасности со мной что-то необъяснимое происходит. Я вдруг теряю всё человеческое, оно из меня, словно вода из дырявого корыта, вытекает. Остаётся пустота, как в железной трубе, в ней звучит гулкий требовательный голос: «Убей!» Я стал валять Ваньку: рвал футболку на груди, рыдал, пытался даже поваляться в ногах чеченцев, выжидая, когда удача обернётся ко мне. Наконец они устали. Один из бородатых мучителей вышел из комнаты на площадку, чтобы пос…ть. Второй опустил голову, выковыривая ножом мозг из кости. Третий, который избивал меня, устало опустил руки и посмотрел в окно, по свету определяя время дня. Я выхватил из кармана брюк плоский складишок, на который они не обратили внимания, метнул остриём в шею своего мучителя поверх воротника белой рубашки и прыгнул к столу. Второй чеченец нервно вскинул лицо, и нож его товарища по самую рукоять вошёл ему в яремную впадинку. Облегчённый третий чеченец, отводя ствол автомата за спину, показался на пороге и лбом встретил свой нож. Пустота продолжала держаться во мне. Я оглядел бесполезные трупы, которые спокойно в разных простых позах возлежали на полу в лучах косого солнца. Где-то далеко будто лопались резиновые шары — там одиночно стреляли. Я почувствовал голод, уселся за стол, доел мясо, овощи, удивляясь своему тупому спокойствию, потом подошёл к чеченцу в белой рубашке, вытащил из горла свой складишок, обтёр лезвие о его чёрные штаны, спрятал в свой задний карман джинсов и вышел из комнаты. У подъезда по-прежнему стояла синяя «девятка». Дверца у сидения водителя была открыта и торчала, как ухо. Я почему-то бесшумно закрыл эту дверцу и двинулся пешком обратным путём. Прошёл километра три, когда наступила внезапная ночь. Чтобы не рисковать, нырнул в подвал какого-то полуразваленного дома, там в полной темноте, спотыкаясь на каждом шагу, добрёл до внешней стены с трубами теплотрассы, уселся, согнул ноги, обнял колени и закрыл глаза. Утром я оглядел подвал, похожий на свалку строительного мусора. Осторожно поднялся и, прячась за кучами битого кирпича и бетона, рванул из подвала. На улице передо мной красовался зелёный дворик, такой яркий, такой уютный, такой мирный. Здесь кружила полная тишина, будто жизнь остановилась. Я замер, всем телом ощущая покой, и через секунду почувствовал лёгкий толчок стволом автомата в бок, испуганно дёрнулся, оглядываясь, и увидел увесистую рязанскую загорелую докрасна ряшку с круглыми голубыми глазками под каской, потом такую же, только побледнее. Она сурово потребовала от меня документы, которые остались в квартире дяди Асланчика. Я развёл руками и сознался:
