Ларс Кристенсен - Цирк Кристенсена
— Самое главное, чтобы клиент расписался до того, как ты вручишь цветы. Иначе я не смогу вести бухгалтерию, и магазину конец.
— Понятно, — сказал я.
— И еще одно. Если заказчика нет дома, звони к ближайшему соседу, проси его принять букет, как положено, под расписку, а если и соседей не застанешь, то везешь цветы обратно в магазин. Ни при каких обстоятельствах — слышишь? — ни при каких обстоятельствах нельзя оставлять букет под дверью клиента. Такой проступок карается смертью, согласно кодексу цветочников, параграф восемнадцать. Это тебе тоже понятно?
Я был на грани не то нервного срыва, не то поноса, и прошептал:
— Да.
— Кстати, читать-то ты умеешь?
— Безусловно.
Он снова показал на карточку с адресом:
— Что здесь написано?
Я громко прочел:
— Халвор Уайт. Могенс-Турсенс-гате, тридцать один А, Осло-два.
— И где это?
— В Шиллебекке, — ответил я.
Сам Финсен улыбнулся. Зубы у него были того же цвета, что и пальцы.
— Когда, говоришь, можешь начать?
— Завтра.
— Ошибка. Сегодня.
Он протянул мне букет. Я взял цветы и замер. Знаменательный миг, как бы укоренившийся во мне. Мой первый букет.
— Спасибо, — сказал я.
— Молчи, возьми вот это. — Он дал мне шариковую ручку.
С букетом в руках я осторожно спустился по трем ступенькам в магазин и так же осторожно пошел по гладкому полу. Женщина — должно быть, госпожа Сам Финсен — отворила мне дверь. Когда я поравнялся с нею, она сказала:
— Стало быть, ты наш новый курьер?
Я кивнул.
Она наклонилась к моему плечу и долго смотрела на меня.
— Знаешь, почему он тебя взял?
— Вообще-то нет.
— Глядя на тебя, сразу видишь: ты сделаешь все в точности как велено.
Дверь за мной закрылась.
Накрапывал дождь.
Я посмотрел на небо. Чайки — как стеклянные. Все прозрачное. Можно заглянуть прямиком в небесную канцелярию. Там было пусто.
Что там сказала эта доска в халате?
Глядя на тебя, сразу видишь: ты сделаешь все в точности как велено.
До сих пор никто не говорил об этом так прямо.
А я часто думал, не отражается ли моя натура, моя покорная натура, и в чертах лица, как клеймо, от которого мне не избавиться, клеймо вежливого раба, две скрещенные черточки, а вежливость эта — всего-навсего гладкая оболочка страха.
И если кто говорил «у тебя красивые глаза», то лишь затем, чтобы уйти от этой темы.
Спустя много лет, в общем, не так давно, я записал примерно так:
Рассказ — единственное место, где непокорность является добродетелью.
Однако не будем омрачать тенью этот день.
Снова устремив взгляд себе под ноги, я прошагал по Нильс-Юэльс-гате, мимо трамвайных рельсов на Фрогнервейен, пересек Бюгдёй-алле, попутно приметив упавший каштан, и уже на следующем углу свернул прямиком на Могенс-Турсенс-гате, которую назвали так в честь судовладельца, основавшего фонд и приют Могенса Турсена для вдов и одиноких девиц. Ну вот, долго ли, кто умеет. Дом 31 я тоже нашел без труда. На правой стороне — нечетные номера, на левой — четные. Как на всех улицах. Те, кто строил город, подумали о курьерах с цветами. Зато подъезд А сразу отыскать не удалось, и я смекнул, что Сам Финсен решил устроить мне проверку. Подъезды С и В я углядел невооруженным глазом, но, не меньше двух раз пройдя мимо здания, где дикий виноград, словно пламенеющие занавеси, оплетал окна, я так и не обнаружил подъезд А и проклинал тех, что придумали этот злополучный порядок, эти А, В и С, а может, еще и D, Е и F, потому только, что у них остались лишние подъезды.
Уже почти четыре часа. Я начал паниковать. Прямо как перед больницей. Надо у кого-нибудь спросить. Разносчик газет сидел на своей тележке возле подъезда В и пил кофе из красного термоса. Тот самый разносчик, который доставлял нам «Афтенпостен». Он разносил «Афтенпостен» чуть ли не со дня выхода первого номера в 1860 году. Спросить больше не у кого. И я спросил у него. С ответом он спешить не стал. Я успел прочесть всю газету, пока он наконец соблаговолил ответить. Там-то я, к примеру, и вычитал, что Дюла Животски установил новый мировой рекорд в метании молота и что завтра, то есть 11 сентября 1965 года, ожидаются дожди. Во время войны разносчик не доставлял «Афтенпостен». Он балансировал на носу корабля, торпедированного в Северном море. И этот разносчик в нашей истории не задержится, проследует между строк, как турист из одной страны в другую, хоть и будет доставлять нам газеты, дважды в день, пока не умрет, в хосписе на Бергслиенс-гате на Рождество 1973 года, без медалей, зато с блестящим черным значком на лацкане потрепанного пиджака, и никакого ликования, только звук, с каким товарищи, стирая ногти и пальцы, пытаясь зацепиться, скользят и скользят вдоль корпуса корабля.
— Ты вроде сынок самого директора банка? — сказал он.
Я кивнул, не стал его разочаровывать.
— А заодно и курьер?
— У Самого Финсена.
Разносчик газет дрожащими руками закрутил крышку термоса и медленно встал:
— Только ты мне не мешай.
— Ясное дело, не буду.
— Я первый сюда пришел.
— Кто бы спорил.
— Заметано?
— Само собой.
После этого резкого разговора разносчик немного успокоился и наконец сообщил:
— Видишь ли, тридцать один А — крепкий орешек. Он находится не в том доме, где подъезды В и С, а по Бюгдёй-алле, двадцать шесть, вход с Фредрик-Стангс-гате. Черта лысого поймешь.
— Что верно, то верно, — кивнул я. И побежал за угол, на Фредрик-Стангс-гате, к подворотне, а разносчик победоносно крикнул мне вдогонку:
— Теперь-то ты знаешь!
И действительно, я нашел там подъезд А, нашел имя Халвора Уайта и на втором этаже справа — его дверь. Все можно найти, когда знаешь, где искать. А когда не знаешь, находишь что-нибудь другое, но что проку? Мир слишком велик. Бессмысленно искать иголку в Америке, если потерял ее в Африке. Я быстро пригладил расческой чуб, оторвал нижнюю часть адресной карточки, достал шариковую ручку и позвонил в дверь. Подождал. Позвонил снова. И снова подождал. Может, Халвор Уайт помер, а цветы опоздали к похоронам. Звонить пришлось трижды. Потом я услышал, что откуда-то издалека, из джунглей квартиры, явственно приближается шарканье мягких тапок. Человек. Продолжалось это бесконечные часы. Я обдумывал, что сказать. Сам-то Финсен ничего про это не говорил. Халвор Уайт, I presume.[2] Дверь отворилась. Передо мной стоял сутулый мужчина в майке, подтяжках и, как я уже говорил, в тапках. Смотрел он очень подозрительно, прямо-таки мрачно.
— Я принес цветы, — сказал я и протянул ему квиток и ручку. Мрачная подозрительность уступила место смятению.
— Мне?
— Напишите свое имя, дату и час.
Он помедлил.
— Ты уверен, что это мне?
— Вы же Халвор Уайт, Могенс-Турсенс-гате, тридцать один А, Осло-два?
— Да, это я.
— Тогда вам. Если по этому адресу нет другого Халвора Уайта.
Он медленно покачал головой, написал на квитке свое имя и, опять помедлив, спросил:
— Какое сегодня число?
— Десятое сентября тысяча девятьсот шестьдесят пятого года, пятнадцать часов пятьдесят минут.
Он долго и старательно писал, но в конце концов отдал мне ручку и квиток, ну вот, теперь пора вручить букет, который он принял обеими руками.
— Возьмите, пожалуйста, — сказал я.
— Погоди минутку, — прошептал он.
Халвор Уайт отсутствовал чуть не целый час. Я подумал, что он, наверно, решил сперва поставить цветы в воду, полюбоваться ими. Вернувшись, он взял меня за руку и сунул в ладонь купюру, пятерку, да-да, целых пять крон, после чего закрыл дверь, но я успел-таки заглянуть ему в лицо, и было оно уже не мрачное, не подозрительное, не смущенное. Халвор Уайт был счастлив, растроган, сейчас я бы даже сказал, в экстазе. Халвор Уайт пришел в экстаз. Благодаря мне, посреднику, разносчику цветов. Я доставлял радость. Приносил сладкие ароматы в душные подъезды. Нес свет на темные лестничные площадки и возвращал на лица улыбку. Я тоже расчувствовался. В свой черед. Ведь меня вознаградили. Я получил награду за свои беззаветные усилия. Иными словами, на один квиток и пять крон чаевых приблизился к электрогитаре. Если и дальше так пойдет, она может стать моей еще прежде, чем на Бюгдёй-алле расцветут каштаны.
Но едва я ступил на тротуар, как в голове сразу возник вопрос, который будет донимать меня всю осень, точно заноза, точно камешек в ботинке, потому что я покуда не знал на него ответа: кто послал цветы затюканному старикану Халвору Уайту? Кто вообще посылал цветы всем этим людям, в чьи двери мне предстояло звонить?
Пути разносчика цветов неисповедимы.
Под шумным акустическим дождем я поспешил домой, на Август-авеню.
Мама накрывала на кухне стол.
— Ты припозднился! — крикнула она мне.
Я прошмыгнул в свою комнату и спрятал пятерку в обувную коробку, где когда-то лежали сандалии с двумя перепонками, а теперь я попросту переименовал ее в сейф для чаевых и прочих неожиданных поступлений. Открывать ее разрешается только мне, и никому другому. Квиток с автографом Халвора Уайта, датой и часом вручения я положил в пустой позапрошлогодний пенал, которому присвоил название архив моих законных накоплений. А в новую черновую тетрадку занес свой первый адрес, для памяти, чтобы не забыть: Могенс-Турсенс-гате, 31 А. Со временем и эта тетрадка тоже получила название — Библия разносчика цветов, атлас благоразумных посредников.
