Виктор Ротов - Карл Маркс на нижнем складе
И тут Петр вспомнил одно богомерзкое дело, содеянное в жизни. Убил он когда‑то маленькую собачку Читу. То было в далекие молодые годы в Сибири. Год, как пере ехали в дом Уваровых. Но то случилось — во гневе праведном. Она крепко навредила злобной соседке ихней: угенка задушила. Та необузданная баба могла порчу напустить на малого их Андрейку. Она весь поселок держала в страхе. Не было такого человека, который не боялся бы ее или по крайней мере не опасался…
И тут же вспомнились ее ярко — серые глаза. Цвета стали на свежем разломе. В сознании вспыхнуло что‑то ослепительное. От чего на сердце заструилось тепло, и ощущение отстраненного мира стало подтаивать, словно льдинка на пригревающем солнце. Распирающая боль в ноге, видно, достигла своего предела и уже не ощущалась. По всему телу разливалось плавно нечто, вытесняющее боль и реальные ощущения, — то ли воспоминания, похожие на сон, то ли сон, похожий на воспоминания…
…Сибирь. Тайга, река, солнце. Яркое, слепящее. Жара. Назойливая мошка. Тряская дорога, переправа, потом снова дорога по — над рекой; кособокая деревушка со странным названием Баянда, за деревней — гора, потом снова переправа — и вот он, поселок, в котором им предстояло прожить целых семь лет! За оградой цветут’ подсолнухи и хмель. Жирует картофель в огородах. Потом какая‑то кутерьма с оформлением в конторе и расселение по домам.
Им с Ольгой повезло: их почему‑то сразу выделили из общей кагалы прибывших вербованных (по оргнабору). Поселили в новенький щитовой дом, в четвертушку. Две комнатки с выходом сразу на улицу.
Ему дали лесовоз. Правда, старенький. А беременную Ольгу взяли в контору счетоводом. Это и хорошо, и, в то же время, плохо. Хорошо, что не послали в интересном положении в лес на обрубку сучьев, как других женщин. Плохо — потому что возле начальства. А начальство любит молоденьких, смазливых.
Заселились. Посидели на узле с вещами. Потом он смастерил из остатков деталей дома стол на крестовинах и широкий топчан на двоих. Завхоз притащил железную печь и трубу. Установили. Растопили. Расположились. Одни! Полная свобода! А им тогда ничего больше и не надо было.
Работа и жизнь тяжелые, но переносили тяготы легко. К вечеру — каменная усталость. Зато вечером — нехитрый ужин, прогулка к реке и… широкий топчан. Хороший широкий топчан. Высоковат, правда. Ольга подставляла табуретку, чтоб залезть на него. Но и это не беда. Она подтрунивала над ним за такую конструкцию супружеского ложа. Зато одни, и полная свобода!.. Все ладно, все хорошо. Трудные были годы, счастливые были года…
Как‑то уходя на работу, Петр закрыл Читу в летней кухне. А она выбралась оттуда и задрала еще двух утят. Тетя Поля впала в такую ярость, что пригрозила наслать на Андрейку неизлечимую болезнь. Или спалить дом. У Петра сдали нервы. Он сорвал со стены двустволку и выскочил во двор. Хотел попугать Читу. И она испугалась, увидев не на шутку разъяренного хозяина. Поджала хвост, заскулила и бросилась наутек. И тут’ произошло непостижимое: какая‑то слепая ярость затмила сознание — Петр вскинул ружье и выстрелил ей вслед. И ранил. Картофельная ботва обагрилась кровью. К небу взметнулся жалобный визг. Волоча разбитый зад, Чита забилась в дальний угол огорода. Понимая неотвратимость и дикость случившегося, заходясь от необъяснимого бешенства, топча ядреную картофельную ботву, он нагнал перепутанную насмерть Читу и почти в упор пристрелил.
Перед тем как нажать на спусковой крючок, они встретились глазами. В ее глазах были и ужас и почти человеческая мольба: пощади! И уничтожающий укор — что же ты делаешь? Опомнись! Ты забыл, как верно я служила тебе?! Это мне за мои старания? За мою преданность? Это же предательство! Этого тебе никогда не простит судьба!!!
И вот она!.. Грянула расплата!.. Неужели за то?
«За то». «За то». «За то», — билось острым пульсом в голове.
Петр очнулся, словно после бредового сна. И тотчас проснулась адская боль в ноге. Нет!.. И от этого покаяния не стало легче. Видно, ни Бог, ни покаяния тут ни при чем, надо что‑то предпринимать.
Петр приподнял голову и глянул на дорогу, туда, на ближний поворот, что на противоположном склоне. Где должна появиться «скорая». Отводя глаза от пустого поворота дороги, он снова скользнул взглядом по лезвию топора, воткнутого Кармановым в бревно, почти перед самым носом. Потянулся к нему рукой, еще плохо сознавая, зачем он это делает, нерешительно пододвинул к себе. Пододвинул и с ужасом уставился на отполированное до блеска лезвие, отражавшее, казалось, не только яркий свет солнца, но и само тепло. И в это время услышал голос. Взглянул на дорогу, на тот поворот, и увидел бегущего Карманова. Он ближе, ближе. А с ним никого нет. Вот он уже вскарабкался на площадку.
— …Потерпи! Потерпи еще немного! — задыхаясь, кричал он. — Едут! Едет «скорая»! Потерпи, Петруха!.. Сейчас. — Обливаясь потом, посеревший от усталости и переживаний, он сел напротив Петра. — Как ты тут?.. — Осмотрел Петра. — А топор зачем?
— Давай, — глухо, не узнавая собственного голоса, сказал Петр. — Руби. — Он кивнул через плечо, указывая на раздавленную свою ногу.
— Ты что?! — отпрянул от него Карманов. — Ты что? Рехнулся?
— Руби, говорю! — в истерике закричал Петр. Он кричал так не потому, что злился на Карманова. Ему надо было себя укрепить в своем решении. — Не тяни резину. Иначе я с ума сойду от боли…
— Сейчас они приедут. Подожди еще!..
— Н — не могу! Н — н-не могу! Руби! Руби! Руби! Слышишь? — Петр схватил топор и, неуклюже взмахнув им, насколько это удалось, тюкнул им возле ноги. — Руби, или я сейчас сам буду рубить!
— Ты что? Ты что, Петр? Петруха!.. — Карманов стал вырывать у него топор, одновременно оглядываясь на дорогу — не появилась ли там «скорая». — Как же это, а?
— Вот так! Руби, говорю!
— Ну… Ну, — трясясь всем телом и как бы прицеливаясь топором, бубнил Карманов растерянно, — Как же это, а?..
— Бери повыше! Но не выше колена. Слышишь? Не выше колена! И хорошо целься. Чтоб одним разом! Слышишь? Одним ударом. Да перестань ты дрожать! Ты мужик или баба сраная?! Я отвернулся! Руби!
Карманов набрал в легкие воздуха. Выдохнул. Снова набрал. Снова выдохнул. Потом сильно втянул в себя воздух и что было силы рубанул ниже колена в том месте, где зажатая нога лежала удобно на бревне, как если бы на колоде для рубки мяса.
Петр дернулся и распластался. Уже в который раз потерял сознание.
Ногу Карманов перерубил. Порубленное место тотчас набрякло, налилось кровью. С одного края топор не взял джинсовую ткань. Лихорадочно перепилив топором остав шуюся полоску ткани, Карманов торопливо оттащил сникшего Петра с того места, где он лежал, и перевел дух, поглядывая на дорогу и соображая, что же теперь делать. На лбу выступил пот крупными скатывающимися каплями. Обильно кровоточил обрубок ноги Петра. Кровь наплывала волнами. Карманов уложил Петра поудобнее, чтоб он не скатился с воза, стремглав спустился на землю, дрожащими руками открутил пробку бензинового бака, нацедил в ведро бензина и по — кошачьи ловко взобрался на воз. Полил культю раз и другой бензином и только тогда вспомнил, что надо же остановить кровотечение. Снял с себя ремень и туго перетянул культю выше колена. Пока стаскивал Петра с воза, не заметил как подъехала «вахта». Из нее высыпало человек десять леспромхозовских мужиков. Они помогли Карманову спустить пострадавшего на землю, потом подняли на носилках в машину, попрыгали туда сами и умчались. Карманов не успел даже опомниться.
— А «скорая», «скорая» где? — только и успел крикнуть он вслед «вахте». Но его, кажется, никто не услышал. Он махнул рукой и направился к крану — надо заводить, гнать в поселок.
Уже на ближнем повороте из «вахты» высунулся Джаник Папаян, сменщик Петра, и крикнул, вертанув пальцем у виска:
— «Скорую» угнали в Туапсе. Элька — падла по магазинам поехала!.. А ты не уезжай, я счас вернусь!
— Сволочи! — выругался Карманов. — Катаются на «скорой», как на личной!
Он обошел вокруг высокого МАЗа. Поднял капот крана, покопался рассеянно в моторе. Сковырнул задубелыми пальцами нагар со свечи и полез в кабину, мало надеясь, что мотор заведется. Но мотор завелся с первой попытки.
В поселке только и разговоров, как Ольга Калашникова била морду Гулии Нестеровой за Петра. В малых селениях такие события смакуются долго.
Дело было в продуктовом магазине. В субботу. Бабы стояли в очереди в ожидании, когда привезут молоко. Гулия пришла потом, когда уже привезли молоко. Когда дородная продавщица с горбатым носом и сердитым лицом стала разливать из фляги большим черпаком, оборудовав себе место в углу торгового зала. Как раз подошла очередь Ольги Калашниковой. И надо ж было ей оглянугься на входную дверь в тот момент, когда вошла Гулия. Бросив свой трехлитровый стеклянный баллон на пол, Ольга устремилась к сопернице. (Кто‑то видел, как Петр пробирался огородами к Гуле. И донес. Ольга принародно поклялась задать примерную трепку разлучнице. И не просто так, а на людях, громко, чтоб всем чертям тошно было).
