Анатолий Гладилин - Бригантина поднимает паруса (История одного неудачника)
Когда тебя сразу приняли на завод, быстро обучили и ты стал неплохим токарем, - ты считал, что так и надо. Это, по-твоему, само собой разумеется. Но сначала ты попал к мастеру, который хотел, чтоб ты ему поставил выпивку, и тогда он даст тебе разряд. И дома ты рассказывал матери только об этом, и сложилось впечатление - на заводе-то плохо.
Ты стал недоверчив. Ты связался со шпаной и научился говорить на блатном жаргоне. Но ты не был хулиганом. Ты остался хорошим парнем. Ты правильно понял, где твое место. Ты уехал на новостройки. Но о тебе дома подумали, что ты хитришь и едешь только потому, что в Москве у тебя не будет отдельной комнаты для тебя и для Люси. И ты обиделся. И ты не стал разубеждать. На заводе ты сказал: "Еду!" И все. Дома ты ответил: "Там я больше денег заработаю".
Теперь тебе не нравится в поезде? Вот тут уже ничего не сделаешь. Тебя сейчас не вразумишь тем, что, мол, раньше людей набивали в теплушки, как сельдей в бочку, и там было не до скуки, и поезд шел месяцами. Ты сейчас на все смотришь через призму одной мысли: "Люся осталась в Москве". И где бы ты ни был, шел бы ты пешком или летел на персональном самолете, - Люся осталась в Москве. И тебе страшно ее потерять. Это ты ее очень любишь, а она, наверное, не очень.
Вовка, голову выше! Ты уже в Новосибирске.
Ты чуть не опоздал на поезд. Ты побывал на Красном проспекте. Ты не думал увидеть в Сибири такой город. Тебе понравился Новосибирск? Да? Ну, наконец-то. Уф!
Теперь ты должен быть умницей, и, когда поезд тронется, ты, как и подобает всякому романтику или герою (я уж не говорю об идеальном), должен высунуться из вагона, расстегнуть ворот рубашки и вдыхать полной грудью степной воздух. И глаза у тебя должны гореть "вдохновенно-идейным" огнем. Ты должен улыбаться, Вовка.
Но опять твой рот стал маленьким и злым. Глаза укрылись под бровями. Ты печален? Вовка, это не типично. Этого не должно быть. Ты опять меня подводишь. О чем ты думаешь?
...........................
Погода испортилась. Поезд покидал вокзал. Тупо лил дождь. В сером дыму паровоза - окраина города. Потемневшие кирпичные дома. Куда тебя везут? Люся осталась в Москве. Курский вокзал - твоя родина. И пусть другие строят новый Новосибирск. С Курским вокзалом. И ты туда поедешь жить? На готовое?
Серые тучи. Грязные капли на стекле. Погода испортилась.
Поезд шел на юг. Стоял на полустанках. Нервно и хрипло кричали паровозы. Облака остались над Новосибирском. Ты играл в домино и мечтал, чтоб тебе пришло пять "двоек". Скоро за окном видна была только степь. Трава высокая, как пшеница. А может, это была пшеница? Ты не разглядел, потому что играл в домино и ждал пяти "двоек". Поезд шел на юг.
ГЛАВА IV
ЗНАКОМСТВО С ШАЛИНЫМ
Лес. В лесу дорога. Лес кажется глухим, особенно в этот воскресный день. И дорога внушает подозрение. Таких дорог в глухом лесу не бывает.
Едешь. Лес все глуше, гуще. Сейчас, думаешь, встретишь медведей. Самое для них подходящее место.
И вдруг - склады труб, кирпичей, досок. А за ними - здание ТЭЦ. Еще без крыши. Достроят и пустят в конце года.
И так всю дорогу.
А многие в поселке и не догадываются, что в этом лесу. И чего туда машины постоянно ездят - черт их знает.
Наверно, на десятый участок.
Воскресенье. Лес парится на солнце. Листья неподвижны. Неподвижен и "ЗИЛ-150". Зеленый, тихий. Его не сразу заметишь среди кустов. Он стоит на обочине дороги.
Из-под машины торчат две пары ног. Неподвижны. Две ноги в сапогах. Выше сапог - комбинезон с большой брезентовой заплатой. Другие две ноги в парусиновых полуботинках и неопределенного цвета брюках.
Ноги в сапогах приходят в движение. Ноги сгибаются в коленях. Заплата поднимается. Голос из-под машины:
- Вот, смотри.
Ноги выпрямляются, заплата исчезает под грузовиком.
Вдруг, словно их толчком выбросили, из-под машины появляются два человека. И ныряют в мотор. Опять видны только ноги.
Медленно ноги сползают. Упираются в землю. Из-за крыльев мотора появляются спины, головы.
- Ну! Понял?
Это обладатель парусиновых полуботинок и брюк неопределенного цвета. Черты лица различить трудно. Лицо в пыли и с черными полосами машинного масла.
Другой (лицо такой же расцветки) вздыхает и выражается весьма определенно:
- Да, оно бы ничего, если бы кабы что, а тут не токмо что, а прям почем зря.
- Пустяки. Дай ключ.
И снова из мотора торчат брюки и полуботинки.
Через четверть часа грузовик просыпается. Крылья трясутся. Реву мотора отвечает другой, отдаленный, приближающийся рев. Двое смотрят на дорогу. Сверкнув черным лаком, прошмыгнул "ЗИЛ".
Рядом с шофером сидит человек. Наверно, знакомый обладателю парусиновых полуботинок, потому что он положил ключ и сказал вслух, как бы для себя:
- Странное дело, стоит человеку сесть в "ЗИЛ" - сразу столько спеси появляется... Ну вот, твоя машина в порядке. Чего ж ты ее так слабо знаешь?
- Да я первый год.
- Первый год шофером?
- Так точно. Ну, спасибо, ты меня выручил, кореш. Я тебя не задержал?
- Нет, я с огорода возвращался. И потом, люблю возиться с мотором.
- А твой драндулет хорошо бегает?
- Нормально.
- Ну, до свидания.
Шофер полез в машину.
Огородник направился к мотоциклу. Надел фуражку. Шофер высунулся:
- Слушай, кореш, я тебя где-то видел.
- Возможно.
- А ты где работаешь?
- В комитете. Комсорг стройки.
* * *
Начальство было красивое, усталое и злое. Оно отчитывало какого-то командировочного. Командировочный сжался и, запинаясь, пробовал защищаться. Но директор школы, что сидел в кабинете вместе с командировочным, спорил довольно упрямо. Шалин так и не понял, кто прав. Наконец директор и командировочный покинули кабинет. Начальство повернулось к Шалину, улыбнулось мирной тонкой улыбкой. Шалин хотел выяснить, в чем тут дело, но вместо этого неожиданно для себя взглянул на часы и участливо спросил:
- Уже семь часов, а все дела. И до каких пор вы работаете?
Шалин задал тот вопрос, который наиболее был приятен начальству. Спросил и поморщился: "Кажется, я становлюсь подхалимом".
- Часов до десяти вечера. Приходится. Да, как москвичи?
- Нормально.
- Бываете?
- И сейчас собираюсь. Они все-таки избалованы.
- Да, с ними много носятся. Но что делать? Ладно. Успеха!
Шалин на минуту зашел в комитет. Его ждала Нина, девушка, которая выполняла всю канцелярскую работу комитета.
- Владимир Павлович, домой?
Шалину было двадцать три года, и он обаятельно улыбался, но все звали его по имени и отчеству. Если кто-нибудь случайно обращался к нему просто по имени, он спокойно поправлял: "Владимир Павлович".
- Нет, мне надо обойти общежитие москвичей.
Нина взглянула на часы и участливо спросила:
- Семь часов, а все дела. И до каких пор вы работаете?
Шалин усмехнулся и развел руками.
- Часов до десяти. Приходится.
...Обойдя два корпуса, Шалин остановился у 107-го. Это был последний "московский корпус". Здесь жило всего десять человек. Остальные комнаты были свободны и ожидали новых строителей. Эти десять приехали совсем недавно, и Шалин их совсем не знал. Он взглянул на часы и махнул рукой. "Надо пойти познакомиться с добровольцами".
В первой комнате Шалину не пришлось знакомиться. Там, раскинувшись на кровати, спал доброволец. Он забрался на одеяло с ботинками и, очевидно довольный, тихо посвистывал носом. На столе было не убрано, ползали мухи. Будить его Шалин не захотел и постучался в другую комнату. Здесь двое, сидя на кровати, играли в шахматы. Третий, склонившись над тумбочкой, так что Шалин видел только его спину, что-то писал.
"Настоящий культурный отдых. Я сразу почувствовал, что в последней партии хорошие ребята", - подумал Шалин и поздоровался.
Шахматисты подняли головы и вежливо ответили. Третий быстро обернулся и, издав какой-то нечленораздельный звук, принял прежнее положение.
- Давайте познакомимся. Секретарь комитета комсомола Шалин Владимир Павлович.
- Наконец-то комсомол к нам пришел, - сказал игрок, похожий на корейца. - Что ж, познакомимся, Толя Агай!
- Николай Удальцев! - быстро произнес другой, с виду простой паренек с открытым лицом.
Сидящий за тумбочкой встал, повернулся и подошел к Шалину. Волосы у него словно кто-то нарочно взбил, а сам он смотрел зло, настороженно. Шалин отметил, что парень был без рубашки. Из-под пиджака выглядывала голубая футболка.
- Вовка Андрианов, - кивнув головой, парень вкрадчиво добавил: Семьдесят два килограмма.
"Ну и физиономия", - подумал Шалин и осмотрелся.
В комнате было чисто. К двери кнопками прикреплено расписание дежурств. Сама комната напоминала картинную галерею. Со стен, как обои, свисали репродукции: "Николина гора", "Боярыня Морозова", "Девятый вал", "Василий Теркин на отдыхе", плакат "Сельский врач - первый друг" и "Святая Инеса" Риберы.
