Раймон Кено - С ними по-хорошему нельзя
— Место для него очень хорошее, — сказал тип. — Ваши люди умеют с ним обращаться?
— Конечно, — ответил Маккормак, который спустился вниз, чтобы посовещаться с приехавшим стратегом.
Посовещавшись, они распростились, и машина уехала.
— Ну, как вам все это нравится? — спросил Маккормак.
Они посмотрели на ящики с боевыми и съестными припасами.
— Это радует, — сказал Келлехер.
— Так лучше, — сказал Галлэхер.
— Только выпивки не хватает, — сказал Кэффри.
— Кстати, — вспомнил Маккормак, — а что стало с тем парнем, которого вы подпекли?
— Мы отнесли его в маленький кабинет.
— А ваш подопечный? — спросил Кэффри.
— Он тоже там.
— Если начнется заваруха, — заметил Келлехер, — придется от них избавиться.
— Я тоже так думаю, — согласился Маккормак.
— Да бросить их в Лиффи, и все, — предложил Галлэхер.
— Это будет некорректно, — произнес Маккормак.
— Предположим, — сказал Галлэхер, — что британцы надумают нам ответить и нам придется здесь окопаться и сдерживать их, скажем, какое-то время.
— Все это только предположения, — сказал Кэффри.
— Так вот, — продолжал Галлэхер, — глупо сидеть здесь с двумя трупами на шее. Мы могли бы закинуть их в сад Изящных искусств. Ирландская Академия как раз за почтой.
— Он думает только о том, чтобы закинуть трупы, — сказал Маккормак.
— Пусть лежат! — вскричал Кэффри. — Не будем же мы сидеть здесь целую неделю!
— Он по-своему прав, — заметил Келлехер.
— Может, лучше поговорим о выпивке, — осадил Кэффри. — Вот чего нам здорово не хватает. Если прижмет, от этой нехватки нам придется туго.
— Он по-своему прав, — заметил Келлехер.
— Да, действительно, — согласился Маккормак. — Пусть двое из вас сходят за ящиком уиски[*] и двумя-тремя ящиками пива в ближайшую таверну на О’Коннелл-стрит.
— А на какие шлинги? — спросил Кэффри.
— Выпишите ордер на конфискацию.
— Да лучше взять деньжата прямо здесь, на почте, — возразил Кэффри.
— Это будет некорректно, — осадил его Маккормак.
— Да, лучше выписать ордер на конфискацию, — сказал Келлехер.
Маккормак вызвал Диллона и Каллинена, чтобы те сменили Кэффри и Келлехера на время конфискательной экспедиции.
Диллон и Каллинен восторженно замерли перед пулеметом.
XIКэффри и Келлехер распахнули дверь таверны.
— Эй, — крикнули они, так как в таверне не было ни души.
Наполовину осушенные пивные кружки обтекали на столах, которых еще не коснулась бдительная тряпка. На полу топорщилось несколько табуреток, опрокинутых торопящимися клиентами.
— Эй, — крикнули Кэффри и Келлехер.
Из-за стойки высунулась часть мужской головы. Мужчина явно побаивался. Сначала появилась челка, срезающая большую часть лба, затем маленькие усики, как у австрийского капрала.
— Finnegans wake! — заорали Келлехер и Кэффри.
— What do you say?[1] — спросил мужчина.
— Finnegans wake! — завопили инсургенты.
— О! Я, знаете ли, — сказал Смит (так звали мужчину из таверны), — я, знаете ли, политикой не занимаюсь. Боже, храни Короля, — добавил он сдуру и с испугу.
— Вмочить ему? — предложил Кэффри.
— Командир велел, чтобы все было корректно, — удержал его Келлехер.
Он схватил бутылку и разбил ее о голову Смита; темный «Гиннес», стекая по кровоточащему лицу бармена, светлел и окрашивался в гранатовый стаут. Смит был жив, только слегка оглушен.
— Дай нам ящик уиски, — обратился к нему Кэффри, — и десять ящиков пива.
— Мы выпишем тебе ордер на конфискацию, — добавил Келлехер.
Опираясь руками о стойку, контуженный Смит мутным взглядом взирал на стаут-гранатовую лужу, расплывающуюся по прилавку из красного дерева.
— Пошевеливайся, лавочник и предатель! — прикрикнул Кэффри и легонечко его стукнул.
Бармен дернулся, растратив на это последние силы, брызнул кровью и рухнул на пол.
— Ладно, сами справимся, — сказал Келлехер. — Но ордер на конфискацию все-таки выпиши.
— Выпишешь ты, — сказал Кэффри. — А я схожу за тачкой.
— А почему я?
— Что ты?
— Почему я должен выписывать ордер на конфискацию?
Кэффри почесал в затылке:
— Потому что я не буду.
— Почему не будешь?
Кэффри почесал в затылке:
— Да пошел ты!
— Это не причина, — сказал Келлехер.
Вокруг головы хозяина таверны растекалась лужа крови, такая большая, что Кэффри увидел в ней, как в зеркале, свое отражение. После чего решил откровенно признаться:
— Причина есть.
— Говори. Мы теряем зря время.
— Я не умею писать.
Келлехер посмотрел на него свысока. Они были из разных групп и до этого друг друга не знали. Уничижительно рассматриваемый Кэффри услышал сначала:
— Какое убожество!
А затем:
— Надо было сразу так и сказать. Ладно, иди за тачкой, а я выпишу ордер на конфискацию.
Кэффри посмотрел на бармена, который лежал и совсем не дышал; и даже кровью больше не брызгал.
— Как ты думаешь, он скончался?
— Иди за тачкой, — сказал Келлехер.
XIIЧто ж, я так и буду стоять здесь часами, говорила себе Герти, поглядывая на наручные часы и даже не зная, что обязана их изобретением Блезу Паскалю[*]. Я здесь уже два с половиной часа. Как это утомительно. Я устала, устала, устала. Что ж, я так и буду стоять здесь часами. Все это время эти инсургенты шумели. Поднимались и спускались по лестнице. Похоже, таскали что-то тяжелое, Боже милостивый, может быть, они хотят взорвать почту. Надо спасаться. Спасаться. Нет. Они не взорвут почту. Что ж, я так и буду стоять здесь часами. Но не садиться же мне на этот стульчак. Какой ужас. Эти республиканцы. Вот как они унижают подданную Его Британского Величества. Фу! И здесь без гуннов не обошлось. Не садиться же мне на этот стульчак. Какой позор. Какое унижение. Но я так устала, так устала. О, Боже милостивый, нет, я не могу, я не буду, я не сяду. Если у меня не будет уважительного для этого повода. Если у меня не будет законного на то основания. Так вот же оно, основание. Так вот же оно. Да. Теперь я могла бы сесть. Отдохнуть. Я так устала. Так устала.
XIIIЯщики уиски, «Гиннеса» и пулеметные ленты были осторожно, но беспорядочно водворены в комнату по соседству с маленьким кабинетом, в котором временно находились два трупа британских служащих, пущенных в расход по случаю восстания.
— Все тихо, — сказал Маккормак и поднялся на второй этаж.
Келлехер сидел в задумчивости перед пулеметом. Галлахер и Кэффри — внизу, на крыльце; придерживая ногами винтовки, они вели разные беседы.
— На острове, где я родился, — рассказывал Галлахер, — а он называется Инниски, очень почитают грозы и бури, из-за кораблекрушений. После них мы бегаем по отмелям и собираем все, что выбрасывает море. Можно найти все, что угодно. Хорошо живется на нашем маленьком острове Инниски.
— Зачем же ты оттуда уехал? — спросил Кэффри.
— Чтобы сражаться с англичанами. Но когда Ирландия будет свободной, я вернусь на Инниски.
— Так ты возвращайся прямо сейчас, — сказал Кэффри, — к своим морским отбросам; вдруг тебе повезет?
— Было б здорово. У нас в деревне для этого есть специальный камень.
— Камень?
— Да. Он укутан в фланелевую ткань, как младенец в пеленки. Бывает, что хорошая погода стоит очень долго, жрать нечего, хоть подыхай с голоду, тогда раскрывают камень, проносят его вокруг острова и обязательно вдоль прибрежных скал, и это каждый раз срабатывает: небо чернеет, корабли сбиваются с курса, и на следующий день можно собирать обломки, а среди них все, что угодно: консервы, астролябии, головки сыра, счетные линейки...
— Нарочно не придумаешь, — прокомментировал Кэффри, — уж на что мы отсталые на нашем острове, но с твоим даже не сравнить. К счастью, все это скоро изменится.
— Что значит отсталые?
— Нет ни одной страны в мире, где бы по старинке поклонялись булыжникам. Разве что совсем какие-нибудь дикари, язычники в Австралии или в Мексике.
— Ты, может быть, хочешь сказать, что я — дикарь?
— Конечно же нет, — сказал Кэффри. — Смотри, какая козочка!
Одинокая молодая женщина решительно шла по мосту О’Коннелла.
— А она — ничего! — заметил Галлэхер, обладающий, как и все уроженцы Инниски, отменным зрением.
— Смелая девчонка, — заметил Кэффри, который умел ценить это качество в других, не находя ничего похожего для сравнения в себе самом.
Женщина дошла до угла набережной Иден.
— Хорошенькая, — сказал Галлэхер. — Вроде бы я ее знаю.
— К нам небось, — сказал Кэффри. — Была бы она чуть-чуть покрупнее.
Она перешла улицу и остановилась перед дверью почты. Покраснела.
