Владимир Царицын - Осенний лист или зачем бомжу деньги?
Если не на работу, стало быть, до ларька на своих трех ногах доскакал.
Самое популярное лекарство в среде бомжей - водка.
- Проходи, будь как дома, - сказал Сидоров. - Квартира у меня большая, двухкомнатная. Даже трех. Приемная, кабинет и маленькая комнатка. В ней, наверное, прежний хозяин бухал или отлеживался с похмелья.
- Где мы? - снова спросил Альфред.
- В кабинете начальника цеха по производству легковоспламеняющихся и взрывчатых веществ, сокращенно 'взрывного' цеха бывшего завода
'Искра'. Ныне это предприятие приватизировали бомжи. А я - старший здесь. Можно сказать, директор завода.
- 'Искра'?
- Ну да. Было такое градообразующее предприятие.
- То-то я смотрю, знакомо мне тут все. Я же работал на 'Искре' после института. Правда, недолго.
- Сюда садись. - Сидоров указал на лавку у батареи отопления, лавка была застелена ветхим лоскутным одеялом. - Здесь теплее.
Альфред сел на лавку и дотронулся рукой до батареи, она была теплой, почти горячей.
- Смотри-ка! - удивился он. - Отопление есть. Забыли отключить завод от теплотрассы?
- Да нет, не забыли. Отключили, а как же? Одиннадцать лет назад. А я кое-что предпринял и организовал подключение бытовок цеха.
- Вы?
- А что ты удивляешься? Я же по специальности строитель-тепловик.
Наш инженерно-строительный закончил. Теплогазоснабжение и вентиляция. Вот и применил свои знания на практике.
- Но как Вам это удалось? Вы что, тогда еще не…
- Тогда я уже три года пробомжевал.
- Но как…?
- Потом расскажу. Сейчас надо обедом заняться. Буржуйку растопить, консервы разогреть, то, се.
Сидоров захлопотал возле буржуйки, разводя огонь, а Альфред
Молотилов с интересом принялся осматривать помещение, в котором очутился. Он хорошо помнил эту приемную. Когда-то он частенько сюда захаживал по долгу службы, но еще чаще просто так, с секретаршей полюбезничать. Секретаршу звали Наденька. Альфреду в ту пору только-только исполнилось двадцать два, а Наденьке и восемнадцать не было. Наденька очень нравилась молодому инженеру, но до серьезной большой любви дело не дошло, не успели они - начались баталии с руководством завода по поводу перепрофилирования завода, а потом массовые увольнения, митинги недовольных и прочие горестные события.
Раскидала Наденьку и Молотилова в разные стороны перестроечная волна…
В приемной было относительно светло - свет сюда проникал через пыльное стекло, трещины на котором были заклеены скотчем. Как позже узнал Альфред, это было единственное застекленное окно на фасаде взрывного цеха. От одного угла к другому (по диагонали) был натянут провод, на котором сушились штаны камуфляжной расцветки и белая футболка с красной надписью на английском. На стенах висели плакаты, призывающие рабочего быть бдительным и одновременно повышать производительность труда. Ну что ж, подумал Альфред, одно другому не мешает. Из мебели здесь, если не считать листа ДСП, установленного на кирпичных подпорках и служащего, по-видимому, хозяину столом, была только лавка, на которой он сидел и буржуйка, на которую
Сидоров уже поставил открытую банку тушенки и черный закопченный котелок с водой. На лист ДСП Сидоров постелил газету, поставил на нее литровую банку с коричневыми переросшими солеными огурцами и полиэтиленовый пакет с подсохшими изогнутыми кусками черного хлеба.
- Можно было бы супчик организовать, да у меня корнеплоды закончились, - вздохнул Сидоров. - Конечно, можно и с одними макаронами, но это не суп, а баланда. Сегодня планировал картофана и морковки с луком добыть, но тебя неожиданно встретил… Зато у меня бананы есть. - Он вытащил откуда-то из угла гроздь почерневших бананов, штук пять. - Как ты к бананам относишься, а, Альфред?
Альфред хотел ответить, что к бананам он относится вполне положительно и что он вообще в вопросах питания человек толерантный, особенно, учитывая его теперешнее положение, но тут в дверь деликатно поскреблись.
- Заходи, Окрошка, - громко сказал Сидоров. - Принес?
Окрошка запрыгнул в приемную на одной ноге, костыли он, по-видимому, оставил в своей норе, но и без них Окрошка был устойчив, как оловянный солдатик Андерсена. Халат и импровизированную чалму он тоже снял и сейчас предстал перед
Сидоровым и Альфредом во всей красе - в ярко-красной косоворотке и синих атласных шароварах, наверное, снятых с мертвого запорожского казака или с актера драмтеатра. Пустая штанина была поднята и заколота на бедре булавкой. В руках Окрошка держал поллитровку дешевой водки с яркой ламинированной этикеткой. Чем хуже содержимое бутылки, тем красивее этикетка - закон равновесия или по научному, баланс.
- О! - протянул он Сидорову бутылку. - Как приказывали, Ляксеич.
Сидоров критически посмотрел на Окрошку, принял из его руки бутылку и сказал, цокнув языком:
- Красавец! Где такую одежку надыбал?
- Гуманитарная помощь из Канады. Вчера в миссии раздача была. Мне, как постоянному клиенту лучшее дали.
- Ну, ладно, ты иди, Окрошка, отлеживайся, - отпустил его Сидоров.
- Полечиться бы…, - неуверенно сказал Окрошка.
Сидоров вздохнул, взял с подоконника щербатый чайный бокал и набулькал Окрошке граммов сто. Окрошка, вытянувшись в струнку и удерживая равновесие, выпил, крякнул и, поблагодарив 'Ляксеича', упрыгал из приемной. Сидоров сходил в кабинет, принес оттуда деревянный ящик и, придвинув его к столу, уселся и разлил водку по емкостям.
- Ну? Не чокаясь. Царствие небесное рабе божьей Катерине. Пусть земля ей пухом будет. - Сидоров выпил залпом, а Альфред вливал в себя водку медленно и при этом глухо стучал зубами о край эмалированной кружки. Закусили. - Ты ешь, ешь, Альфред. Не стесняйся.
- Спасибо…
Сидоров есть не хотел, утром плотно позавтракал, банку сайры съел и два вареных яичка, да кружку крепкого чая выпил. А Альфред был очень голоден, и поэтому ел много и торопливо, одновременно запихивая в рот и тушенку с хлебом, и огурец и банан. Как бы плохо ему не стало, подумал Сидоров, и хотел уже было слегка его тормознуть, напомнить о вреде переедания после длительной голодовки, но Альфред вдруг остановился сам и откинулся спиной на батарею.
- Все. Хватит, - объявил он. - Так можно и заворот кишок получить.
- Давно голодаешь? - поинтересовался Сидоров.
- Не знаю. Не помню… Дня три, наверное, совсем ничего не ел.
Сегодня что у нас? Какой день?
- Среда сегодня. Второе ноября.
- Среда…, - задумчиво повторил Альфред. - Катеньку в среду убили. Девятнадцатого октября…
И заплакал Альфред, затрясся весь. Полез в карман, достал оттуда грязный носовой платок и стал громко сморкаться. Сидоров плеснул водки.
- Выпей. Полегчает, - сказал он строго. - А потом все мне расскажешь.
Они снова, не чокаясь, выпили. Альфред еще долго плакал. Наконец, успокоился, посмотрел на Сидорова воспаленными глазами, сказал зло:
- Подонки! Твари! Деньги все отняли - черт с ними! Дом забрали, машины, все, что было - пусть подавятся! Но убивать-то? - Альфред снова всхлипнул, попытался взять себя в руки. Сам налил себе и
Сидорову. Выпил, стуча зубами. Перекрестился. - Бандиты! Сволочи! -
И все-таки заплакал.
- Кто убил, знаешь?
Альфред кивнул. Он закрыл глаза, и сидел, не двигаясь, только губами шевелил. 'Бандиты… Сволочи… Катенька моя…', почти неслышно шептал Альфред, и слезы текли по его щекам.
- Так кто? - повторил Сидоров свой вопрос.
- Убивали какие-то отморозки. Сначала насиловали, четверо их было.
Чеченцы, наверное. Черные, веселые. Здоровые, кабаны. Сволочи!
Натешились, потом ножом горло Катеньке перерезали.
- А ты где был, когда над Катей измывались? - зло спросил Сидоров, скрипнув зубами. Он сжимал пальцы в кулак и с трудом разжимал их, он готов был врезать Альфреду по залитому слезами лицу. Чтобы в кровь!
Чтобы белые и ровные зубы Альфреда повылетали к чертовой матери! Но бить его не стал, сдержал себя. За что его бить? Что бы мог сделать этот хлюпик против четверых накаченных бычков? Ровным счетом ничего…
- Меня веревкой к потолочной балке подвесили, а рот скотчем залепили, чтобы на помощь не звал. Катеньке тоже…рот…скотчем…
- И как же ты в живых остался? - подозрительно спросил Сидоров.
- Чудом. Отморозки эти дом бензином облили и подожгли. Следы преступления устраняли, а меня заживо сжечь хотели. Когда дом запылал, огонь по потолку пошел, веревка тлеть начала, порвал я ее.
Хотел Катеньку из пожарища вынести, да не смог - крыша начала рушиться. Я через окно выскочил. Только отбежал на десяток метров, крыша рухнула. Сгорело все. И Катенька сгорела… - Альфред обхватил голову руками и заскулил, как побитая собака, запричитал невнятно.
Сидоров достал из кармана пачку 'Примы' без фильтра и закурил.
Рука, держащая зажженную спичку, дрожала.
- Где все это произошло? - спросил он у Альфреда.
- В Шугаевке, на Катиной старой даче, - сквозь слезы ответил тот.
