Александр Смит - Божественное свидание и прочий флирт
— Обожаю танцевать, — ответила она.
Юноша поставил чашечки с кофе на низкий столик. Затем подошел к девушке и взял ее за руку. Они танцевали рядом с герром Брюгли и мадам Томаат. «Проходит время!» закончилась, заиграла другая мелодия, это был «День в Париже», и только герр Брюгли знал, что сейчас звучит… но они снова танцевали. И теперь юноша танцевал с мадам Томаат, а герр Брюгли — с девушкой.
Юноша открыл бутылку вина — дешевое швейцарское вино из верхних от озера кварталов, — но Брюгли сказал, что столь восхитительного вина ему еще не приходилось пить. Мадам Томаат согласилась и выпила два бокала.
Вдруг герр Брюгли посмотрел на часы.
— Как летит время! — воскликнул он. — Почти пять.
— Нам надо спешить домой, — всполошилась мадам Томаат. — У меня так много дел.
— И у меня тоже, — сказал герр Брюгли.
Юноша выразил сожаление по поводу того, что гости уходят. Они хотели предложить им остаться на ужин.
— В другой раз, — заверил герр Брюгли. — Как-нибудь мы пригласим вас к себе на ужин.
— Это было бы здорово, — заметила девушка.
Герр Брюгли взглянул на нее. Она была очаровательна: добрая, любящая, прелестная — ну, просто чудо. И юноша тоже, такой галантный; да, собственно, ничего не изменилось в Швейцарии, совсем ничего. Он наклонился к мадам Томаат и что-то прошептал ей на ухо. Она слушала серьезно, а затем восторженно закивала головой.
— Мы так благодарны вам за доброту, — произнес герр Брюгли. — Пригласить незнакомых людей к себе домой и устроить такой изумительный танцевальный экспромт — это великолепно. У нас есть для вас подарки, не откажитесь — примите.
Он передал юноше картину, а мадам Томаат вложила в руки девушки украшенное драгоценными камнями яйцо в оберточной золотой фольге.
Юноша казался смущенным, когда снял бумагу с врученного ему пакета. Он притих, рассматривая картину, которую держал очень бережно.
— Потрясающе, — промолвил он. — Выглядит как подлинник. И все так жизненно.
Герр Брюгли рассмеялся.
— Это и есть подлинник, — сказал он. — Работа флорентинца.
— И яйцо французское, а не русское, — добавила мадам Томаат. — Увы, не Фаберже, но его последователь.
Девушка молча посмотрела на юношу, удивленно вскинувшего брови.
— Подарки слишком щедрые, — сказал он. — Это очень любезно с вашей стороны, но мы не можем… не можем их принять.
— Ну почему же? — возразил герр Брюгли. — Вы просто обидите нас, если не примете. Ведь так, мадам Томаат?
— Разумеется, — поддержала его она. — Именно так.
Они прощались в конце переулка. Юноша и девушка продолжали стоять еще несколько минут, он обнял ее за талию, и уже у подножия холма герр Брюгли обернулся, чтобы помахать им рукой. Когда подъехало такси, он открыл дверцу для мадам Томаат.
Герр Брюгли сказал водителю адрес, и они направились в сторону озера.
— Какой чудесный день, — вздохнул герр Брюгли. — Так много успели сделать.
— В Цюрихе мы всегда замечательно проводим время, — заметила мадам Томаат.
— Тогда до следующей среды, — предложил герр Брюгли. — Снова приедем сюда?
— Да, — ответила мадам Томаат. — Это было бы очень кстати. Возможно, нам опять повезет с погодой.
Такси двигалось без остановок. Теперь они сидели в тишине, размышляя об удовольствии прожитого дня. Мимо проносились кварталы жилых домов, гаражи, парки. Их сменили заводы и фабрики промышленной части города. На одном из зданий синими всполохами на фоне темного неба светилась огромная неоновая вывеска: «Шоколад Брюгли». Но герр Брюгли не видел ее, ибо прикрыл глаза от явного удовольствия и той усталости, которая приходит после насыщенного дня. Мадам Томаат смотрела на озеро. Вечером предстоит партия в бридж с друзьями, как обычно. В прошлый раз удача отвернулась от нее, все время шла плохая карта, но сейчас она была уверена: ей определенно повезет.
МИЛОЕ СВИДАНЬИЦЕ
Принимали хорошо — он заметил, что так бывало всегда в тех отелях, где стремились заполучить неуловимую знаменитость.
— Мы подготовили вам тот же номер, — сказал управляющий, довольный, что помнит подобные мелочи. — Вы жили в нем в прошлом году. Оттуда еще видны деревья. Надеюсь, вам там было уютно.
— Номер мне понравился. Да.
Он улыбнулся и поблагодарил. То, что его здесь знают, добавляло уверенности, по крайней мере, по отношению к персоналу отеля. Они это тоже понимали и при необходимости могли быть учтивыми. Во всяком случае, никогда не возникало каких-либо неприятностей или затруднений.
Вечером, уходя, он вручил им ключ, который тут же убрали под стойку.
— Сегодня великолепный вечер, — заметил администратор. — Чуть позже жара спадет. Приятной вам прогулки. Посмотрите город.
— Хорошо, — сказал он и вышел через вращающуюся дверь в ароматное тепло сада с цветущими деревьями и кустами. Тяжелый воздух окутал его, словно потоки воды в теплой ванне; как жарко, думал он, но скоро станет прохладней, вот только скроется солнце.
Минуя сады отеля, он пошел той дорогой, что спускалась с холма прямо в центр города. Никаких планов на вечер у него не было, но в глубине души он знал, что может произойти. Впрочем, лучше не загадывать, а подождать и все увидеть. Никому не ведомо, как оно сложится. Возможно, там никого нет. Смелость могла его покинуть. Он мог еще раз все хорошенечко взвесить и передумать — возвратиться в отель, закрыться в своем номере и провести время за чтением. Такое бывало с ним чаще, нежели наоборот.
Дорога круто вильнула вниз, огибая дома и прижатые к ним сады, позади остались магазины с опущенными шторами, женский монастырь, церковь. По пути ему встречались люди, везущие покупки на велосипедах. Стоя в дверном проеме одного дома, на него уставился какой-то старик, и он вежливо поприветствовал незнакомца на португальском. Старик закивал головой, прикрывая и вновь открывая слезящиеся глаза. Неожиданно мелькнула мысль, а что, если остановиться, поговорить, расспросить о близлежащих окрестностях, но тут из дома выбежала девочка и нетерпеливо стала дергать старика за рукав рубашки.
На какой-то миг его внимание привлекла витрина одного магазина, и он заглянул внутрь. Похоже, это квартал антикваров и книготорговцев. В витрине были выставлены выцветшие издания Пессоа с портретом поэта в окружении персонажей его произведений: Альберто Камоса, Рикардо Рейса, Фернандо Соареса. Удивительно, до чего все зависит от имени на обложке. Сегодня к Пессоа отнеслись бы так же плохо, как к любому сложному автору; зачастую критики сродни врачу — они подвергают творчество клиническому анализу, делая поэзию мертвой.
В магазине, где продавали африканские реликвии Империи, торговля велась сдержанно, почти извиняющимся тоном. Об обширных, кошмарных колониях уже никто не говорил; ведь теперь они вынуждены жить в этом городе, отставные чиновники, которые большую часть жизни провели в далеких селениях Мозамбика и Анголы, а потом вернулись в свою страну, желавшую лишь одного — стереть все из памяти. Вряд ли им было под силу все забыть; невозможно перечеркнуть годы жизни, постоянно делая вид, что в течение двадцати, тридцати лет службы за границей они ни к чему не имели отношения. Им необходимо было говорить об этом, ну хоть иногда, даже если только между собой, украдкой, подобно преступникам, которые делятся воспоминаниями о содеянном.
Для них такой магазин — своего рода бальзам на раны: здесь они всегда могли найти знакомые атласы, ведомственные инструкции с загнутыми уголками страниц, изданные в большом количестве Институтом колониальных стран, учебники грамматики языков малых народов. Столько усилий, столько борьбы; и все, к чему это привело, — долги, смерть, позор. Он подошел к витрине поближе. Большую часть вещей следовало выбросить за ненадобностью; ленты от старых медалей, резная трость из африканской древесины, голова мыльного камня. А рядом — старинная жестяная аптечка для оказания первой помощи, с нанесенным по трафарету именем на крышке. Аптечку могли выбросить еще несколько лет назад — возможно, никто ее не хотел покупать, — но теперь она, казалось, приобретала некоторую ценность. Вполне вероятно, что у кого-то она вызовет ностальгию или заставит пристальнее взглянуть на историю тех, кто не может этого помнить, так как их еще не было на свете, когда пал Салазар.
Какой-то человек встал рядом с ним, нарочито рассматривая предметы в витрине.
— Они нас просили вернуться, — заговорил незнакомец. — Вернуться и управлять их фермами. Можете в это поверить? В конце концов, так и случилось. Война, Фрелимо, выселение, масса всего. Марксисты просили нас вернуться!
Он взглянул на непрошеного собеседника, который улыбался ему, почти заговорщически, обнажив несколько золотых зубов.
