Алексей Слаповский - У нас убивают по вторникам
Возле церкви он говорит:
— Останови-ка.
Миша, не задавая вопросов, останавливается. Быстров входит в церковь.
Он беседует с отцом Иннокентием, молодым священником, который годится ему в сыновья.
— Сомнения одолевают, батюшка, — говорит он.
— В чем они, сын мой?
— Понимаете... Сегодня с утра бежал в парке... И вдруг — солнце в глаза. И меня как ударило. Я все увидел по-новому. Я понял, что не обращал внимания на обычные вещи. А они прекрасны. И вообще. Вот я говорю, произношу слова — это прекрасно. Дышу — прекрасно. Вижу — прекрасно. Неужели ничего этого не будет?
— Грешные словеса речешь, сын мой. Излишняя приверженность к миру земному — соблазн. Радуйся, что тебя, возможно, ждет юдоль чудесная, без суеты и мелких волнений.
— А если не ждет? Я же не сам умру, убьют.
— Тем паче, сын мой. За мученическую смерть Бог многое простит. Ты не об этом думай, а о покаянии, скорби о грехах своих, пока есть время.
— Нет, но обидно. Я не хуже других. Даже лучше.
— Это гордыня, сын мой.
— Хорошо. Не хуже и не лучше. Но — за что? Ведь это произвол! Это безумие власти, батюшка!
— Сказано, сын мой: всякая власть от Бога. Не в том смысле, что она божественна, а в том, что удостаиваемся мы той власти, которая дается нам по грехам нашим.
— А как же «не убий», батюшка? Разве не можете вы пойти к ним и сказать — нельзя? Ведь я ваш сын духовный, почему вы сына не защитите?
— Во-первых, не могу нарушить тайну исповеди. Во-вторых, в мирские дела церковь принципиально не вмешивается.
— Да какие же они мирские? О смерти речь идет! Это разве только мирское дело?
— Ну, не знаю. Можно, конечно, с епархиальным управлением посоветоваться. Митрополит рассмотрит дело, резолюцию соизволит наложить, потом оно пойдет, вероятно, еще выше. Чайку не желаешь, сын мой?
— Можно.
В доме батюшки попадья подает чай. Малолетний сын Иннокентия сидит за компьютером и играет в какую-то игру.
— Тешишься, чадо? — спрашивает Иннокентий.
— Я их всех убил! — кричит чадо. Иннокентий садится за стол, закуривает. Быстров тоже достает сигареты.
— Ох, грех, грех! — качает головой батюшка.
— Сами-то курите.
— Большая разница, сын мой! Неверующий курит и этим наслаждается, а верующий курит и страдает. Бранит себя, кается. Я просто до слез себя покаянием довожу иногда! — батюшка вытирает слезы, выступившие у него от дыма. — Да и сигареты стали делать — такая мерзость! А стоят все дороже! Вы-то что курите?
Быстров показывает.
— Не угостите? А то я все больше дешевенькие.
— Так что же мне делать, батюшка? — томится Быстров.
— Молиться, сын мой. Бог всемилостив, в печали утешит, в отчаянии спасет. Только уповай на Него безраздельно.
Батюшка ввинчивает в пепельницу окурок и отпивает чаю. Говорит попадье:
— Опять сахар забыла положить, матушка?
Быстров входит в свой кабинет. Оттуда уже выносят мебель.
— В чем дело? — спрашивает Быстров.
— Освобождаем.
И он, тихий и спокойный, вдруг начинает кричать:
— Поставь на место! И не трогать тут вообще ничего, пока я жив!
— А мы чего? Нам сказали.
— Кто сказал? Пока я тут распоряжаюсь, ясно? Вон! Вон отсюда!
Два чиновника, идущие по коридору, слышат этот крик.
— Надо же, как орет, — говорит один.
— Когда и орать, если не напоследок. Я бы всем всю правду сказал.
— Будто никто правды не знает. Особенность момента, брат: все всё знают. Никакого лицемерия, всё открыто. Мне нравится. Я вот, например, знаю, что ты под меня копаешь.
— Это правда. Подкапываюсь помаленьку. Собеседники добродушно посмеиваются.
Быстров тупо сидит за столом. Несколько раз поднимает руку, чтобы взять трубку телефона, на котором традиционно нет диска. И опускает руку.
Встает, подходит к окну. Видит, как голуби расхаживают по карнизу. Вот сорвались, полетели.
Видит, как дальний самолет прочертил небо белой полосой.
Быстров, что-то решив, направляется в комнату отдыха, где у него туалет, умывальник и т. п. Собирает пасту, щетку, пену для бритья, бритву, прочие принадлежности, берет пару рубашек в упаковке. А из сейфа достает пистолет. Все складывает в портфель.
В машине, то ли от спешки, то ли от волнения, он несколько раз подряд чихает, а потом вытирает платком покрасневший и мокрый нос.
— Опять насморк разыгрался. Останови у аптеки, — просит он Мишу.
— Что купить, я схожу? — предлагает Миша.
— Не надо, я сам.
Быстров покупает лекарство и видит через стеклянную стену, как Миша с кем-то конспиративно разговаривает по телефону.
Он идет в служебное помещение.
— Сюда нельзя! — говорит девушка в белом халате.
— Я знаю.
Быстров выходит с обратной стороны здания. Через подворотню попадает на другую улицу, ловит машину, уезжает.
Миша вбегает в аптеку, озирается. Чрез служебное помещение, как и Быстров, попадает во двор. Выбегает через подворотню. Крутит головой направо и налево. Быстров исчез.
А тот уже подъезжает к вокзалу. Идет к кассам.
— Один билет на ближайший.
— Куда?
— Все равно. Я же говорю: на ближайший! Кассирша берет паспорт. Смотрит на паспорт, потом
куда-то в сторону. И опять на Быстрова. И опять на паспорт, в сторону, на Быстрова.
Быстров резким движением вырывает у нее паспорт.
Кассирша хватает телефон, звонит кому-то.
События разворачиваются все стремительнее. Быстров едет в трамвае. Все люди кажутся ему подозрительными. Один тип особенно — в черных очках.
Быстров выскакивает из трамвая. Тип в очках тоже. Быстров идет мимо дома, сворачивает. Тип — за ним. Тип сворачивает за угол — на него смотрит ствол.
— Руки за голову, лицом к стене! — командует Быстров. Держа типа в очках под прицелом, он обыскивает его.
Достает документы. Скромное пропускное удостоверение.
— Это что?
— Там написано.
— Хочешь сказать, ты преподаватель музыкальной школы?
— Да.
— Хорошая крыша! — одобряет Быстров. — А на чем ты играешь с такими плечами?
— На фортепиано. Честное слово. С детства как-то полюбил.
Быстров выкидывает удостоверение в мусорный бак. И видит в баке выброшенное тряпье. Хватает что-то вроде рваной простыни, связывает сзади руки подозрительного типа. Толкает его, тот падает на землю. Быстров связывает ему ноги.
Уходит.
Теперь надо поменять внешность. Быстров в парикмахерской.
— Постричь. Наголо.
Парикмахер смотрит на него в зеркало. Быстров смотрит на парикмахера. Вскакивает, стаскивает с себя покрывало, уходит. Рука парикмахера тянется к телефону.
Быстров в каком-то дворе, в закутке за мусорными баками. Он сидит на земле, перед ним осколок зеркала. Быстров сдабривает волосы пеной и, морщась, удаляет волосы бритвой-станком. Время от времени поливает голову водой из бутылки.
Преобразившийся Быстров останавливает машину.
— Командир, надо из Москвы уехать.
— Это запросто! — спрашивает пожилой, но бесстрашный водитель. — И куда надо?
— Чем дальше, тем лучше.
— От денег зависит.
Быстров показывает деньги:
— Этого на сколько хватит?
— Километров на триста.
— Годится.
Водитель везет странного пассажира. Деликатно осведомляется:
— А вы никого не убили?
— Нет. Это меня собираются убить.
— Да? Слушайте, где-то я вас видел?
— Вряд ли.
А большие люди собрались, чтобы обсудить положение.
— Ну что? Оконфузились? — спрашивает Капотин.
— Кто же его знал, что он такой фортель выкинет? — оправдывается Пробышев. — Был тихий, послушный человек.
— Жена, дочь — знают, где он?
— Вели с ними работу, — отвечает Пробышев. — Не знают.
И вправду — вели работу. Светлана уныло бродит среди разгромленной мебели.
Настя, вся в крови, пошатываясь, бредет в ванную.
— Кто у него еще есть? — спрашивает Капотин.
— Брат. С ним тоже поработали.
И опять не соврал генерал. Быстров-младший сидит с книжкой и берет чашку с чаем, чтобы отхлебнуть. Морщится. Открывает рот, в котором нет половины зубов. Вынимает шатающийся зуб.
— Розыск организовали? — продолжает выспрашивать Капотин.
— Сразу же. Его уже зафиксировали в нескольких местах, но не успели задержать.
— Что ж. Нет худа без добра, — неожиданно говорит Капотин. — Раньше его было не за что убивать, только по необходимости. А теперь есть за что. В прессе и на телевидении организуйте ряд материалов о Быстрове как о коррупционере, политическом авантюристе. Можно сказать, что он хотел организовать переворот.
— Фашистский, — вставляет кто-то.
— Ладно, пусть фашистский. Ну и еще что-нибудь добавьте. В быту маньяк, хапуга. Детей обижал. И если, товарищ генерал Пробышев, через три дня он не будет найден, а окажется в каком-нибудь Лондоне, убить придется вас.
