Дмитрий Коваленин - Сила трупа
— Михалыч! — просунулась в дверь рыжая испуганная голова. — Арсен щас у Люськи! Сказал, шоб ты типа сам зашел…
«Мастер» скользнул по мне глазами, с неловкой усмешкой матюгнулся, бросил «обождите» и вышел.
Его не было минут двадцать. За это время я исследовал полки с русскими видеофильмами (в основном, про войну, голых баб и очередных братков), пролистал книжку А. Тополя «Кремлевские жены», впервые в жизни как следует разглядел интерфейс русской «Виндоуз» в залапанном мониторе, прикончил чашку дешевого «Нескафе» и выкурил три сигареты. Последним, на что упал мой тоскующий взгляд, была стопка сахалинских газет рядом с урной у выхода. А точнее — реклама на верхней из них:
Шоп-туры в Японию!
МУРОРАН, ХАКОДАТЭ, АКИТА
Провоз автомобилей по паспорту моряка гарантируем.
ООО «Арсентуризм».
Вернулся Михалыч еще задумчивее, чем прежде. Медленно подошел к иллюминатору, посверлил глазами наружный пейзаж и фальшивым голосом произнес:
— Красивый порт… Давно в такие не заходил.
Я молчал.
— Ну что, Дмитрий, — продолжал он. — И, э-э… давно вы здесь служите?
— Собачки служат, — отчего-то вспомнил я классику. — Я работаю. Семь лет уже.
— Вот как? А сами откуда?
— Родился на Сахалине, учился во Владике… Так что будем делать с трупом, Леонид Михалыч?
— Ну да, ну да, — ответил он вроде бы невпопад, открыл шкафчик в углу и достал початую бутылку армянского коньяку. — Стало быть, земляки… Не желаете?
— Унюхают — уволят! — честно ответил я, хотя именно сейчас бы не отказался. — Спасибо, конечно…
— Понимаю, — кивнул Михалыч и медленно выпил. — За те деньги, что, наверное, платят вам, я бы тоже завязал. На работе, по крайней мере. Ну, это ладно. «Каждому свое»… Так, кажется, говорил ваш Конфуций?
— По-моему, это Геббельс говорил, — поправил я. — Да и Конфуций, вообще-то, китаец. А мой японский шеф должен через двадцать минут вашим в Корсаков телеграфировать. Там день рабочий кончается, а мы тут с вами иллюминаторы разглядываем.
— Ну да, ну да…
Михалыч прикончил вторую, оторвался от пейзажа — и всем кителем развернулся ко мне. Честно скажу — на пару секунд я залюбовался. Передо мной стоял почти настоящий Советский Капитан. С единственной разницей, которая от него уже не зависела.
— И сколько вы его уже тут… маринуете? — уточнил Михалыч голосом теледиктора Левитана.
— Да уж восьмой день как в гробу.
— Ага! — после второй Михалыч пришел в форму и явно начал нравиться самому себе. — Значит, проблема?
— Проблема? — не понял я. — Вы же его забирать пришли. Вот и забирайте, в чем проблема?
— Дмитрий, Дмитрий… — картинно покачал головой Михалыч. — Одно дело, зачем мы к вам в Ниигату пришли. И совсем другое — для чего мы вообще в море выходили! Если мы берем на борт труп, то на Хоккайдо уже не заходим, прямиком на Корсаков идем. Соображаете?
Я промолчал. Дверь каюты опять приоткрылась, и рыжая Колюнина голова пробасила:
— Михалыч!! Арсен сказал: «И Люське мотоцикл!»
Голова исчезла, дверь захлопнулась, Михалыч даже не обернулся.
— Вот, слыхали? — вздохнул он, нацепил очки, уселся за стол и начал перебирать документы. — И Люське, блин, мотоцикл… А все почему? А все потому, что в Муроране нас ждал заказ. Классный, скажу вам, заказ! Под него команду и набирали. Постановление у нас новое с февраля. Еще не в курсе? «Каждый член экипажа имеет право провезти без пошлины один автомобиль»… Так что теперь придется брать здесь. Иначе никак!
— То есть… сорок две машины?! — опешил я.
— И мотоцикл, — кивнул Михалыч. — Люди за эти паспорта моряка в очереди стояли и доллары кровные выкладывали. Обманывать уже никого нельзя, сами понимаете. Не те сейчас времена!
— Бесполезно, — покачал я головой. — Я, конечно, не знаю, как там в Муроране, но… Здешняя Иммиграция столько народу на берег не выпустит. Двадцать три «шор-пасса», как положено, и не больше. Чего бы там ваш Арсен наивным людям ни гарантировал. Это во-первых.
— А во-вторых? — прищурился «мастер».
— Во-вторых, вы не знаете местной таможни. Да с таким перегрузом вы из нашего порта просто не выйдете!
— Во-от! — обрадовался Михалыч моей понятливости. — А вы говорите, какие проблемы… Мы же труп-то ваш, вообще говоря, можем и не забирать! Это вы понимаете?
— А приказ пароходства? — посмотрел я на капитана в упор. Тот заморгал, снял очки и перевел взгляд на синее море в иллюминаторе.
— А пароходству, дорогой вы мой, я всегда могу составить рапорт. О том, что японская сторона не обеспечила «грузу 200» должной санитарной безопасности. В результате чего транспортировка вышеозначенного груза оказалась невозможна. Вот так и передайте вашему шефу… Еще кофейку?
Ровно через сутки из Западного Порта Ниигата отчаливало странное судно. Странное по многим параметрам. Его палубы, проходы и трюмы были под завязку забиты полуржавыми джипами, легковушками и микроавтобусами всех мастей и оттенков. Оно кренилось на левый борт, его осадка превышала все допустимые нормы, а к основанию мачты передним колесом вверх был приторочен огромный желтый мотоцикл.
То был самый натуральный корабль-призрак: судна, подобного этому, ни появиться в нашем порту, ни тем более выйти отсюда теоретически не могло. И все же, и все же — несмотря ни на что! — оно отчаливало и медленно уходило за горизонт. Благодаря источнику энергии помощнее любого ядерного реактора. Источник тот находился отнюдь не в машинном отделении, а в простой морозильной камере. В обществе двух разделанных свиных туш и трех контейнеров сухого льда. Звали его, дай бог памяти, Николай. Безвестный сахалинский морячок, умудрившийся после смерти сдвинуть на этом свете больше, чем за всю свою непутевую жизнь.
Два патрульных катерка, каждый на расстоянии километра, отконвоировали «Чекиста» до выхода из бухты — и вернулись к своим делам.
* * *Вот почему, услыхав о решении «кремировать», и весь наш порт, и таможня, и Иммиграция, и, я думаю, бирманское пароходство со страховыми агентами в Лондоне — все как один вздохнули с нечеловеческим облегчением.
Интересно, как они там в Бирме капитанов выбирают — по росту, что ли? Когда к трапу подогнали похоронный автобус и команда вывалила на причал, двухметровый капитан маячил над собственным экипажем комичный, как Гулливер среди лилипутов. По-английски, хотя и с трудом, говорил только он, остальные лопотали что-то ни разу мною в жизни не слыханное. Сказать, что настроение у всех, кроме шефа, было «похоронным» — значит не сказать ничего. Ни бирманцы, ни я не имели ни малейшего представления о том, что с нами будут делать — и как нам себя при этом вести.
Я до сих пор не знаю, как поступают с трупами в Бирме. Вроде бы тоже кремируют. Все-таки в Бирме, как и в Японии, места совсем чуть-чуть. С другой стороны — люди там, в основном, тоже маленькие (капитаны сухогрузов не в счет). Так что, может, и хоронят, кто их разберет. Но если-таки кремируют — видимо, как-то очень по-своему. Ибо Последнее Бирманское Пожелание в радиограмме звучало более чем конкретно: «предать огню без совершения религиозных обрядов». То есть, надо полагать, какие-то свои обряды планировались задним числом. Там, в Бирме. Но не сейчас, не здесь.
Все, что я знал: роскошный автобус с двадцатью бирманцами, моим шефом и мной направляется в муниципальный крематорий. С единственной целью: получить под японскую расписку урну с прахом бирманского боцмана — и вручить сей объект капитану его же судна.
Так. Так. Соображаем. Сегодня пятница. Судно уходит в понедельник. Труп уже в крематории — утром в гробу из морга доставили. А мы теперь туда едем. На автобусе, из порта, в обед. Обедать сегодня я так и не смог, кусок сырой рыбы в горло не лез. А завтра наконец-то суббота. Уже и не верится, после всего-то. Но все-таки — за каким хреном мы премся в крематорий такой толпой? На борту одного кока оставили! Какого лешего? Что, втроем с капитаном не унесли бы? Сколько, вообще, весят сухие человеческие кости? Три килограмма? Четыре?
Я смотрел на свои руки и думал. Вот возьмем мои ногти. Я стригу их… ну, где-то раз неделю. И в целом настригаю, допустим, один грамм. Или меньше? Ах, нет, еще на ногах. Там с одних только больших пальцев полграмма набегает. Хорошо, пошли дальше: в году пятьдесят две недели. Значит, полста граммов в год. Стало быть, за всю свою жизнь — дай бог здоровья! — я состригу с себя килограмма три собственных, э-э… костей. А еще ведь выпавшие и удаленные зубы! Двадцать восемь молочных, тридцать два коренных. Так, кажется? Не важно. Кто знает, сколько из них останется со мною, когда я умру?.. Как бы там ни было — в итоге, с зубами, три кило с лишним? Стоп-стоп-стоп… Но это же и есть приблизительный вес моего нынешнего скелета! И куда же он, мой второй скелет, девается еще до моей смерти? Расползается по миру? А еще точнее — по свалкам и канализациям городов и стран, в которых я жил, живу и надеюсь пожить еще хотя бы лет тридцать?
