Шмуэль-Йосеф Агнон - Кипарисы в сезон листопада
Сказала Инга:
— Рассказывай, я слушаю.
Опустил Вернер руку в карман и принялся шарить там. Но подарок, купленный для Инги, был заложен ради билета в Ликенбах. Улыбнулся смущенно и сказал:
— Ты хочешь знать, что я делал все это время?
Кивнула головой и сказала:
— Почему бы и нет?
Но когда принялся рассказывать, увидел, что она не слушает.
Сказала Инга:
— А как относились к тебе болгары?
— Болгары? Да ведь болгары были нашими союзниками…
Сказала Инга:
— Разве ты не был в плену? Мне казалось, я слышала, что ты попал в плен…
Сказал Фернхайм:
— Я был в плену у сербов. Ты не в состоянии отличить врагов от друзей. Я слышал, он вернулся.
Покраснела и не ответила ему.
Сказал Вернер:
— Ты подозреваешь, что я обманул тебя. Солгал, когда сказал, вернувшись, что видел Карла Найса — как на него обрушилась гора. Сто раз я готов был соврать что угодно, лишь бы угодить тебе. Но это было правдой.
Сказала Инга:
— И правдой, и неправдой…
— Правдой и неправдой?.. В чем же тут неправда?
Сказала Инга:
— Правда, что обрушилась на него гора, но она не накрыла его.
Сказал Вернер:
— Если так, то где же он был все эти годы?
Сказала Инга:
— Это долгая история…
Сказал Вернер:
— Ты боишься, что долгая история займет слишком много времени и затянет мое пребывание у тебя?
Сказала Инга:
— Я имела в виду не это.
— А что же?
— Что я не мастерица рассказывать.
Сказал Вернер:
— В любом случае я должен узнать, что было и чего не было. Я собственными глазами видел, как обрушилась на него гора, а ты говоришь: «Обрушилась, но не на него». Прости, если я повторяюсь и спрашиваю: где же, в таком случае, он скрывался все эти годы? Писем не писал, в книге живых не значился, и вдруг является и говорит: вот он я! И теперь не остается нам ничего иного, как спровадить Вернера Фернхайма прочь из этого мира и забрать себе его жену. Разве не так, Инга?
Сказала Инга:
— Не надо, Вернер.
Сказал Вернер:
— Или еще лучше: пусть этот Вернер, этот Вернер Фернхайм, муж Ингеборг, сам удалит себя из этого мира, чтобы господин Карл Найс без излишних хлопот взял себе в жены госпожу Ингу Фернхайм — извините: госпожу Ингеборг из семейства Штаркмат. А женщина, на которой Вернер законным образом был женат, и она даже родила ему ребенка — и даже если забрал его Господь, то отец его еще существует и желает продолжать существовать, желает продолжать жить, после всех тех лет, что не видел жизни. Этот Вернер Фернхайм, хоть и не обласканный судьбой, тем не менее не готов удалить себя из этого мира. Напротив, он жаждет новой жизни. Я вчера был на могилке нашего сына. Ты полагаешь, что с ним вместе вы похоронили всё то, что было между нами? Не плачь, мне нужны не твои слезы.
И вдруг изменил тон и сказал:
— Я не явился силой вломиться в твою жизнь. Даже последний из падших не лишен остатков достоинства. Надеюсь, ты поймешь: я должен был видеть тебя, должен был говорить с тобой, но если ты не хочешь — я уйду. Кто знает, может, будущее окажется более благосклонным ко мне, чем господин Хайнц Штайнер и госпожа Инга из семейства Штаркмат полагают… Еще не подписан мне смертный приговор на веки вечные. Скажи мне, Инга, он тут? Не бойся, я не собираюсь ничего ему сделать. Что я могу, если даже горы издеваются надо мной?!
Недвижная и печальная сидела Инга. Раз и другой взглянул на нее Вернер. С того дня, как он видел ее тогда, она немного пополнела. Или выглядит так, потому что одета в черное. Черное платье прекрасно сидело на ней, на ее изящном теле, и золотистые волосы красиво обрамляли голову. Светилась белая кожа на шее, но радость, что сияла в ее глазах, теперь потухла. Фернхайм понимал, что не он, вернувшийся из плена, был причиной этой радости, что вспыхнула она с новой силой в ту минуту, как воскрес Карл Найс. И хотя удручала причина, но видеть ее счастливой поначалу было приятно. Теперь же, когда померкла всякая радость, наполнилось его сердце жалостью к ней.
Снова поднял он глаза на нее. Она сидела согнувшись и спрятав лицо в ладонях, мокрых от слез. Вдруг вздрогнула, словно в испуге, будто чья-то рука коснулась ее плеча. Вытянула ладонь навстречу, будто защищаясь, взглянула на него сердито.
Сказал Вернер:
— Я сейчас уйду.
Сказала Инга:
— Прощай, Вернер.
Он еще спросил:
— Ты не подашь мне руки?
Она протянула ему на прощание руку.
Он сжал эту руку и проговорил:
— Прежде, чем я уйду от тебя, я хочу что-то сказать.
Высвободила свою руку из его руки и пожала плечами, словно отказываясь слушать.
Сказал Вернер:
— И все-таки тебе не мешало бы выслушать. Пусть не ради этого Вернера, который торчит тут незваным гостем, но ради того Вернера, что удостоился некогда встать с Ингеборг под свадебный балдахин. Но если ты не хочешь, я не стану принуждать тебя. И теперь…
Сказала Инга:
— Теперь прощай.
Сказал Фернхайм:
— Пусть будет так. Прощай, Ингеборг, прощай…
Но хоть и собирался уйти, продолжал стоять.
Она подняла на него глаза, словно удивляясь, что он еще не уходит.
Сказал Вернер:
— В любом случае странно, что ты не хочешь хоть немного послушать, что со мной было.
Сказала Инга:
— Разве ты не рассказал мне?
Сказал Вернер:
— Я начал рассказывать, но твои мысли были в другом месте.
Сказала Инга:
— Уши мои были на своем месте, но ты ничего не сказал.
Спросил Вернер:
— Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе?
Сказала Инга:
— Ты, верно уже рассказал все Гертруде или Хайнцу, или обоим вместе.
Сказал Вернер:
— А если я и рассказал им?
Сказала Инга:
— Если ты рассказал им, то они после перескажут мне.
Сказал Вернер:
— Насколько я понимаю, тебе неинтересно знать.
Сказала Инга:
— Почему ты так говоришь? Я ведь ясно сказала, что Гертруда или Хайнц перескажут мне после, значит, я хочу знать.
Сказал Вернер:
— А если я сам расскажу тебе?
Спросила Инга:
— Который час?
Улыбнулся Вернер и сказал:
— Разве ты не знаешь пословицы: дем гликлихен шлегт кайне штунде — счастливые часов не наблюдают?
Сказала Инга:
— На это я вряд ли сумею тебе ответить?
Сказал Вернер.
— А на все остальное ты готова ответить мне?
Сказала Инга:
— Это зависит от вопросов. Но, боюсь, что сейчас я уже не имею возможности продолжать беседу. И вообще…
— Вообще — что?
— У тебя странная манера цепляться к каждому слову.
Сказал Вернер:
— Тебе представляется странным, что после всех тех лет, что я не видел тебя, я с жадностью хватаюсь за твои слова?
Схватилась Инга за голову и сказала:
— О, моя голова!.. Не взыщи, Вернер, но я попрошу тебя оставить меня одну.
Сказал Вернер:
— Я уже ухожу. Ты смотришь на мои ботинки? Они старые, но удобные. Хорошо сидят на ноге. А ты гонишься за модой и стрижешь волосы. Не скажу, что это некрасиво, но когда у тебя были длинные волосы, было красивей. Когда умер мальчик? Я был на его могилке и видел плиту, но забыл дату. Ты плачешь? У меня тоже разрывается сердце, но я сдерживаю себя, и если ты поглядишь мне в глаза, то не увидишь в них слез. Скажи ему — этому, что стучит в дверь, — что не можешь встать и открыть: у тебя болит голова. Зиги, это ты тут? Что ты хочешь сказать, Зиги? Иди сюда, милый, давай помиримся. Что у тебя в руке? Письмо? Ты почтальон, сын и наследник моего милого шурина?
Протянул Зиги тетке записку и вышел.
Взяла Инга записку и взглянула на Вернера исподлобья, силясь понять, отчего же он все не уходит, этот человек? Ведь должен был, кажется, уже уйти…
Так или иначе, она принудила себя размышлять не о нем, а лишь о том, что должна идти: «Я обязана идти, мне невозможно не пойти, каждая минута промедления…» И снова бросила взгляд на Фернхайма, подумав при этом: он вообще не понимает, что я должна идти!
Посмотрела на него и сказала:
— Извини, Вернер, меня зовут, я должна идти.
Сказал Вернер:
— Откуда ты знаешь, что тебя зовут? Записка так и лежит в твоей руке свернутая, ты даже не взглянула на нее.
Инга стояла, понурившись, опустив плечи, и казалось, что ее воля уступает его воле, и не так уж ей важно теперь, уйдет он или нет. Глаза ее потухли и веки опустились.
Спросил Вернер чуть слышно:
— Ты устала?
Подняла Инга взгляд и ответила ему:
— Я не устала…
Новый порыв охватил вдруг Вернера.
— Хорошо, хорошо, — сказал он, — замечательно, что ты не устала! Мы можем посидеть и поговорить друг с другом. Ты не представляешь себе, сколько я ждал этого часа: видеть тебя! Если бы не эта надежда, я бы не выдержал. А теперь я знаю, что всё долгое ожидание было ничто по сравнению с этой минутой, когда мы сидим тут вместе. У меня не хватает слов рассказать, но мне кажется, какую-то часть ты читаешь на моем лице. Видишь, дорогая, видишь — колени мои сами преклоняются перед тобой. Так они преклонялись всякий раз, когда я думал о тебе. Как я счастлив, что снова нахожусь с тобой под одной крышей! Я не мастер говорить, но одно я скажу тебе: с того часа, как я отправился в путь, душа моя взволнована, как в тот день, когда ты положила свою руку на мою руку и согласилась стать моей женой. Ты помнишь ту минуту, когда ты склонила голову на мое плечо, и мы с тобой сидели рядом — твоя рука в моей руке? Глаза твои были прикрыты. И я, когда закрываю глаза, вижу перед собой все мгновения того неповторимого дня. Выброси записку, Инга, дай мне руку. Глаза мои закрыты, но сердце видит, до чего ты хороша, до чего прекрасна ты для меня!
