Алессандро Барикко - Трижды на заре
Не в этом смысле. Настоящий дом. В голове.
Не уверена, что понимаю.
Что-то, что вы строите, ваша задача.
Ах это.
Да, это.
Я уже говорила вам, что никогда ничего не довожу до конца.
А случалось ли вам положить чему-нибудь начало, хоть раз?
Может быть, один.
Где это было?
Рядом с мужчиной.
Хорошая точка отсчета.
Будет вам.
С отцом ребенка?
С ним-то? Ничуть не бывало: тот мудак вовремя испарился.
Сожалею.
У него и работы-то не было. Хотя можно сказать, что и была: он машины воровал.
А другой?
Кто?
Тот, у которого дом.
Ну, тот…
Было в нем что-то особенное?
Все. Он один такой в мире.
То есть?
Таких, как он, больше нет.
Где он сейчас?
Не со мной.
Почему?
Не берите в голову.
Он вас не любил?
Ах нет, любил.
Что тогда?
Мы все время скандалили.
Как именно?
Вы не поймете.
Почему?
Знаете ли вы, что означает быть от кого-нибудь без ума?
Боюсь, что нет.
То-то и оно.
Попробуйте объяснить.
Шутите?
Попытайтесь, скажите хоть что-нибудь.
С какой стати?
Мне нечего делать. Приходится ждать, пока ботинки высохнут.
Хороший ответ. Что именно вы хотите знать?
Что означает быть от кого-нибудь без ума.
И вы этого не знаете.
Нет.
Женщине только и пришло на ум: ведь ты понимаешь фильмы о любви, по-настоящему понимаешь. Но и это нелегко было объяснить. Да и звучало оно как-то по-идиотски. Невольно вспомнилось столько всего, пережитого рядом с любимым человеком или вдали от него, что в сущности давным-давно одно и то же. Обычно она старалась об этом не думать. Но тут много чего вспомнилось, особенно одно из последних расставаний и то, что она поняла в тот миг, когда сидела за столиком в кафе, а он только что ушел. Она поняла с абсолютной непреложностью, что жить без него отныне и навсегда станет ее основным занятием и что с этой минуты все вещи каждый раз будут отбрасывать тень, специально для нее, лишнюю тень, даже в темноте, особенно в темноте. Задумалась, можно ли таким образом объяснить, что означает быть от кого-нибудь без ума, но, подняв взгляд на мужчину, стоящего у окна с чемоданчиком в руке, увидела, какой он элементарный, какой окончательный, и ей показалось абсолютно бессмысленным пытаться что-либо объяснить. В конечном счете ей даже и не хотелось этого делать, да и не затем она находилась здесь. Так что она улыбнулась грустной улыбкой, совсем ей не свойственной, и сказала — нет, лучше не брать в голову. Будьте любезны, сказала она мужчине, не будем больше говорить обо мне. Как прикажете, сказал мужчина. Дама открыла вторую банку пива и какое-то время молчала. Потом спросила, какого черта он стал в конце концов делать весы. Ее это не слишком интересовало, но хотелось прервать молчание, или память о любимом человеке. Поэтому и спросила: как получается, что в конце концов начинаешь торговать весами. Мужчине же, должно быть, этот вопрос показался немаловажным, потому что он начал припоминать тот первый раз, когда его научили взвешивать. Взвешивать точно. Вероятно, тогда к нему и прилепилась мысль о том, что недостает инструментов, чтобы взвешивать; оттуда и начались все проблемы. Он должен был взвесить лаки двух видов, их следовало смешать в точной пропорции: сколько нужно одного, сколько другого. Если сделать все как следует, кисть заскользит по дереву и цвет будет верным в утреннем свете и немного более теплым на закате. Он бы с удовольствием объяснил, какое отношение это имеет к задаче, которую каждый перед собой ставит: заново построить дом; и начало тому положено, в некотором роде, зарею. Но, подыскивая слова, он опустил взгляд на тротуар за окном и увидел, как перед входом в гостиницу останавливаются три полицейские машины, мигая синими огнями. Один полицейский, стоя у открытой дверцы, что-то говорил в рацию. Мужчина умолк, повернулся к даме, которая лежала в постели. Только сейчас он заметил, что ее светлые глаза — серые, волчьи; и понял, откуда берет начало ее красота. Я вас слушаю, сказала дама. Мужчина все глядел и глядел на нее — в эти глаза, — но в конце концов отвернулся к окну и снова пустился в воспоминания о двух банках с лаком и о густой жидкости, что лилась в стеклянную мензурку.
Такому не вдруг научишься, сказал он наконец.
Странный вы человек. Идите сюда.
Нет.
Почему?
Ночь прошла.
Уж не думаете ли вы до сих пор о той треклятой встрече? Вас уже давно отпели и похоронили.
Нет, не в этом дело.
А в чем тогда? Боитесь, что вас застукают поутру с дамой в вечернем платье? Говорю вам, я способна исчезнуть так, что никто и не заметит.
Правда?
Разумеется.
Наверное, лучше бы вам сделать это прямо сейчас.
Даже и не подумаю! С какой стати?
Послушайтесь меня и сделайте это сейчас.
Что вы плетете?
Ничего.
Нет, знаете, что я сделаю? Неплохо бы получить в номер хороший завтрак, чтобы отпраздновать.
Положите на место трубку.
Какой номер бюро обслуживания?
Не делайте этого, прошу.
Ах вот, девять, как всегда…
ПОЛОЖИТЕ ТРУБКУ НА МЕСТО.
Успокойтесь, что с вами?
НЕМЕДЛЕННО ПОЛОЖИТЕ ТРУБКУ!
Хорошо… хорошо, вот, положила.
Извините.
Что на вас нашло?
Вы это плохо придумали.
Как раз хорошо.
Поверьте, нет.
Я не стала бы заказывать две порции, я заказала бы одну, мы бы ее поделили, а когда завтрак принесли, я бы спряталась в туалете.
Мужчина, казалось, задумался на мгновение, могло ли это сработать, но на самом деле он думал совсем о другом. Он как раз что-то хотел сказать, когда постучали в дверь, трижды. Из коридора раздался голос: полиция графства — без излишнего пафоса, но твердо, без колебаний. Мужчина подождал секунду, потом отозвался громко: иду. Обернулся, посмотрел на даму. Она лежала не шевелясь, простыня соскользнула до бедер. Мужчина снял пиджак, подошел к кровати, протянул его даме. Прикройтесь, сказал. В дверь снова постучали. Дама надела пиджак, посмотрела на мужчину и произнесла тихо: вам не о чем беспокоиться. Мужчина отрицательно покачал головой. Потом повторил громко: иду — и направился к двери. Дама сунула руки в карманы пиджака и в правом нащупала пистолет. Сжала его. Мужчина открыл дверь.
Полиция графства, сказал полицейский, показывая удостоверение. Другой рукой он держался за рукоятку пистолета, висевшего на поясе.
Вы — господин Малколм Уэбстер? — спросил полицейский.
Да, я, ответил мужчина.
Вынужден попросить вас следовать за мной, сказал полицейский.
Потом обернулся к кровати и, кажется, вовсе не удивился, обнаружив даму под простынею.
Пистолет? — спросил он.
Все в порядке, ответила дама, он у меня.
Полицейский кивнул.
Снова повернулся к мужчине.
Пойдемте, сказал.
ДВА
Она была еще совсем девчушка, одетая как взрослая женщина, отчего казалась еще моложе. И макияж: губы накрашены, глаза густо подведены — светлые, но серые, волчьи. Она пришла около девяти вечера, со своим парнем; с кем-то, кто, по всей вероятности, должен был быть ее парнем: с юношей чуть постарше. Оба, очевидно, уже порядком выпили. Номер для них не был заказан, и они заявили портье, что забыли документы в машине. Портье уже шел шестой десяток, и в дирекции ему велели на многое смотреть сквозь пальцы, только требовать оплаты вперед. Он был не из тех, кто своевольничает, поэтому выделил парочке комнату на четвертом этаже и выписал счет. Парень вытащил из кармана пачку банкнот и расплатился наличными. Пока считал деньги, бросил пару фраз, скорее грубых: важно было дать понять, что он крутой. Девчушка не проронила ни слова. Стояла у стойки, в двух шагах от парня.
Они поднялись в номер, но почти сразу спустились и отправились ужинать, не попрощавшись с портье.
Отель был убогий, на окраине города.
В поздний ночной час портье, вытянувшийся на раскладушке, услышал в холле какие-то звуки, вроде бы приглушенные голоса. Поднялся посмотреть и увидел, как эти двое целуются, прислонившись к стене. Девчушка, по всей видимости, была бы не прочь подняться в номер, но парень распластал ее по стенке, и она между поцелуями хихикала. Когда парень полез ей под юбку, она закрыла глаза, не переставая смеяться. Сцена могла бы даже быть прелестной, вот только парень вел себя не совсем красиво. Портье слегка кашлянул. Парень обернулся было, но потом продолжил то, чем занимался, будто ему все равно, смотрят на него или нет; а может, ему это даже и нравилось. Но портье это не устраивало: он взял ключ от их комнаты и сказал громко, что был бы им весьма обязан, ежели бы они поднялись к себе. Парень выругался, но вынул руку оттуда, где она была, и ею же пригладил волосы. В конце концов они взяли ключ и отправились наверх. Портье так и остался стоять за стойкой, размышляя о том, сколько прелести в этой девчонке, когда девчонка снова появилась в холле, осененная усталостью, которой раньше не замечалось, и сказала, что в номере нет полотенец. Портье был уверен, что полотенца есть, но пошел за ними в кладовку без лишних вопросов. Вернулся, протянул полотенца девушке, та поблагодарила, очень вежливо, и собралась уходить. Но, сделав пару шагов, остановилась, обернулась и задала вопрос, так, будто он был заранее приготовлен, и в голосе звучало простое любопытство и толика той самой усталости.
