Джон Ирвинг - Человек воды
Но! В этом темном царстве есть тонкий луч света. Руководитель моей диссертации, доктор Вольфрам Хольстер, предоставил мне небольшую сумму из Сравнительного литературного фонда, как он настоятельно требует его называть. За свой кусок фонда я кручу пленку в лингафонном кабинете для первокурсников, изучающих немецкий. Моим напарником по этому занятию оказался пронырливый педантишка по имени Зантер, чья интерпретация и «надлитературный» перевод Боргетца напечатаны в «Лингвисте» за этот месяц. Я показал Зантеру целую кипу листов в моей рукописи диссертации; он прочел все одним махом за вечер и сказал: «Не думаю, что кто-то возьмется это напечатать». Я спросил у него, каков тираж «Лингвиста»; с тех пор мы с ним не разговариваем. В последующий период моей необременительной деятельности в лингафонном кабинете, когда я знал, что Зантер заступает на пост, я ловко подменял пленки. По этому поводу он оставил мне записку: «Я знаю, что вы делаете»; она была всунута в коробку с пленкой, которая, как он знал, была моей любимой. Я тоже оставил ему записку: «Но никто не знает, что делаете вы». Теперь всякое общение между нами исключено.
И все же этот фонд слишком мал, а мне достался лишь крохотный его кусок. Бигги пришлось вернуться к прежней работе в больнице — уход за лежачими стариками с шести утра до полудня, пять раз в неделю. Кольм, таким образом, остается со мной. Малыш встает приблизительно в то же время, когда уходит Бигги. Я пытаюсь удержать его в постели почти до семи. Затем его мокрые штанишки напоминают мне о неполадках в туалете и заставляют вставать и звонить Кротцу, сантехнику.
С Кротцем мы видимся часто. Видишь ли, этим летом я сдал в субаренду наш дом троим футболистам, изучающим курс истории культуризма. Я подозревал, что футболисты могут быть неуклюжими и грубыми, что они могут сломать стул или развалить нашу кровать, я даже был готов к тому, что обнаружу брошенную ими совращенную девушку; но я был совершенно уверен, что они чистоплотны. Ты же знаешь этих спортсменов — постоянно обливаются душем и брызгаются дезодорантом. Я был уверен, что они не станут устраивать свинарник.
Ну так вот, сами жилые комнаты оказались довольно чистыми, и даже никакой совращенной девицы в них не было. К нашей двери были прибиты трусики Бигги, на которых один из троих, наиболее сильный в литературе, вывел краской «Спасибо». Бигги была возмущена; все наши вещи она сложила с крайней аккуратностью, и ей неприятно было думать, что эти трое футболистов рылись в ее нижнем белье. Но я страшно радовался: дом уцелел, и закончившие обучение спортсмены заплатили за свое проживание. Но потом начались водопроводно-канализационные проблемы, и Бигги пришла к выводу, что единственная причина, по которой дом выглядел таким чистым, заключалась в том, что все дерьмо этих чертовых футболистов смыло водой.
Кротц засовывал свой Рото-Рутер в наш унитаз не меньше четырех раз. Среди прочих предметов он извлек: шесть спортсменских носков, три целых картофелины, разбитый торшер и маленький лифчик — явно не Бигги.
Я позвонил в офис спортивного факультета и пожаловался. Поначалу они были очень внимательны. Какой-то тип сказал: «Разумеется, никак нельзя, чтобы наши ребята оставляли о себе дурную славу у местных домовладельцев». Он пообещал мне во всем разобраться. Затем он справился о моей фамилии и о том, какой собственностью я владею. И мне пришлось признаться, что никакой собственностью я не владею, а только арендую дом, и что я всего лишь пересдал его на лето спортсменам. На что он воскликнул: «Так вы студент!» Мне следовало предвидеть, какой будет реакция, но я честно ответил: «Да, корплю над своим дипломом по сравнительной литературе». Тогда он сказал мне: «Ну так вот, сынок, пусть ваш домовладелец сам напишет жалобу».
А поскольку мой домовладелец предупредил меня, что я отвечаю за любую пересдачу жилья, то все счета от сантехника Кротца выписаны на мое имя. И можешь мне поверить, Коут, манипуляции Рото-Рутером стоят очень недешево.
Боюсь, что ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю… хорошо бы, если бы ты смог подкинуть мне немного деньжат.
Я искренне надеюсь, что у тебя все в порядке, Коут. Лучше быть временным управляющим, чем нищим с протянутой рукой. Слава богу, этот год будет последним. Мой отец говорит: «С получением диплома ты приобретешь надежную профессию. Профессионал должен выстрадать свое образование».
Мой отец — как я уже говорил тебе до этого — не женился на моей матери, пока не закончил сначала колледж, потом медицинскую школу, потом медицинскую практику и пока не встал на ноги в Огромной Кабаньей Голове в Нью-Хэмпшире. Теперь он единственный уролог в клинике «Рокингем у моря»! После шестилетней помолвки с моей почтенной матушкой — две тысячи сто девяносто ночей мастурбаций — мой отец решил, что наконец-то созрел для женитьбы.
Этим летом я сказал ему: «Посмотри на Коута. Он устроился. На девять месяцев в году в его полном распоряжении целый особняк, и все расходы оплачены. Он вкалывает в Пиллсбери всего лишь три летних месяца, наводя чистоту на участках богачей, заделывая швы на их лодках и надраивая до блеска их машины; к тому же они обходятся с ним как с близким членом семьи. Что ты скажешь на это, а?»
На что мой отец ответил: «Однако Коут не профессиональный человек».
Но Бигги и я считаем, то есть на наш взгляд, ты очень даже профессиональный.
Как-нибудь спусти ради меня разом все семнадцать унитазов.
Пока.
Богус».
Глава 4
ВЕЧЕРНИЕ РИТУАЛЫ В АЙОВЕ
С того времени, как отец лишил Богуса наследства, Трампер научился копить мелкие несправедливости в надежде, что они когда-нибудь лопнут, как нарыв, и оставят одну глубокую рану, из-за которой он, безвинный, будет мучиться вечно.
Богус щелкает по клавише магнитофона.
— Хранитель мелких несправедливостей, — непроизвольно произносит он в микрофон. — Уже в нежном возрасте я был исполнен жалости к самому себе.
— Что? — доносится из холла низкий голос Бигги.
— Ничего, Биг! — кричит он ей в ответ и замечает, что записывает и это тоже.
Стерев запись, он пытается понять: откуда взялась эта жалость к себе? И слышит, как его отец говорит: «От вируса». Но он уверен, что причина в нем самом.
— Я сам сделал это, — произносит он с неожиданной убежденностью, после чего замечает, что не нажал на «ЗАПИСЬ».
— Что ты там сделал сам? — спрашивает Бигги, неожиданно появляясь в спальне.
— Ничего, Биг! — Но ее удивление по поводу того, что он мог сделать что-то сам, причиняет ему боль.
Сдув волосинку с панели магнитофона, Богус осторожно проводит пальцами по лбу; с какого-то момента он начал подозревать, что в один прекрасный день его волосы сползут назад настолько, что обнажат мозг. Но будет ли это так уж унизительно?
«Существует опасность начать жить мелкими эмоциями», — записывает он в микрофон.
Но когда пытается воспроизвести это снова, то обнаруживает, что втиснул свое заявление слишком близко к одной из больничных ораторий отца, записанных в кабинете доброго доктора в Огромной Кабаньей Голове в присутствии Бигги и его матери. Богус уверен, что он уже стирал это, но, видимо, часть пропустил. Или, возможно, отрывки отцовской речи способны самовосстанавливаться. Богус недалек от того, чтобы поверить в это.
«Существует опасность начать жить мелкими эмоциями… мочевой пузырь, который легко может быть атакован инфекцией… хотя основная разгадка кроется в сложном устройстве почек».
ОСТАНОВКА. ПЕРЕМОТКА. СТИРАНИЕ.
Коротко хихикнув, Богус записывает: «Обещаю вести себя более осторожно во время мочеиспускания».
Уже далеко за полночь, и Богус видит, как в доме мистера Фитча загорается свет и мистер Фитч в пижаме с широкими полосками сползает вниз по ступеням в прихожую. Мочевой пузырь — догадывается Трампер. Но Фитч появляется в проеме двери, в свете ближайшего уличного фонаря его лицо кажется серым. Просто Фитч не может оставить без присмотра свою лужайку! Он беспокоится, как бы какой-нибудь листик не упал на нее ночью!
Однако мистер Фитч просто стоит у двери с задранной вверх головой, его мысли далеки от лужайки. Перед тем как вернуться в дом, он бросает взгляд на освещенное окно, за которым торчит окоченевший Богус. Затем они приветливо машут друг другу, и Фитч бочком пробирается в свою зловещую прихожую и гасит свет.
Ночные столкновения. Он вспоминает, как в Огромной Кабаньей Голове у Кольма резался зуб. Кольм всегда капризничал, когда у него резались зубы; он в это время не давал Богусу и Бигги сомкнуть глаз большую часть ночи. И вот однажды, когда Богусу удалось успокоить их обоих и потихоньку улизнуть прогуляться по пляжу, он шел мимо спящих коттеджей, пока перед калиткой Элсбет Малкас не почувствовал запах «травки». Элсбет хочет, чтобы ее родителей хватил удар! Подруга детства, они вместе росли (однажды в ее гамаке…). Теперь она леди-преподаватель, именуемая поэтессой, в колледже Беннингтона, куда она вернулась спустя три года после получения диплома.
