Роберт Ирвин - Пределы зримого
Самые сильные, несущие на себе всю нагрузку спиральные конструкции созданы из человеческих волос, в основном — моих и Филиппа. Почти прямые, не способные завиваться волоски, по всей видимости, принадлежат какой-то собаке, хотя я уже и не припомню, когда у нас в доме в последний раз была собака. Впрочем, сейчас не это важно. Оказывается, меня пытаются запугать вот этими клубками пыли.
Как бы величественны и внушительны ни были эти шарообразные конструкции — сложные, как человеческий мозг, и в то же время изящные, как несущийся по пескам буер, — они всего лишь жалкие, бессловесные гонцы своего повелителя. Их запутанные мозговые извилины не даруют им способности говорить. Тем не менее яснее ясного, что их кто-то прислал сюда, чтобы позвать меня. Я стараюсь не дышать, чтобы не помешать самой себе разобраться в сути послания, переданного через клубки пыли. Тот из них, что обращен ко мне, соткан — как и остальные — из волос, именно этот — в основном из моих. Со стороны того, кто направил это создание ко мне, это было весьма остроумной шуткой. Шуткой — или мрачным предупреждением.
Бесполезно пытаться спасать мои волосы, попавшие в пылевой шар. Они такие тонкие и переплелись так замысловато, что скорее порвутся, чем я сумею вытащить их из клубка. Тем временем мой пылевой шар, до сих пор неуверенно вибрировавший на сквозняке, ухитряется бросить якорь, зацепившись за волокна ковра, что позволяет ему теперь вести себя со всем подобающим истинному герольду достоинством. Его паутина сверкает и переливается в свете ламп, горящих в холле. Сквозь серые волокна его пылевого брюха мне удается разглядеть гневную жилку красного ворса, несколько хлебных крошек и даже пару крошечных щепок. Щупальца пылевого шара тянутся ко мне. Это означает, что я должна следовать за ним.
Не говоря ни слова, мы отправляемся в путь. Как все это описать? Да еще мне — с моим-то весьма обедненным словарным запасом! Взять, например, тот же ковер. Еще минуту-другую назад я описывала его цвет одним словом — «серый». Теперь же, сидя на коленях и внимательно следя за тем, как мой пылевой шар лавирует между островами ворса, пробираясь к еще не ведомой мне точке ковра, я понимаю, что трудно было подобрать слово, менее соответствующее истинной цветовой палитре старого ковра. Ворсистые острова, даже при довольно тусклом искусственном освещении, представляют собой буйную смесь всевозможных оттенков зеленого, охристого и других цветов, совершенно неизвестных в мире более крупных природных объектов. Неправда и то, что, присмотревшись к островам, на них можно обнаружить лишь неубранные осколки разбитого бокала. Теперь, когда я смогла приглядеться к этим дремучим лесам, мангровыми зарослями спускающимся к самому берегу, я вижу, что они вовсе не пусты и не безжизненны. Наоборот, они кишмя кишат крохотными частицами белой пыли — тысячами тысяч пылинок. Эти пылинки то сидят поодиночке, то собираются в стайки, чем-то напоминающие по форме человеческие лица, и танцуют, словно истинные пылевые дьяволы. Дальше, в чаще таинственных лесов, можно увидеть щупальца волос, поднявшиеся над кронами, как шеи динозавров. Эти гигантские колонны, намного превышающие высотой средний уровень леса, тем не менее гибки, подвижны и легко отзываются на малейшее дуновение ветерка.
А чего стоит само море! Море, которое на самом деле вовсе не море. Совсем разное. Иногда оно такое, как то, по которому мы сейчас плывем: спокойное, сухое, с застывшими мертвыми волнами. Но есть тут и другие моря, полные живой, выплескивающейся чуть не в танце энергии. Здесь действительно встречаются моря в морях. Так, например, посреди этих застоявшихся Саргассовых просторов можно заплыть в район неуправляемых турбулентных течений. Внутри этого мертвого моря живут и движутся другие, микроскопически малые моря. Все это порождает здесь иные философии, иные учения и доктрины, не знакомые нам и для нас не познаваемые.
Нет, мне не дано описать этого. А кроме того, сейчас меня изрядно отвлекают страх и мысли о конечном пункте путешествия. В этот момент мой путеводный клубок пыли добирается до одного из самых крупных островов архипелага. На сей раз он отнюдь не встает на якорь у берега, а на всех парусах выбрасывается на скалы. Кораблекрушение! Необитаемый остров! Да, опасное дело — путешествовать по — или в — этом море.
Корабль пылевого шара не может плыть дальше в глубь острова. В лесных дебрях мне придется пробираться одной. Впрочем, я полагаю, что вскоре меня должны встретить другие проводники. Словно прощаясь, клубок пыли машет мне мохнатыми щупальцами. Я уверена в том, что на самом деле узор этих щупалец представляет собой куда более сложное и информативное послание, но, к сожалению, я не в силах расшифровать его.
С большим трудом я начинаю пробираться сквозь лесную чащу. Точнее, не я, а мои глаза. Только глазами я могу путешествовать в этом мире; а мое тело, мое огромное, грубое, такое земное тело лежит тем временем на ковре в прихожей — позади глаз. Мне сейчас даже не представить, что могло бы заставить меня пошевелить этим телом, переместить его в пространстве. Перед моими глазами раскрывается мир сверкающей пыли. Самое сильное впечатление от путешествия — тишина в этом лесу. Ковер полон если не жизни, то деятельности, ворсистый лес не лишен и своей палитры запахов — в основном пахнет старыми носками и мышиным пометом, — но все, что здесь происходит, движется или издает запахи, делает это в полнейшем безмолвии. Волокна вонзаются и вгрызаются в осевшую мелкую пыль, крохотные облачка голубоватого газа вырываются из разлагающихся частиц пищи, стадо клещей продирается сквозь густые заросли к озерам каких-то пятен — чтобы попастись на свежей поросли по их краям, откладываются микроскопические яйца, из них вылупляются новые клещи, ежесекундно с неба — из воздушного пространства комнаты — опускаются на лес новые и новые частицы пыли… И все это — в полнейшей тишине.
Петли какой-то оброненной нитки арками нависают над моей частью леса. По одному из этих мостов, конвульсивно извиваясь, ползет клещ. Он не знает, куда движется; его поиск разлагающейся органики беспорядочен, а раз в нет нем целенаправленности, то вполне возможно, что это даже и не поиск. Пропыленными глазами я продолжаю следить за клещом, замешкавшимся в верхней точке моста. Отсюда открывается отличный вид на несколько крупных упавших ворсинок, ни дать ни взять — поваленные ураганом ослабевшие от старости деревья-великаны, а также на некий объект, который, по моему мнению, вполне можно назвать пылевым шаром на самой ранней стадии его формирования. Этот мир — царство, нет, торжество беспорядка, но беспорядок этот особый — он застывший, неподвижный, как банкетный стол, когда обед уже кончился и гости разошлись. Он кипит, он кишит движением и жизнью, но в то же время он мертв.
Вскоре мой взгляд натыкается на другого клеща. Он расположился у дальнего конца нитяной арки и вытянулся во весь рост, опершись на толстый изогнутый хвост. Он ждет меня — проводник, специально выделенный, чтобы указывать мне путь в этом лесу. Стоя у края моста, он взмахивает разведенными в стороны толстенными белыми лапками, отчего становится похожим на аэропортовского сигналыцика-распорядителя на своем посту в конце посадочной полосы. Кстати, в этом сравнении есть свой смысл. Я слишком велика для этого мира и слишком далека от их леса. Мое вмешательство должно быть предельно деликатным.
Мой проводник разворачивается и приглашает меня следовать за ним. В ближайших же зарослях, оказывается, скрывались толпы его собратьев. Часть из них отправляется сопровождать нас. Мы пробираемся сквозь завалы из волокон шерсти, бумаги, валунов-песчинок и плотных сетей из обрывков ткани. Многие из клещей, встреченных нами по дороге, по размеру значительно меньше моего проводника. Эти крохотные создания урывают свой кусок жизни, пожирая продукты жизнедеятельности больших клещей.
Здесь нет ничего целого — сплошь обломки, куски, фрагменты, по которым уже невозможно определить, частями чего они являлись раньше. И если, путешествуя по этим лесам, натыкаешься на дорогу, то нет смысла идти по ней, ибо дороги здесь не ведут никуда. Их задумывали и прокладывали по законам и принципам хаоса, что означает — не задумывали и не планировали совсем.
Наконец мы добираемся до лесной поляны. Лишенная ворса, поверхность ковра здесь представляет собой плотную решетку из перекрещивающихся нитей основы и утка. Здесь сыро и зябко. В центре поляны я замечаю довольно большую петлю какой — то серебристой нити, сумевшей зацепиться за один из канатов основы. Я догадываюсь, что эта вздрагивающая, переливающаяся от белого к черному цвету нить в каком-то смысле живая, если не разумная. Вздрагивает она не просто так — с каждым движением вокруг нее рассыпаются едва видимые облачка спор, тотчас же цепко впивающихся в нити питающей их почвы — ковра. Я пододвигаюсь к ней ближе. Ближе и еще ближе. Наконец я понимаю, что путешествие закончено: я у цели.
