Лола Елистратова - Физиологическая фантазия
– Говорят, из наших окон лучше всего видно.
– Видно! Из наших окон! – кажется, доктор всерьез начинала сердиться. – И что же они собираются увидеть из наших окон? Деревья? Порядок надо было поддерживать, – это уже было сказано одеревеневшим милиционерам, – и законы соблюдать, понятно? Нет такого закона к людям без толку вламываться.
Фауста сняла с двери цепочку и пропустила Таню в квартиру:
– Так, быстро в лабораторию, и чтобы немедленно начала работать.
– Хорошо, – с облегчением сказала Таня и исчезла в недрах хрустального дворца.
– А вы, товарищи, расходитесь по домам, – объявила доктор толпе.
Да и сказать ли: толпа уже сильно поредела. Мойщик окон давным-давно постыдно ретировался на лестницу, а от вахтерши не было ни слуху ни духу. У двери в квартиру осталась только остолбеневшая следственная группа со съежившейся, подвывающей собакой.
– Мы заняты сейчас, работаем. Слышите меня? – проговорила Фауста с алюминиевой ноткой в голосе, окидывая их недобрым взглядом. Пронзительные темные глаза быстро пробежали по застывшему капитану Сергееву, по скулящей собаке и споткнулись на лице молодого эксперта, который, как ни в чем не бывало, с улыбкой наблюдал за происходящим.
То ли от этой светлой улыбки, то ли от косого света, неравномерно освещавшего лестничную клетку, казалось, что от русоволосой головы юноши исходит сияние, словно ее окружает маленький симпатичный нимб. Открытое милое лицо было повернуто прямо к Фаусте.
– Вы кто? – спросила она.
– Меня пригласили сюда в качестве эксперта, – объяснил он, поправляя очки на переносице. – Я историк. Меня зовут Марк.
– Заходи, – кратко сказала доктор и посторонилась, пропуская молодого человека в квартиру. Потом еще раз бегло оглядела оставшихся на площадке людей и без лишних церемоний захлопнула дверь, напоследок пнув и без того перепуганную собаку.
– Ну что, эксперт? – насмешливо спросила Фауста, подходя к стеклянной стене, выходившей на озеро. – Много увидел?
Марк вздохнул и пожал плечами:
– Да что тут можно увидеть! Как-то глупо все получилось. Я и сам толком не понимаю, зачем приехал.
– Раз приехал, значит, зачем-то это было нужно, – заявила доктор. – Ладно уж, если пришел, садись. Выпьешь чего-нибудь?
– Не знаю, – смутился он. Беспрекословный тон Фаусты отчего-то делал его робким, хотя молодой человек был вполне уверен в себе.
– Садись, садись, – повторила она, и он послушно сел на кремовый кожаный диван. Фауста пошла к бару и какое-то время возилась там, звякая стаканом и бутылками; Марк молчал.
– Что это ты притих? – спросила она, оборачиваясь, и увидела застывшее лицо молодого человека: он неотрывно смотрел на гравюру в золоченой рамке, висевшую на стене напротив дивана. – Что ты там такое увидел?
– Откуда это у вас? – проговорил Марк после паузы.
– Что?
– Вот эта гравюра.
Ах, эта… – Фауста подошла к дивану и протянула Марку стакан виски со льдом. – Это наследство моей прабабки-француженки. Меня назвали в честь нее. Знаешь, Фауста – старинное католическое имя, сейчас детей так не называют, даже во Франции. И церквей, посвященных святой Фаусте, больше не осталось.
– Нет, есть одна, – ответил он, не отрывая глаз от гравюры. – Романская церковь в центральной Франции, недалеко от Жеводана.
– Надо же, какие познания, – усмехнулась доктор.
– Я историк.
– А как же тебя в милицию занесло, историк?
Не отвечая, Марк поставил стакан на журнальный столик, встал с дивана и подошел вплотную к гравюре. Долго разглядывал ее, а потом сказал:
– Я сам им позвонил, когда узнал об этом из газет. Было так похоже, что я подумал: а вдруг я чем-нибудь смогу помочь, след найти.
– Когда же они успели об этом в газетах написать?
– Таких случаев уже много. В разных районах Москвы, – серьезно ответил Марк. – Это десятый.
– Н-да, – сквозь зубы сказала Фауста и сделала глоток; она пила не виски, а какой-то белый непрозрачный напиток. – И чем же ты собирался им помочь?
– Как ни странно, похожие случаи уже происходила. Давно, лет двести пятьдесят назад. В Жеводане.
– Это там, где церковь святой Фаусты?
– Да, там.
– Интересно, – протянула доктор и сделала еще глоток.
– А вы знаете, что изображено на этой гравюре? – спросил Марк.
– Ну что… – Фауста взглянула на картинку скучающим взглядом, как смотрят на давно знакомые предметы домашнего обихода. – Волк… нападает на человека…
– Это не волк, – заявил молодой человек. – Это Жеводанский зверь. Тот самый, которого я изучаю.
– А что это за зверь? – вдруг спросила Таня.
Она шла из лаборатории в приемную со стерилизованными инструментами, но, услышав обрывок разговора, застыла в дверях гостиной.
– Ты что здесь делаешь? – немедленно обрушилась на нее Фауста. – Инструменты простерилизовала?
– Простерилизовала…
– И что случилось? – вдруг спросила доктор, уловив в тоне ассистентки нотки вины.
– Я… Фауста Петровна… я случайно, так вышло… Я зашла в ванную с подносом, а там лежали иглы… ну, глазные копья. Одно копье упало в раковину и утонуло.
Фауста неодобрительно покачала головой.
– В старину девушки специально бросали иглы в воду, когда хотели завести жениха, – сказал Марк и улыбнулся хорошенькой девочке, стоявшей с подносом у дверей.
– Да, но это была моя игла, – ледяным тоном проговорила Фауста. – Иди работай, нечего тут болтаться.
Марк проводил глазами изящный силуэт девушки и опять посмотрел на гравюру.
– Этот зверь – самое жуткое создание, которое когда-либо появлялось на территории Европы. В течение трех лет оно держало в страхе весь Жеводан, – стал рассказывать он. – На самом деле, до сих пор точно не известно, что это за чудовище. Волк? Оборотень? Пес, науськиваемый маньяком? Напуганные люди называли его просто Зверь. Посмотрите, – обратился он к Фаусте, – даже на вашей гравюре он не очень похож на волка. Тело длинное, передние лапы слишком короткие. Чудовищные когти и клыки, большая голова с узкой хищной мордой, маленькие, торчащие вверх уши. Это может быть и волк, и тигр, и гиена – кто угодно.
– Да, правда, – словно с удивлением заметила доктор, взглянув на изображение. – А я никогда не замечала. Хороший глаз у тебя.
– Знали бы вы, сколько я таких картинок видел. В репродукциях, конечно. Такие оригиналы, как у вас, только в национальных библиотеках хранятся. Да и сама картинка, честно говоря, необычная.
– Что же в ней необычного?
– Как правило, на литографиях зверь нападает на женщин. Его часто изображают в полный рост: перед прыжком он вставал на задние лапы, а потом бросался на человека. Метил всегда в лицо. Раздирал жертве голову, грудь и живот. А на вашей гравюре жертва не женщина, а мужчина, и зверь не нападает на него, а сидит рядом с изувеченным телом – спокойно сидит, как будто охраняет.
– Виски-то выпей, – сказала Фауста.
Марк вернулся на диван и снова взял в руки стакан.
– Удивительная гравюра, – заключил он. А потом протянул просительно: – Не разрешите ли вы мне ее отснять? Это недолго. Я приду с профессиональной камерой и быстро все сделаю.
– Что ж, приходи, – спокойно разрешила доктор. – Когда ты хочешь прийти?
– А завтра вечером можно?
– Приходи, – повторила Фауста. – Чайку попьем, расскажешь нам с Таней о своем звере. Таня – это ассистентка моя, – объяснила она Марку. – Ей, видимо, так любопытно, что она уже давно стоит в коридоре и подслушивает.
Пунцово-красная Таня вышла из коридора и остановилась в дверном проеме.
– Ну как ты себя ведешь? – спросила Фауста. – Сначала опоздала, потом иголку утопила, теперь в холле прячется. Что за девочка, ей-богу!
– Так интересно было про зверя, – виновато сказала Таня.
– Да расскажет он нам завтра про этого зверя. Правда, Маркуша? – неожиданно ласково осведомилась доктор.
Марк, так до сих пор и не сделавший ни глотка, от растерянности поставил стакан обратно на стол.
– А где же Зверь жил? – спросила Таня, воспользовавшись минутой замешательства.
– Вообще-то неизвестно, куда он прятался, когда уходил от облав, – ответил Марк. – Я полагаю, что там было одно ущелье… Собственно, оно и сейчас есть. Но это долго объяснять, я вам потом расскажу. А на людей он обычно нападал на пастбищах. Он охотился не на быков – именно на людей. Пастушьи псы при его виде только дрожали и скулили, даже не пытаясь защищать хозяев. Правда, быки, за которых прятались пастухи, выставляли ему навстречу рога, но зверь был хитер. Он ловко избегал ударов, огибал быков и опять кидался на людей. А потом зверь так обнаглел, что перестал бояться людных мест и пожирал своих жертв буквально на пороге их собственного дома, в саду. При криках: «Зверь!» крестьяне, конечно, выскакивали из домов с топорами и вилами, но жертва с разодранным лицом, грудью и животом уже валялась на земле. Зверь же, заметив людей, презрительно встряхивал огромной головой и медленно трусил прочь, словно хотел показать, что он их не боится.
