Андрей Добрынин - Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)
К утру дым пожаров над городом поредел, но все же средиземноморское солнце светило тускло. Зловещая дымка растекалась над палестинскими лагерями, делая их прекрасной мишенью для артиллерии, работающей по площадям. Самая густая мгла стояла над главным оплотом мусульман — лагерем Телль-Заатар. Впрочем, все цели в палестинских лагерях были давно уже пристреляны и с суши, и с моря, и с воздуха. Ракетные и пушечные батареи израильской армии продолжали обстрел и ночью, тогда как артиллерия христианской милиции открывала огонь лишь с рассветом.
В то утро в нескольких километрах от Телль-За-атара христианские артиллеристы выбирались из подвалов разрушенных зданий, где они проводили ночь, и направлялись к расположенным тут же среди развалин гаубицам своей батареи. На балконе верхнего этажа одного из домов стоял человек с буссолью и глядел в окуляр в сторону Телль-Заатара. Время от времени он делал пометки в блокноте. Артиллеристы уже зарядили орудия и выжидательно поглядывали вверх, на человека с буссолью. Наконец он скрылся внутри здания и через пару минут появился внизу. Внешне он сильно отличался от артиллеристов батареи, ожидавших его распоряжений: это был худощавый и невысокий синеглазый блондин с волосами цвета спелой пшеницы. Среди арабов Леванта подобная внешность встречается чрезвычайно редко, хотя рыжих среди них попадается немало. Впрочем, человек с буссолью не замедлил подтвердить свое европейское происхождение, принявшись отдавать команды по-французски, хотя и вставлял порой вполне непринужденно в свою речь арабские обороты. Продиктовав своим людям прицелы, он не спеша закурил и со спокойной усмешкой произнес: «Иншалла!» Прикрывая уши ладонями, артиллеристы присели в ожидании выстрелов. Заряжающий первого орудия дернул за вытяжной шнур. Гаубицы рявкнули одна за другой, подскакивая и поднимая вокруг себя облака пыли. «Беглый огонь!» — приказал светловолосый командир и, доставая на ходу бинокль из футляра, висевшего у него на боку, снова исчез в полуразрушенном здании. Поблизости загремели другие батареи христиан, и вскоре над округой со скрежещущим ревом, словно прижимавшим к земле все живое, понеслись пучки ракет, выпущенных из установок залпового огня, блокируя подход мусульманских резервов к Телль-Заатару со стороны лагеря Бурж-аль-Баражна. Пальба разгоралась с каждой секундой; над Телль-Заатаром начало разрастаться густое облако дыма, в котором там и сям сверкали вспышки разрывов. Снаряды, мины и ракеты разбивали стену, проходившую по периметру лагеря, и сносили заграждения, возведенные за ночь в проломах защитниками, а тем временем танки и штурмовые орудия, мало-помалу выдвигаясь к лагерю, прямой наводкой били по огневым точкам. Прижимаясь к стенам домов, по подземным коммуникациям, вдоль заграждений из железных бочек с песком и цементом, прячась за танками и бронетранспортерами, к лагерю медленно двинулась христианская пехота, накапливаясь в близлежащих развалинах.
С юга донесся угрожающий гул, который стремительно надвигался и вскоре вырос в грозный рев, почти невыносимый для человеческого слуха. Снизившись до высоты бреющего полета, тройка штурмовиков «Кфир» прорезала повисшую над городом мглу разрывов. Спустя секунду после того, как они пронеслись в сторону моря, словно колоссальная огненная пятерня с грохотом взрыла развалины оплота палестинцев. Через несколько. минут на смену первой тройке пришла вторая, затем третья, и лагерь полностью исчез в клубах дыма и пыли. Когда удалилась последняя тройка, светловолосый командир вновь спустился на батарею и, перекрикивая грохот залпов, отдал новые команды, поочередно подходя к наводчикам каждого орудия. Гаубицы перенесли огонь в глубину Телль-Заатара, отсекая резервы палестинцев от передовой линии обороны. Огонь чуть ослабел, грохот разрывов стал тише, и от стен лагеря явственно донеслись ружейная трескотня и характерные звонкие, с оттяжкой, выстрелы танковых орудий. В развалинах закипело движение — это христианская милиция двинулась на решающий штурм.
С высоты в бинокль можно было разглядеть, как группы атакующих, лавируя между руинами, пересекают внешний обвод обороны лагеря, перебежками вдоль стен продвигаются по улицам, врываются в дома. Видно было и то, как отходят, отстреливаясь, к центру лагеря группы мусульман. Артиллерийская пальба стала заметно реже — каждая сторона опасалась поразить своих. Командир гаубичной батареи, сидевший, покуривая сигарету, под стеной того здания, которое служило ему наблюдательным пунктом, поднялся на ноги, отряхнул пыль со своей камуфляжной формы и сделал знак прекратить огонь. Орудия умолкли. В округе стало значительно тише, и это позволило командиру, не особенно повышая голос, отдать несколько приказаний, мешая, как и прежде, арабские и французские фразы. Артиллеристы принялись оттаскивать с позиции в укрытие ящики с нерасстрелянными снарядами и чистить банниками каналы стволов от нагара. Вокруг орудий громоздились целые вороха стреляных гильз, краска на раскалившихся стволах вздулась волдырями после нескольких часов непрерывной стрельбы. Понаблюдав некоторое время за суетой солдат, наводивших порядок на огневой позиции, командир направился в прикрытый с двух сторон бочками с песком черный дверной проем в цоколе ближайшего дома, служивший, по-видимому, спуском в подвал. Движением руки он позвал за собой нескольких солдат. Через минуту он появился вновь, уже без куртки, в одной майке, с автоматом Калашникова через плечо и с пристегнутым к поясу большим ножом в кожаном чехле с бахромой. Вслед за ним из подвала появились солдаты, тоже с автоматами через плечо, но только системы «узи». Повысив голос, командир распорядился продолжать в свое отсутствие приводить в порядок орудия и объяснил, что в скором времени должны подойти вызванные им тягачи, которые отбуксируют батарею на новое место, так как ее могли засечь мусульманские наблюдатели. «Сейчас им не до нас, — произнес он по-арабски, — а там Аллах его знает». Затем командир сделал маленькому отряду стрелков знак следовать за ним, и они двинулись в ту сторону, где скрывались во мгле развалины Телль-Заатара и откуда доносились трескотня пулеметов и автоматов, хлопки гранат и глухое буханье безоткатных орудий.
Корреспондент французского телеканала «Ан-тенн-2» Франсуа Тавернье шарахнулся от близкого минометного разрыва, прижимая к груди камеру.
— Шарль! — позвал он ассистента.
Через минуту тот появился из облака пыли и, пригибаясь, добежал до уцелевшего участка стены разрушенной постройки, под которым сидел Тавернье. Пристроив свой чемоданчик между обломками, он прохрипел, с трудом переводя дыхание:
— Мой бог, да тут сегодня настоящее Бородино! Если мы выберемся отсюда живыми, даю клятву напиться до бесчувствия.
— В последнее время это частенько случалось с тобой и без всяких клятв, — хмуро заметил Тавернье.
— Что делать, — сокрушенно согласился Шарль, — такова рутина журналистской жизни. Однако после нынешнего это будет совсем другое дело.
— Ничего, ты еще возблагодаришь бога за то, что оказался здесь, — если, конечно, мы уцелеем.
— Ладно, тогда пошли, — заключил Шарль, и оба, пригибаясь, перебежками двинулись вперед, через внешний обвод обороны, по следам отрядов христиан, прорвавшихся в глубину лагеря.
Их ноги в солдатских ботинках разъезжались на грудах битого камня, прутья арматуры цеплялись за их Одежду, они то и дело спотыкались и падали, — при этом один изо всех сил тянул вверх руку с камерой, а второй таким же отчаянным жестом поднимал вверх чемоданчик с кассетами. Вдруг Тавернье замер, выругался сквозь зубы и вскинул камеру на плечо. Шарль взглянул в том направлении, куда был направлен объектив, и конвульсивно сглотнул слюну. По его телу прокатилась волна холодной дрожи. На узкой улочке под стеной, ограждавшей двор одноэтажного домика, в ряд лежали трупы, большинство из них ничком. Одежда убитых и густо припорошившая одежду пыль почернели от крови. Над трупами тучей вились мухи, жужжание которых, несмотря на пальбу, раздававшуюся неподалеку, создавало странное ощущение мертвенной тишины. И далее по улице вдоль стен до самого перекрестка, находившегося в сотне метров впереди, непрерывной цепью лежали мертвецы. У входов в дома или у ворот во дворики они громоздились целыми грудами, один на другом. Большинство этих людей было расстреляно из автоматов в упор, но у многих черепа были раскроены топорами, отрублены головы, отсечены руки. Особенно много здесь погибло женщин и детей, по-видимому, выбежавших из домов в поисках спасения, но угодивших прямо в руки солдат. Тавернье толкнул ногой висевшие на одной петле ворота во дворик и, продолжая снимать, шагнул внутрь. Шарль, держа в левой руке чемоданчик, а правой сжимая в кармане куртки рукоятку пистолета, вынутого на всякий случай из кобуры, последовал за ним. Квадратный двор с трех сторон был образован приземистыми одноэтажными строениями, а со стороны улицы его замыкала глухая глинобитная стена. Двери в жилые помещения со всех сторон были настежь распахнуты. У порога одной из них навзничь лежала женщина. Ее длинное черное платье задралось и завернулось ей на голову, окровавленные голые ноги бесстыдно раскинулись — видимо, ее сначала изнасиловали, а затем расстреляли. У стены дома напротив ворот Шарль насчитал : девять мужских трупов, бок о бок валявшихся в пыли. Стену над ними густо усеивали пулевые отметины. А на самой середине двора лежало нечто бесформенное, окруженное темным пятном пропитанной кровью пыли. Можно было различить вытянутые ноги в камуфляжных брюках и армейских ботинках, однако ни головы, ни рук не было — их куски, видимо, отсеченные топором, валялись тут же. Судя по всему, этого несчастного рубили топорами сразу несколько человек. Ноги у Шарля подкосились, он выронил чемоданчик, прислонился к стене, и его стало неудержимо рвать. Шарль не мог остановить рвоту даже тогда, когда его желудок начал извергать одну только едкую слизь. Тавернье между тем исчез с камерой на изготовку в дверном проеме напротив ворот, однако почти тотчас же он появился обратно. Шарль сделал глотательное движение, мучительным усилием подавляя рвотные спазмы, и выпрямился, чувствуя отвратительную слабость, весь в липком поту. Тавернье брел к нему, волоча ноги в пыли. Подойдя ближе, он произнес:
