Чезаре Павезе - Пока не пропоет петух
Женщина, положив метлу, стояла неподвижно, не отводя от него взгляда. Перестеленная и заправленная кровать делала всю комнату более уютной.
— Когда-нибудь вы уедете, — произнесла женщина глухим голосом, — вспомните ли вы тогда о нас?
Стефано увидел на столе тарелку с плодами опунции. Он постарался придать своему лицу выражение благодарности и что-то пробормотал.
— Вас почти никогда не видно, — сказала женщина.
— Я искал книгу.
— Вы слишком много читаете, потому что один, — продолжила женщина, не двигаясь.
Она всегда вела себя так, когда в полдень что-нибудь ему приносила. Они долго молчали, женщина кидала на него продолжительные взгляды, хотя это и смущало Стефано, ему было приятно. Женщина краснела, ее глухой голос замолкал, и в этом молчании таилась нежность. Все это вызывало у Стефано беспокойство.
— Нет, я не один, — уверенно произнес он в то утро, подошел к двери, прикоснулся к ее щекам, притянул ее к себе, его поцелуй пришелся на ее затылок.
На крыше слышалась глухая возня ребятишек. В замешательстве от собственной смелости он прижал ее к груди. Женщина не убежала и прильнула к нему, но поцеловать не позволила.
Вдруг Стефано охватило острое, как это случается по утрам, непреодолимое желание. Женщина, как ребенок, стала гладить его волосы. Стефано не знал, что ему и сказать. Когда он сжал ее груди, женщина отстранилась и, улыбаясь, серьезно посмотрела на него.
Ее лицо раскраснелось, по нему текли слезы. Она была почти красива. И начала шептать: «Нет, не сейчас. Если вы меня на самом деле любите, я вернусь. Но мы должны быть осторожны. Все следят. И я одинока, как ты… Нет, если ты меня любишь. Сейчас вернется Винченцино… А теперь оставь меня».
Вошел Винченцино, черный мальчишка с полной амфорой. Стефано помог ему поставить ее на подоконник и поискал монетку. Но Элена, та женщина, взяла племянника за руку и ушла, даже не обернувшись.
Стефано, улыбаясь, бросился на постель. Он видел пристальный взгляд женщины. Его вновь охватило желание, и он спрыгнул с кровати. То, что он находился здесь в непривычное время, вызывало у него улыбку, как будто бы он смог осмелиться на все. Он вышел и отправился на пляж, чтобы не встретиться с женщиной вновь.
Море, когда его мысли были заняты другим, было прекрасно, как и в первые дни. Мелкие волны, окаймленные пеной, ласкали его ноги. Гладкий песок блестел, как мрамор. Поднимаясь к домам вдоль запыленной изгороди, Стефано представлял, что вместо Элены, он обнимал и целовал босую девушку из дома с геранями. «Было бы недурно повстречать ее, — пробормотал он, чтобы услышать свой взволнованный голос, — в такой день надо действовать». Он вообразил, как она, безумно влюбленная в него, весело танцует, ее удивленный взгляд из-под низкого лба. В этом сумбуре ему пригрезились темные пятна ее сосков.
В остерии он застал Винченцо, который читал газету. Они обменялись приветствиями.
— Мне кажется, что сегодня воскресенье, — сказал Стефано.
— Вы купались, инженер? У вас всегда воскресенье.
Стефано сел и потер лоб: «Хотите кофе, Винченцо?».
Винченцо сложил газету и поднял голову. Он удивленно улыбался, поблескивая лысиной.
— Благодарю вас, инженер.
Его голая голова напоминала голову младенца. До сих пор, если он надувал губы, то вызывал у Стефано жалость. Голова для красной фески.
— Всегда воскресенье! — воскликнул Стефано. — Ведь вы жили в городе и знаете, как тоскливо по воскресеньям.
— Но в то время я был молодым.
— Может быть, сейчас вы старик?
Винченцо ухмыльнулся: «Когда возвращаешься в деревню, стареешь. Моя жизнь прошла в другом месте».
Принесли кофе, они стали медленно его смаковать.
— Что вы сегодня едите, инженер? — неожиданно спросил Винченцо, глядя, как удаляется старая хозяйка.
— Тарелку спагетти.
— А потом жаркое, — продолжил Винченцо. — Сегодня утром продавали наловленную при луне около скалы рыбу. И моя жена ее купила. Рыба вся в чешуе, но нежная.
— Видите, для меня не воскресенье. У меня только спагетти.
— Только? Черт возьми, вы молоды! И здесь вы не в тюрьме.
— Но я на мели. Я еще не получил пособия.
— Черт возьми, но оно вам положено! Конечно, вам его дадут.
— Я не сомневаюсь. А пока питаюсь оливками.
— А почему тогда раскошелились на кофе?
— Не так ли поступают и ваши арабы? Предпочитают кофе обеду.
— Мне жаль, инженер. Макароны и оливки! В следующий раз угощаю я.
— Оливки я ем вечером, извините. С хлебом вкусно.
Винченцо покраснел и рассердился. Сложив газету, стукнул ею и произнес: «Вот ваш заработок! Извините, инженер, но вы дурень. С правительством не спорят».
Стефано бесстрастно смотрел на него. Когда он делал бесстрастное лицо, то и на сердце становилось спокойно, как будто он напружинивал мышцы в ожидании удара. Но Винченцо молчал, силы растрачивались впустую, и Стефано начал улыбаться. Сегодня утром он улыбался по-настоящему, хотя и кривил губы. Такой же взгляд он бросал и на море. Это походило на нечаянную, но теплую гримасу.
В этот день Стефано не обедал в остерии. Он вернулся домой с хлебом под мышкой, обойдя стороной магазин матери Элены и глядя на окна Джаннино. Он надеялся, что после полудня не останется в одиночестве.
Но никто не пришел и, пожевав мяса с намоченным в оливковом масле хлебом, Стефано бросился на кровать, решив проснуться только тогда, когда притронутся к его руке.
Но в знойной тишине ему не лежалось, он постоянно вставал с кровати попить. Так он поступал в тюрьме, хотя жажды и не испытывал. В этой добровольной тюрьме было еще хуже. Постепенно Стефано стал ненавидеть себя за то, что у него не хватало смелости уйти отсюда.
Попозже он отправился купаться, так как не сделал этого утром. И притихшая на закате вода немного его успокоила, бросив его, уже почерневшего на солнце, в дрожь. Он был в воде, когда услышал, что его зовут. На пляже махал рукой Джаннино Каталано.
Когда Стефано оделся, они вдвоем сели на песок. Джаннино возвращался из города и видел из окошка поезда, как инженер направлялся к берегу. Стефано, улыбаясь, рассказал, что утром заходил к нему.
— Ах, — ответил Джаннино, — вам объяснили, что я бездельник. С тех пор, как я перестал ходить в школу из-за этой бороды, я ни о чем не думаю.
Стефано спокойно рассматривал костистое лицо и всклокоченную бородку товарища. В этом тихом и ясном свете ему вновь показалось, что он припомнил, как в то далекое воскресенье Джаннино, скучая, сидел на стуле верхом. Джаннино вытащил из кармана трубку.
— Я служил в армии и повидал мир, — сказал Джаннино, ковыряя в трубке пальцем. — Потом я бросил службу, потому что она мне сильно напоминала школу.
— А что делаете теперь?
— То же, что и вы. Провожу время. И присматриваю за отцом, чтобы каменщики его не надули.
— А ваш отец присматривает за вами, — заметил Стефано.
— Но есть тот, кто присматривает за всеми, — продолжил Джаннино, прищуриваясь. — Такова жизнь.
Пока он раскуривал трубку, голубоватое облачко пролетело над морем. Когда Стефано провожал его взглядом, до него донеслись приглушенные слова Джаннино:
— Мы несчастные дураки. Свободу, что нам предоставило правительство, мы растрачиваем на наших женщин.
— Уж лучше женщины, — ответил Стефано, смеясь.
У Джаннино голос стал серьезным:
— Вы уже нашли?
— Что?
— Ну… женщину, черт подери.
Стефано насмешливо посмотрел на него.
— Здесь это нелегко. Потом правилами это не разрешено. «Нельзя посещать женщин в целях любовной связи или других…»
Джаннино вскочил на ноги. Стефано внимательно за ним следил.
— Вы шутите, инженер? Вам нельзя иметь женщин?
— Я могу жениться, вот так.
— Ну, тогда вы можете назваться женихом.
Стефано улыбнулся. Джаннино успокоился и опять сел.
Вновь заклубился голубой дымок, соединяя горизонт с небом, словно след корабля.
— Они никогда тут не проплывают? — спросил Стефано, указывая на море.
— Нет, тут корабли не плавают, — ответил Джаннино. — Если и попадаются, то совсем далеко в море. Здесь высокий скалистый мыс. Удивляюсь, как здесь ходят поезда.
— Ночами меня пугает поезд, — заметил Стефано. — Во сне я слышу его гудок. Днем о нем не думаешь, а ночью кажется, что поезд проломит террасу, промчится по деревне и быстренько исчезнет вдали. То же бывало, когда я в тюрьме слышал трезвон трамвая. К счастью, наступает утро.
— Нужно, чтобы кто-нибудь спал рядом с вами, — приглушенным голосом произнес Джаннино.
— Это была бы любовная связь.
— Болтовня, — парировал Джаннино. — У старшины две любовницы. Каждый мужчина имеет на это право.
— У нас есть работа, а у вас — любовь, так мне говаривал дон Гаетано Феноалтеа.
