Яков Гордин - Кавказ
Надо отдать справедливость Алексею Петровичу – он чрезвычайно быстро сориентировался в ситуации и понял, что для достижения стратегического результата необходима точно рассчитанная последовательность действий – постоянное и грозное давление на противника с обязательным закреплением замиренных территорий и противопоставление одних горских народов другим.
Ему приписывают формулу, которую – часто без ссылок на первоисточник – повторяли многие: “Кавказ – это огромная крепость, защищаемая многочисленным полумиллионным гарнизоном. Надо штурмовать ее или овладеть траншеями. Штурм будет стоить дорого, так поведем же осаду”.
Но при всей своей проницательности Алексей Петрович не представлял себе реальной тяжести вставшей перед ним задачи.
Запомним это основополагающее: “В горы ни шагу!”
В апреле 1818 года, готовясь выступить на Сунжу, он писал Закревскому: “Чеченцы, друзья наши, кажется, уже надуты. По приуготовлениям думал я, что они оставят ближайшие селения и разбегутся, но они лучше сделали, они в совершеннейшей беспечности, что я по примеру прежних на линии начальников дождусь глубокой осени и когда лес обнажится от листьев, пойду пожигать их селения, из которых обыкновенно удаляют они своих жен и лучшее имущество, а наши рыцари придут и пожгут пустые дома, потеряют множество людей и все подвиги заключат лживыми и пышными реляциями.
Я, напротив, прикинулся не желающим другого как оградить себя от хищничеств и разбоев, уверяю их, что они люди честные, не мешаю в сельских работах и занятиях, а посеянный ими хлеб возьму на себя труд жать солдатами и сено их скошу в пользу войск. Теперь, чего никогда еще не бывало, открою подряды на перевозку к Сунже провианта и некоторое количество берутся ближайшие чеченские деревни перевозить за плату, которая не выше будет той, что даем мужикам нашим. В нынешнем году не успел я занять всей Сунжи, а в будущем некоторые из деревень, называющиеся мирными и кои делают нам ужаснейший вред, получат благосклонное приглашение удалиться в горы и оставить прекраснейшие земли свои в пользу стесненных казаков наших и верных нам и добрых ногайцев, около Кизляра живущих. Удалиться в горы – значит на пищу святого Антония. Не надобно нам употреблять оружия, от стеснения они лучше нас друг друга истреблять станут. Вот вернейший план, которого если бы держались мои предместники, давно бы мы были покойнее на линии”.
План, по которому вытесненные в горы чеченцы, лишенные пашенных земель и пастбищ, должны были драться друг с другом за пропитание, был вполне достоин Патера Грубера**. Позже, в сороковые годы, его последовательное осуществление приводило к страшному голоду в горах и массовым смертям женщин и детей.
Зная “гуманистические” установки, которых придерживались в Петербурге, Ермолов опасался реакции на разработанный им план: “Ты слегка говори об нем, почтенный Арсений Андреевич, ибо я и без того слыву уже человеком, для которого нет затруднений в выборе способа”.
Так и было. В выборе средств, если они обеспечивали должный результат, он не затруднялся.
Приготовления к напору на чеченцев, с чего, собственно, и началась активная фаза ермоловской войны, происходили на фоне драматической переписки с Нессельроде о персидских делах.
И готовясь к военным действиям, и приступив к ним, Алексей Петрович ни на минуту не забывал о персидском своем замысле. Подавление чеченцев, которых он считал в ту пору главными противниками, было занятием необходимым, но для него – второстепенным.
10 августа 1818 года Алексей Петрович в очередной раз напомнил Нессельроде о персидской опасности, явно рассчитывая, что министр доведет его опасения до сведения государя.
Адъютант, на сведения которого ссылается Ермолов, – штабс-капитан князь Бебутов, – был отправлен Алексеем Петровичем в Тегеран в качестве своего представителя и информатора.
В тот же день Ермолов послал Нессельроде еще одно обширное письмо. Дело в том, что в Тифлис – проездом в Петербург – прибыл влиятельный персидский вельможа Мухаммад-Гассан-Хан, миссия которого заключалась в том, чтобы ускорить признание Петербургом законным наследником шаха Аббас-Мирзу.
И Ермолов делает очередную отчаянную попытку предотвратить это признание, которое существенно осложнило бы положение главнокомандующего Грузинским корпусом и вынудило бы его хотя бы формально изменить свое отношение к ненавистному принцу и окончательно похоронило бы его планы относительно Мухаммада-Али-Мирзы.
Не смею думать, чтобы нужно было мое в сем случае мнение, но я обязан сказать его, сближен будучи обстоятельствами с возможностию узнать персиян. Признание Аббас-Мирзынаследником не удалит от Персии тех бедствий, которые ей угрожают, и не предоставят того благоденствия, которого Государь Император в великодушии своем желает соседственной и приязненной державе.
Не умолчу я и того, что милость сия падет на сердце неблагоразумное, в котором коварство не дает места одному из свойств добрых, ручающихся нам за спокойствие. Всегда видел я сии в нем свойства, но теперь смелее утверждать могу, после известия, которое дал мне посланник наш в Константинополе, тайный советник барон Строганов, что находившийся при Оттоманской Порте персидский посланник Мугиб-Али-Кан, при самой первой конференции, начал внушать, что Персия, не будучи удовлетворена возвращением обещанных при Гюлистанском трактате провинций, не вступила в искреннее с Россиею сближение, а наконец употреблял все усилия представить какою опасностию грозит могущество и влияние России всем магометанским державам, и предлагал формально наступательный и оборонительный союз, яко единственное средство отклонить гибель. В сем союзе давал он участие всем магометанским землям и льстил самолюбие султана, что он признан должен быть главою оного и возвратить прежний блеск древних калифов престолу своему.
Таким образом, Ермолов предрекал возможный тотальный поход мусульманских стран против России, инициатором и вдохновителем которого он считал Персию. А Персия – это Аббас-Мирза.
Бросьте, Ваше Сиятельство, взгляд на прежние донесения мои, и усмотреть изволите, что не укрылись от меня ни коварство души, персиянину сродное (вспомним инвективы Цицианова против коварства персидской души. – Я. Г.), но властолюбие ненасытное, и что я всегда в Аббас-Мирзе видел врага нашего непримиримого. Все замыслы склонить Порту принадлежат ему, и что более обнаруживает изменническое его свойство, что сей посланник к Оттоманской Порте в самое то время, как я возвращался из Персии, жил у него в Тавризе за разными наставлениями, тогда как на каждом шагу уверял он в приверженности своей к Государю Императору… Великодушием нельзя покорить сего злодея, и признание его наследником дало бы ему новые к злодеяниям средства.
Все это были отчаянные попытки отстоять свой план и склонить симпатии Петербурга на сторону Мухаммада-Али-Мирзы. В случае признания Аббас-Мирзы официальным наследником Россия по силе Гюлистанского трактата обязана была поддерживать его оружием в случае междоусобного конфликта. То бишь Алексею Петровичу пришлось бы воевать на стороне Аббас-Мирзы против Мухаммада-Али Мирзы, своего союзника…
Августовская переписка с Петербургом велась уже не из Тифлиса, а из лагеря на реке Сунже. Ермолов приступил к реализации своего “чеченского плана”.
4
Еще в мае он сосредоточил на Тереке сильный отряд, состоящий из шести батальонов – четырех егерских и двух линейных, шести тяжелых орудий, шести легких и четырех орудий конной артиллерии. Кавалерию составляли 500 донских и линейных казаков.
Перед выступлением Ермолов направил императору обширный рапорт, в котором изложил подробную программу подавления и вытеснения горцев с плодородных земель, программу, которой он старался придерживаться во все десятилетия своего проконсульства.
Высочайшее соизволение вашего императорского величества, испрошенное мною на занятие укреплениями р. Сунжи, было следствием соображения, коему дало повод известное мне прежнее мнение многих; ныне обозревая границы, наши против владений чеченских лежащие, вижу я не одну необходимость оградить себя от нападений и хищничеств, но усматриваю, что от самого Моздока и до Кизляра поселенные казачьи полки Моздокский, Гребенский и семейные, и кочующие караногайцы, богатым скотоводством полезные государству, и перевозкою на весь левый берег линии доставляемого из Астрахани морем провианта приносящие величайшую казне пользу, по худому свойству земли не только не имеют ее для скотоводства избыточно, ниже для хлебопашества достаточно, и что единственное средство доставить им выгоды и с ними совокупить спокойствие и безопасность есть занятие земли, лежащей по правому берегу Терека.
