Андрей Левкин - Вена, операционная система
Да, этот феномен – если чувственно до наглядности – можно свести к попаданию чего-то в свою дырочку. Или колёса шестеренок совпали, подошли наконец по размеру с тем, чтó они крутят: обе стороны фактически слиплись, и их, шестеренок, зубцы перестали ощущаться. Полностью теряешь свои внешние формы – а как не потерять, когда они уже влипли в окружение – открывая типа дорогу к дальнейшей – не сказать, что непременно более важной, но уж точно спокойной деятельности. Вот совпали, все вокруг стало понятным, а самого тебя и нет почти. Это очень приятно всем чувствам.
Или такой проход между домами, или дверь в стене – протиснулся, а там тихо. Пропал постоянный гул с прихрюкиванием, разве что немного что-то шелестит и пощелкивает. Или как если среди толпы вдруг какая-то точка полной эмоциональной невидимости, невключения. Думаю, в схожих чувствах пребывал Т.С. Элиот в пору «Четырех квартетов». Они и были употреблены на эстетическую реализацию этого вида драйва.
Но тогда проблема: если попадаешь в такие свои, дополнительные ко всему прочему, места, то их надо бы зафиксировать, пусть словами. А это сложно, потому что слова будут связаны с привычной реальностью, а она тогда – как ее ни искажай, описывая, – затянет в себя. Потому что такое свое место определяется очень расплывчатыми штучками, которые трудно в окрестности вписать. Точнее – чтó можно сделать с этими окрестностями, чтобы там нашлось место той точке, которая представляет собой уход от них?
Да, такие штуки можно пытаться уловить, построив тотальную метафору из обыденных элементов. Это работает, но слишком уж суггестивно, уничтожая само явление. Обкладывая – для надежной видимости – это свое место метафорами, как кирпичами, производишь объект всё из того же привычного пространства. Да еще и разгорячишься по ходу дела, отчего и включишься обратно. А ведь дело было именно в том, что нашел проход в тихое пространство, где тебе иначе. Не так что за подкладку сущего, хотя можно считать и так – поскольку обычно такое ощущение живет недолго.
И вот здесь у меня был вариант – город Вена, в котором я почему-то всегда оказывался как именно в таком месте. Колесики зацеплялись, все шло само собой. Ни от чего не надо отчуждаться, ничему не надо противостоять. Поэтому как только вышеупомянутое ощущение появляется, то можно отправиться туда, где все складывается и без умственных усилий. Не так уж что захотел и сразу отправился – пансион следовало заказать заранее. Вообще это не Вена сама все выстраивает, сложнее. Не был бы я теперь в этой фазе, так уже пошел бы пить коричневый кофе в переходе Шоттентора, где пересадка с линии U2 на трамваи, маршрутов сразу на десять. Кофе там хороший, а на стене висит доска с прежними ценами в шиллингах. Но именно 7-й округ и эта лавочка были тем, с чего следовало начинать такой приезд, – дальше уже не собьешься. А вот Августин к моим структурным ресурсам не относится – он тут свалился сам по себе. Тем более что лишь на третий раз в Вене я соотнес это чучело в милом для меня месте с историческим фактом.
Тут реально была для меня такая полость, в которой как окажешься, так все эти колесики и прочие детали механизмов перестают тревожить. Они здесь сразу как-то тут же сцеплялись друг с другом. Как это было бы в других точках города – не знаю, но в зоне от Ринга до Гюртеля надежно. Да, Гюртель: его бы надо пояснить, но уж позже.
Пансион был во дворце буржуазных времен – площадь номера метров пятьдесят, не меньше – с видом на Народный театр, а если высунуться с балкона и посмотреть налево, то и на ратушу. Музейный квартал тоже под окном, как и Народный театр, но правее. Ничего гостиничного, девушка выдала ключи от комнаты и входной двери и пропала. Ее пришлось даже искать по закоулкам громадной квартиры, чтобы выяснить, как тут с wi-fi, – да, он имелся, бесплатный, но следовало подписать бумагу и отдать скопировать паспорт: в подтверждение того, что не стану смотреть что-нибудь дурное. В номере была отчасти дизайнерская ванная комната с душем и совсем уже дизайнерским умывальником из гранитной плоскости с выдолбленной емкостью для воды – вода, однако, стекала плохо, даже отвратительно; в пансионах, переделанных из квартир, это бывает. А на стене там отсутствовали крючки-вешалки, вместо них – две дыры, вывернутые наружу как-то так, будто там только что попытались повеситься два слишком тяжелых организма, отчего крюки выдернулись, произведя разверстые дыры.
В этом же доме, справа от парадного был полуподвальный кинотеатр с афишами, какие могли быть в 1950-е годах. Кажется, он и показывал какие-то древности. Внутри понятно, лакированное, когда-то светлое дерево, плюш, непременно пыльный бордовый или малиновый – как же еще? От входа видно небольшое фойе, сохранившее интерьер, пожалуй что даже и 1940-х. Там перед сеансами просто обязана петь из репродуктора Ренате Хольм:
Blue-Blue-Blue Canary – tweet-tweet-tweet – du singst vom Glück.
Den Liebsten aber bringt dein – tweet-tweet-tweet – mir nicht zurück.
В какой мере здесь фикшн, а в какой нон-фикшн? Здесь нет путешествия, просто другая точка. Особых открытий не ожидается, сюжета тем более – не считая последовательности перемещений по городу. Куда мне двигаться и что сочинять, если я в точке абсолютного покоя, пусть даже и в ней что-то происходит? А с фикшн и нон-фикшн все вообще непросто. Вот, например, справочник «Времена немецкого глагола». «Victory», Санкт-Петербург, 2007. Немецкий я стал учить год назад, без курсов, по руководствам, справочникам и словарям. Плюс радио в Интернете. Затем что для Австрии и Германии нужен был какой-то минимальный уровень. К нынешней Вене разговаривать я, разумеется, не начал, но читать тексты и понимать речь на слух вполне мог. Однако время от времени мне не до немецкого, отчего он меня тут же начинает покидать. Восстановить ситуацию проще всего покупкой очередного небольшого учебника. По грамматике – лучше всего, заодно еще и грамматику всосешь, что-то да останется.
Так вот, язык и глаголы, а также fiction и non-fiction. Каким фикшном может вообще быть справочник? Но там есть правила и примеры. «Im Winter frieren die Fluesse zu» – «Зимой реки замерзают» – это нон-фикшн? Да, но разве это не может быть началом чего угодно, что окажется чистой фикцией? Предложение не несет на себе никаких примет безусловной подлинности. Дальше: «Sie wird kommen». Ставим рядом: Im Winter frieren die Fluesse zu. Sie wird kommen. Вроде уже начало какой-то беллетристической истории, они же тут начинают конкретно срастаться. В каждом из таких руководств кроется сотня романов: «Seine mutter ‘lässt ihn zu hause bleiben», ну и вперед на тему психологических проблем личности, вызванных таким детством.
Или: «Man tanzt am Montag nicht» – «По понедельникам не танцуют». Какой же тут нон-фикшн, когда просто заголовок романа? Или «Lügen ist unsinning», «врать бессмысленно», «лгать бесполезно» – ну просто жанр. Причем в любой момент там может произойти возврат в самую конкретную реальность: «Man hat alle unbekannten Wörten herauszuschreiben und auswendig zu lernen», «незнакомые слова надо выписывать и учить наизусть». Но ведь это уже – заодно – прямое обращение к читателю в его обстоятельствах, он немедленно должен включиться в это дело, вот и я уже «auswendig» тут записал, хотя это был лишь пример употребления инфинитива в конструкциях haben+zu+Infinitiv.
Что тогда говорить о роли модальных глаголов для выражения предположений? Разве само предположение не является нейтральной, серой зоной между фикцией и реальностью?! Уже сама степень достоверности там регулируется простым смысловым выбором одного – наиболее адекватного – варианта: «Er muss/mag/dürfte/kann (könnte)/will/soll hier gewesen sein» – так был ли он здесь? И чтó есть реальность или же ее отсутствие? Вообще нон-фикшн – это просто когда все как бы само пишется, и неважно, что именно. А вот вопрос интереснее: если в таких случаях появляется первое лицо – оно тогда кто? Оно реально или уже нет? Вот хотя бы в данном, самом конкретном случае, в этом, который пишется здесь?
Ринг и Гюртель
Потеплело уже так, что свитер стал быть лишним. Проще всего было вернуться в пансион и его там оставить. Вернулся и заодно стал пить кофе в гостиной, у открытого балкона, выходившего в сторону крыши Народного театра. Кофе производила не виденная в других местах машинка. В нее следовало совать довольно большие и мягкие таблетки – упаковки с дозами натурального кофе. Это была хорошая система, разве что машинка иногда – как выяснилось вскоре – косячила, чем-то там у себя внутри не продырявливая таблетки, отчего в чашку лилась пустая, слегка грязная от предыдущих актов вода. Сама проблема, как выяснилось, состояла в том, что таблетка вставала криво, отчего процесс сбивался. Ну, в нем была склонность сбиваться. Таблетку следовало пропихнуть черенком чайной ложки, она вываливалась, ее можно было вставить обратно, или уж другую. Усиленное внимание при засовывании таблетки в гнездо проблему снимало.
Город Вена устроен просто. Дунай в городе фактически отсутствует, он далеко, невидимый, за Леопольдштадтом и Brigittenau, куда в здравом уме никто не сунется – там делать нечего, не любоваться же на квартал ООН. Так что линией отсчета является городской канал, а далее следуют три концентрических дуги. Их центром можно приблизительно считать Штефандом. Или Hoher Markt. Где-то между ними.
