Карен Бликсен - Семь фантастических историй
Перебросив через руку засаленное полотенце, не спуская острых черных глазок со слуг, старик успевал с молодой живостью ума и отменной любезностью занимать чужестранца. А чего стоит тот случай, когда немецкий певец дерзнул выйти в опере Чимаросы «Ballerina Amante»[4] и принц Нино вспрыгнул на сцену, прогнал нахала и сам пропел всю партию от начала и до конца, к восторгу партера? А? Что же до прекрасного пола — и тут обширная физиономия старика буквально вся собралась в одну точку, — милорд ведь и сам, верно, знает: если уж они бросаются мужчине на шею — что прикажете делать? Но и в этом принц Нино показал себя верным сыном Тоскании. Ведь, захоти он только, он бы в два счета женился на эрцгерцогине, да и сама сестра русского царя влюбилась в него до безумия, но он отвечал дивными строками Реди из «Вакха в Тоскании»[5] о том, что «объятия свои побережет для винных вочек родины любезной.» Правда, говорят, что тосканские мужья не так досадуют на его неотразимость, как можно вы представить, ибо женщина, принадлежавшая однажды принцу Нино, никогда уж не снизойдет до другого кавалера, и не одна любвеобильная дама, будучи покинута им, оставалась вперед верна своему мужу и своим воспоминаниям. Жаль, что из-за расточительности и небрежности к земным благам он попал в сети старого принца Потенциати, который дает деньги в рост. Правда, говорят, в последнее время он переменился. Кажется, сам он рассказывал, что в жизни его произошло чудо и заставило поверить в чудеса. Иные думают, что святая королева Матильда из его рода явилась ему во сне и отвратила его помыслы от всего мирского… Но тут один из слуг так грубо нарушил правила сервировки, что старик, как бы в некоем душевном сальто-мортале, оборвал свою речь и набросился на него. Немного погодя он вернулся к Августу, с улыбкой, но в совершенном молчании неся заказанное вино, и тотчас покинул его с глубоким поклоном. Два старика священника сидели над своим вином подле очага, бросавшего отсветы на засаленные сутаны, а правивший фаэтоном юноша задумчиво прихлебывал кофе, который принес ему старый слуга, сидя под картиной, изображавшей явление ангелов Аврааму. Он был строен, хорош, и Август, чувствительный к красоте, и вдобавок угадывая в этих чистых нежных чертах сходство с чертами друга своего Карла, какими он помнил их по Ингольстаду, все возвращался к нему взглядом. Когда старик слуга, воротясь, повинился, что повздорил со слугою Августа из-за лучшего места в конюшне, Август воспользовался случаем и вступил с юношей в беседу. Задав ему несколько вопрособ о дороге в Пизу, он затем пригласил его выпить вместе с ним стакан вина. Молодой человек отвечал с отменной учтивостью. Он-де просит извинить его, но вина он не пьет. Однако, поняв, что Август чужестранец и не знает дороги, он пересел к нему, чтобы все получше ему объяснить. Во время разговора молодой человек оперся левым локтем о стол, и Август, разглядывая его руку, в который раз убеждался, что жители этой страны строили мраморные дворцы и философские системы тогда уже, когда его предки в северных лесах делали оружие из камня, пили горячую кровь медведей и одевались в их шкуры. Это сколько же уходит тысячелетий на выделку подобной руки и запястья! В Дании запястья и лодыжки толстые у всех, и, чем выше вы поднялись по общественной лестнице, тем они у вас толще.
Юноша зарделся от удовольствия, услышав, что Август датчанин, и объяснил, что ему еще не приводилось встречать соплеменников принца Гамлета. Он прекрасно знал творение английского гения и продолжал беседу так, как если бы Август прибыл прямо от двора короля Клавдия. С чисто итальянской деликатностью он не касался ужасных перипетий трагедии, будто Офелия — недавно погибшая сестра его собеседника, зато прелестно цитировал монологи и уверял, что часто переносится мыслью в Эльсинор на вершину страшного, нависшего над морем утеса. Август не стал его разочаробывать, умолчал о том, что Эльсинор расположен на совершенно плоском берегу, и спросил вместо этого, не сочиняет ли сам он стихов.
Нет, — отвечал юноша, тряхнув темными кудрями. — Раньше было дело, да вот уж год, как я этим не балуюсь.
И напрасно, по-моему, — сказал с улыбкой Август. — Уж конечно поэзия — одна из ярчайших радостей жизни и помогает преодолеть скучное однообразие будней.
Юноша, рассматривая Августа как врата или друга злополучного датского принца, готов был ему открыть свое сердце.
— Со мной случилось нечто такое, — сказал он, немного помолчав, — что я не могу претворить в поэзию. Прежде комедии и трагедии выходили из-под моего пера, но и они этого не вместят. — Он еще немного помолчал и прибавил: — Я теперь отправляюсь в Пизу заниматься астрономией.
Его благородная открытость подкупала Августа, который и сам некогда в Ингольстаде с увлечением изучал звезды. Потолковали немного и о них, Август рассказал, как великий датский астроном Тихо Браге велел построить девятнадцатифутовый квадрант и небесный глобус в пять футов диаметром.
Астрономию я хочу изучать оттого, — сказал молодой человек, — что не могу более выносить мысли о времени. Когда я о нем думаю, я чувствую себя в тюрьме, и для моего покоя и счастья мне надобно вовсе из него вырваться.
Я и сам то же чувствую, — сказал Август печально. — Но для меня ясно, что, если в любой миг нашей жизни, пусть даже в такой, какой мы сами назовем счастливейшим, нам скажут, что он будет длиться вечно, мы сочтем, что обречены вместо вечного блаженства на вечные муки.
С болью вспомнил он, что это соовраженье посетило его в первую врачную ночь. Молодой человек, казалось, с большим вниманьем следил за его мыслью.
— К несчастью, синьор, — сказал он немного погодя, и его юное лицо вдруг побледнело, а глаза потемнели, — меня преследует воспоминание об одном-единственном часе в моей жизни. До самого прошлого года меня равно радовала мысль о прошлом и будущем, да, время было живописной легкой тропой, по которой можно гулять туда-сюда, если вздумается. И вот теперь я не в силах оторвать мысль от того единственного часа. Каждая его секунда важнее для меня, чем иные годы. И спастись я могу лишь там, где времени вовсе нет. Я знаю, — сказал он, — кое-кто будет меня отсылать к идее духовной весконечности, дарованной нам религией, но я могу их уверить, что это не для меня. Проверено. Напротив, мысли о всемогуществе Божием, о свободе человеческой воли, о рае и аде как раз и наводят меня на те рассуждения, от которых я стремлюсь избавиться. Я хочу обратиться к весконечности пространства, и, судя по тому, что мне рассказывали, я думаю, что пути звезд, их эллипсы и круги в бескрайнем небе могут увлечь наш разум по иному руслу. А вы как думаете, синьор?
Августу вспомнилось то недолгое и недавнее прошлое, когда и сам он чувствовал себя скорее сыном вольного эфира.
— Я думаю, — сказал он печально, — что жизнь ведь подчинена законам притяжения в духовном, точно как и в физическом смысле. Земельные владения, женщины… — Он глянул в окно. На синем весеннем неве, яркая, как алмаз, сияла вечерняя Венера.
Юный незнакомец побернулся к нему.
— Так вы в самом деле считаете, что разговариваете с мужчиной? Нет, вовсе я не мужчина и, с вашего позволения, нисколько этим не тягощусь. Разумеется, всевеликое на свете создано мужчинами, и все же, я смею думать, в мире жилось вы куда спокойней, если б они безжалостно не разрушали то, что так дорого нам.
Август совершенно смешался, сообразив, что обращался с юной дамой как с юношей, но извиняться не стал, ибо вины его тут не было. Он поспешил представиться и осведомиться, чем он может ей служить по дороге в Пизу. Девушка, однако, ничуть не изменила обращения с ним после своего признания и казалась решительно безучастной к тому впечатлению, какое оно могло произвести. Она сидела в той же позе, скрестив под плащом стройные ноги и обняв одно колено руками. Август подумал вдруг, что едва ли когда еще приводилось ему разговаривать с молодой женщиной, которая вы не заботилась прежде всего о том, какое впечатление она на него производит, и понял, отчего он всегда так скучал и томился, беседуя с дамами. Дружеский интерес и доверие, какие выказывала ему эта девушка, ничуть не пекшаяся о его к себе интересе, показались ему так милы, будто их только он искал всю жизнь в женщине. И он старался не испортить дела и не впасть в привычный пошлый тон светского разговора.
Как жаль, — сказал он задумчиво, — что вы такого дурного о нас мнения, ведь все мужчины, которых приходилось вам встречать, я убежден, старались вам понравиться. Не объясните ли вы, отчего это вечно так происходит? вот и мне одна дама объясняла не раз, что я причина ее несчастья и уж лучше обоим нам умереть, — а я-то изо всех сил старался сделать ее счастливой. Уж сколько лет прошло с тех пор, как Адам и Ева, — взгляд его скользнул через залу к их изображению на стене, — соединились в раю, а зачем, спрашивается, если мы так и не научились друг другу угождать?
![Дэвид Стори - Сэвилл [отрывок]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
