Куруматани Тёкицу - Неудавшееся Двойное Самоубийство у Водопадов Акамэ
Так или иначе, я с тревогой ощущал, что с каждым днём, проведённым в поисках клиентов, я утрачиваю часть себя, как бы вытекаю из себя капля за каплей. Я не считал, что у меня было своё особое «я» — ведь даже то, что я считал своим, единственным и неповторимым, на самом деле сложилось в процессе отношений с другими, дышало выдуманными ими словами и было поэтому настолько расплывчато, что сказать наверняка, где кончался я и начинались другие, было просто невозможно. И всё же я встревожился, почувствовав, что моё «я» — хоть даже и такое эфемерное — вытекает из меня капля за каплей. Но за тревогой на самом деле скрывалось ещё одно «я», ужасное, исполненное ненависти, которое и на тревогу смотрело с омерзением. Жить, зная, что я есть я, было невыносимо. И в то же время я истекал своим «я», бессмысленно терял его капля за каплей, день за днём.
Однажды ночью я сидел в своей комнате, как вдруг сердце моё сжалось от необъяснимого страха перед самой идеей бытия. Я чувствовал, будто стал одержимым, будто мною овладел некий демон. Я был наг и уязвим. Когда истекаешь собой, теряешь важное, теряешь необходимое, а вместе с ним и ненужное, иссыхаешь, пока не останется лишь тонкая и хрупкая суть. С каждым днём мой страх перед жизнью становился всё сильнее. А потом мне стал сниться тот сон, где я бежал, обезумев от боли, по горящей под ногами земле.
Тем не менее, моё бытие, подпёртое твёрдой основой ежемесячной зарплаты, было в то время ещё стабильным. Но тот демон беспрестанно терзал меня, клубился во мне словно дым, и вскоре сама стабильность стала для меня непереносимым бременем. Она жгла как позорное клеймо. И внезапно меня охватило безумное желание взять и разрушить эту стабильность, разбить её в щепки.
Однажды со мной случилось следующее. Я приобрёл в универсальном магазине ножницы, продавщица завернула их в обёрточную бумагу, протянула мне, и я стоял, глядя на неё, как вдруг меня объяло безудержное желание убить её. Она была красива, хоть и несколько простовата лицом. «Что-нибудь не так?» — спросила она меня, а я стоял перед ней и молчал, не зная, что ответить. И дело было не в том, что она неаккуратно завернула мою покупку, или протянула её небрежно. Просто от неё вдруг повеяло ледяным ветром, который пробудил в моём сердце давнюю боль, и я, корчась в муках, возжелал броситься вместе с ней в бездну и кончить тем всё и вся. В этот миг мною владело безумие, глухое, бессмысленное. И как раз тогда я впервые испугался таившегося во мне демона. Но стоило этому безумному желанию заклубиться в груди, словно слепо ищущий выход дым, сделать с ним я уже ничего не мог. Я немо воскликнул: «Умри!» Эту женщину я не убил. Вместо этого я столкнул в бездну самого себя.
Была ли то мечта о тёплой постели? Но ведь сейчас постель моя намного холоднее, и всё же душа находит в ней некоторое спокойствие… Хотя только «некоторое», не более того. Ощущение такое, будто стоит мне сдёрнуть с мира ещё одну тонкую пелену, и поток моего сознания потеряет вехи, собьётся с пути навсегда. Я ни на секунду не раскаялся в том, что разбил былую стабильность в щепки, и всё же с тех пор меня грызли сомнения, что я просто теряю время, что ничего этим не достиг. И в конце концов я понял, что хотя и проломил оберегавшую меня стену, на той стороне меня ровным счётом ничего не ждало. Страх перед жизнью всё ещё клокотал во мне бесформенным клоком дыма, бесновался, требуя от меня чего-то, взывая ко мне словами, которых я не понимал. Жажды сделать что-то не было. Иссохнуть и умереть я не хотел, но сознавал, что ждёт меня именно это — рано или поздно я иссохну и умру. Хотя горечи от этого тоже не чувствовал.
Есть люди, для которых смысл жизни — беспрестанно молиться за души тех, кого они своими же руками умертвили. Если бы я тогда прислушался к голосу своего сердца и вонзил ножницы в грудь той женщины, быть может, мир стал бы для меня совершенно иным. Но даже мысль об этом была кошмаром. Кошмаром, от которого я проснулся здесь, во тьме квартиры обветшалого дома квартала Дэясики.
Моя рука всё ещё отчётливо помнила сжавшие её пальцы хозяйки «Игая». Холодные, одинокие пальцы. В тишине мой слух обострился. Стих голос ребёнка, стих шум внизу, а в комнатах на втором этаже было тихо как в могиле. Я встал с постели и вышел в коридор. Как я и думал, света из-под дверей не пробивалось. Я дошёл до туалета у лестничной площадки. За дверью оказалась лишь кабинка с унитазом, а писсуара для мужчин не было. Я присел над унитазом и на песчаной стене прямо перед собой увидел рисунок, выбитый уверенной рукой чем-то острым, вроде гвоздя. Рисунок женщины с широко раскрытыми глазами, держащей во рту толстый мужской член.
На следующее утро от удара распахнулась дверь, в комнату вошёл молодой парень, отчего я и проснулся. Парень был в бейсболке и в руках держал большой полиэтиленовый мешок. Он взглянул на меня пронизывающими глазами. Разжал руку, и мешок с глухим стуком осел на пол. Потеряв при этом форму. Я понял, что внутри — коровьи и свиные потроха, ощипанные куриные тушки и тому подобное. Я взглянул на парня и подумал было заговорить с ним, но он лишь смотрел на меня, ни на секунду не отводя глаз, и молчал, поэтому и я ничего не сказал. Но, не обменявшись с ним ни единым словом, я почувствовал клокотавшую в нём ярость. Он повернулся кругом, опять-таки ударом распахнул дверь и ушёл. Через некоторое время я услышал, как на улице перед вещевой лавкой завёлся мотор. И стих вдали.
Я оделся и вышел на улицу. Нашёл таксофон, позвонил в «Игая», доложил ситуацию, на что хозяйка сказала, что «будет мигом». Я попросил в кондитерской лавке, чтобы мне поджарили одну картофельную котлету, принёс её в комнату и съел, дожидаясь хозяйку. Она пришла. Немедленно принялась демонстрировать мне, как разделывать требуху, насаживать мясо на шампуры. Постоянно приговаривая что-то вроде: «гляди, шоб жир этот жёлтый сымал» и «жилки вот так вот срезай» и так далее — как и подобает женщине. О молодом человеке, который только что пришёл ко мне, она сказала, что «тот парень, его Сай зовут, он и будет тебе каждый день приносить, чего надо», а больше не объяснила ничего. Кто он и откуда и по какому договору приносит сюда мясо? И почему он не потребовал от меня расписку? И вообще, с какой стати — и это вызвало у меня подозрения с самого начала, как только меня вчера привели сюда — нельзя мне работать прямо в кухне её закусочной? Она говорила без умолку, не давая мне вставить и слова. Очевидно, были свои причины, по которым мне придётся разделывать мясо именно здесь, вот в этой комнате. И каждым вдохом и каждым выдохом хозяйка, казалось, давала мне понять: тебе, братец, знать эти причины вовсе не обязательно. Она закончила свои объяснения и сказала:
— Ты уж прости, что ничем тебя вчера не угостила. Ты кофе-то пьёшь?
— Нет, кофе я не особенно…
— Да ладно тебе, сходишь за компанию.
— …
— Как вспомнила вчера ночью и думаю всё: вот дура-то какая, совсем из головы вылетело…
Я подумал, что вчера ночью эта женщина лежала в постели, растирая озябшие руки, и думала обо мне. Тщетно пытаясь найти покой — как, впрочем, и я сам.
Она привела меня в кафе с вывеской «Яблонька» возле станции Дэясики. Толкнув дверь, мы вошли. У конторки у самого входа как раз расплачивалась девушка, которая, увидев нас, вдруг заговорила с хозяйкой.
— Ой, привет, теть. Что бы я без тебя делала, честное слово! Как ты выручила меня тогда…
Дальше между ними завязался разговор, мне совершенно непонятный. Девушка говорила, что «опять от старшего брата письмо пришло», что «упрашивала Хирай на все лады, когда в Хиросиме была» и дальше в том же духе. То и дело поглядывая на меня, естественно. Я тоже посмотрел. Она была красива, так красива, что и взглянуть на неё было страшно. Девушка сверкнула глазами, как хищная птица. Я отвернулся.
Но, отворачиваясь, окинул взглядом всё её тело. Она немедленно почувствовала это, сделала движение рукой, словно пытаясь прикрыть грудь, снова бросила взгляд на меня и опустила глаза. И, когда она опустила глаза, на лице её промелькнула тень, будто на мгновение показалась таящаяся в ней тьма. Хозяйка «Игая» обернулась ко мне, искоса взглянула на меня с негодованием. Я отвёл глаза. Одновременно ещё раз украдкой окинув взглядом девушку. Чёрные волосы струились по плечам, переливаясь и завораживая, и я понял, что отвести глаза уже не могу.
Разговор, наконец, закончился. Девушка, ещё раз взглянув на меня, вышла. Я последовал за хозяйкой «Игая» к дальнему столику и сел. Она заказала две чашки кофе.
Мы сели за столик друг против друга, но хозяйка не вымолвила ни слова. Слегка опустив голову, она грызла ногти, будто задумавшись о чём-то, и время от времени бросала на меня гневные взгляды. Принесли кофе, она принялась помешивать в чашке ложкой, но и тогда не нарушила молчание. С каждой минутой терпеть становилось всё труднее, но я поклялся себе, что дождусь, пока она не заговорит первой. Я понимал, что раскрыть рот первым было бы самоубийством.
