Михаил Елизаров - Кубики
2
Двенадцатого июля я договорился встретиться с Шеловановым Виталиком, я позвонил с работы из гаража и сказал, что приду к нему после семи, но так получилось, освободился раньше и зашел в пять часов, на всякий случай, вдруг он будет дома, но его не было, и я, чтоб убить время, в гастрономе угловом купил две «Столичных» по ноль пять, плавленых сырков четыре штуки, полкило любительской и батон, и снова вернулся к Виталику, и это уже было без пятнадцати шесть вечера, но его все еще не было, и я сидел во дворе и покушал чуть батона с сыром и немного выпил из бутылки, но я сидел с другой стороны дома, а не с той, где видно, что идет Виталик, просто там нет скамейки, и я снова Виталику в дверь позвонил, и никого у Виталика не было, и я тогда к себе, значит, пришел, а Вика взяла у меня колбасу, сырки и бутылки и поставила в холодильник, будто я купил их как продукты в семью, но я не возражал, потому что не собирался закусывать, раз не собирался с Виталиком выпивать. Я картошки вареной поел с селедкой и луком под сто грамм и решил починить электробритву, и сидел ее чинил около часа, и тут ко мне в дверь позвонил Виталик Шелованов, как я узнал, когда открыл и увидел его. Он пришел и говорит: «Ну, где ты ходишь?» — он был уже в сильно пьяном виде, я сказал, что заходил к нему, но его не было. Он пригласил к себе и сказал, что Люда с малой на неделю к родителям умотала, и у него бутылка водки и еще вина ноль восемь «Славянского». Я сказал Вике, что погуляю с Виталиком, она попросила: «Не напивайтесь», — и я сказал, что; хорошо, постараюсь, но я взял на всякий случай из холодильника початую водку, там было больше половины, и мы с Виталиком ушли. И по дороге к Виталику мы выпили мою водку, я побольше, он меньше, так как он был до этого уже прилично пьяным, и женщина какая-то пожилая нам сказала, что такие молодые, а уже нетрезвые, а Виталик ей пошутил, что не пьют только электрические столбы, потому что у них чашки перевернуты. Мы пришли, Виталик поставил яйца варить, хлеба порезал и сала, и мы закусывали яйцами и хлебом с салом, и телевизор включили. Мы допили водку Виталика и выпили «Славянского». А потом Виталик сказал, у него есть порнография, я говорю, почему бы нет, можно посмотреть, и Виталик принес журнал иностранный, и мы стали листать картинки, мне одна очень понравилась, там такая светленькая раком стояла и пальцами с красно накрашенными ногтями себе булки раздвигала, а малофья текла ей вниз по анальному отверстию, а она улыбалась, что можно было подумать, будто ей очень от этого приятно. Я смотрел на фотку, а потом вдруг увидел, что Виталик почему-то разделся и остался в одной майке, я говорю: «Трусы-то хули снял, надень обратно», — а он заявляет: «Давай я тебя... ну тоже, как на картинке, совершу с тобой половой акт в анальное отверстие», — только он сказал это в очень нецензурной форме. Я, разумеется, обиделся на него и дал понять, что я недоволен его словами и предложением, а он продолжал настаивать на своем, давай, говорит, я тебя. Я говорю: «Все, Виталик, ты набухался, я пошел домой», — а он: «Куда, оставайся, тебе же понравилась картинка». Я отвечаю, что картинка — да, понравилась, но я не телка. А Виталик вдруг начинает мне угрожать, что он сейчас позвонит, и к нему придут какие-то пацаны, и тогда я не уйду. И в это же время раздается телефонный звонок, а Виталик в кресло садится и оттуда таким довольным тоном мне сообщает: «О, что я тебе сказал, это пацаны звонят, что уже идут». Меня аж затмило от злости, а на столе нож с ручкой такой белой, которым Виталик сало резал и хлеб, я схватил нож и сказал: «А пусть приходят!» — и ударил Виталика раз в живот и раз в грудь. Он даже не закричал, а воскликнул так ненатурально: «Ой», — и упал с кресла и пополз, а из него кровь полилась. Я взял журнал и, сам не знаю зачем, оторвал эту фотографию с телкой, у которой малофья по жопе, и ушел. Перед этим оглянулся, а Виталик лежал скрючившись возле кресла, а нож куда-то подевался. Я понял по неподвижности Виталика, что он уже умер, и потому не стал вызывать «скорую помощь». Прибежал домой и говорю жене: «Вика, все, я зарезал Виталика Шелованова, за мной скоро приедет милиция, и меня заберут», — жена не поверила и сказала, что это глупости. Я: «Хочешь поспорим, что приедут», — и на самом деле приехала милиция. В РОВД меня попросили писать объяснительную, я все в ней честно, как пришел к Виталику, а он разделся и предложил мне такое, что я его только и смог, что зарезать, потому что он оказался пидарас. Я так открыто написал и отдал дяде Грише — это следователь в нашем РОВД, он меня знает хорошо, и Виталика он тоже знает, потому что дружит с его отцом. Он, когда меня привели, кричал, как же я мог убить Виталика, ведь мы же с ним друзья были и раньше не ссорились, что у Виталика дочка маленькая, ругал, короче, меня. А я сказал: «Дядя Гриша, я не хотел его убивать, он сам виноват и напросился, и в объяснительной я все как было написал». Дядя Гриша прочел и говорит: «Я такую объяснительную принять не могу. Я тебе верю, но нам надо серьезно поговорить. Не позорь, пожалуйста, Виталика, у него дочь маленькая, и отец Виталика — Шелованов Иван — мой кореш. Напиши: вы вместе выпивали, а потом подрались, и ты его случайно по пьянке убил, — иначе, мол, не по-людски выходит. Нельзя, — говорит, — чтобы Виталик умер для широкой общественности пидарасом. А родителям его я суть конфликта объясню, они тогда тебя в сердце простят». Я отвечаю: «Хорошо, я подумаю», — и написал объяснительную по-другому, будто мы просто выпивали, а потом стали ругаться, Виталик меня ударил по лицу, а я взял нож и его зарезал. Я так все написал, дядя Гриша прочел и сказал: «Молодец, ты хороший человек. Я за этот поступок тебе тоже помогу, сядешь всего на восемь лет, обещаю».
А потом ко мне в изолятор даже приходил отец Виталика с женой Виталика — Людой, и я с ними говорил, и отец Виталика мне тоже спасибо сказал, что я по-другому написал, а я пообещал Люде, что когда выйду, буду заботиться о дочке Виталика как о своей родной, и отец Виталика заплакал, а Люда даже руку мне поцеловала.
3
Леонид — угрюмый подозрительный юноша девятнадцати лет от роду, субтильный и длинноволосый. С детства родные считают его серьезным, хотя серьезность Леонида в первые годы жизни заключается лишь в том, что он боится радиопередач, картинок в книжках, закрытых дверей и узоров на обоях. Кроме того он испытывает панический страх перед отцом, потому что одно присутствие отца делает обычные предметы необыкновенными, с иным значением. Еще отец умеет подзывать Леонида мысленно, не открывая рта. Во всяком случае, когда Леонид приходит, он всегда по виду отца догадывается, что тот его звал. В школе у Леонида нет близких друзей и учится он неважно.
С пятнадцати лет Леонид все чаще говорит о своей способности к тонкому восприятию жизненных явлений, что проявляется в утомительной потребности анализировать поступки и поведение окружающих, так как люди, по мнению Леонида, ведут себя неразумно, то есть «алогично». С некоторого времени у него возникло желание выработать свою философскую теорию человеческих конфликтов. С исследовательской целью Леонид пишет маленькие рассказы, так называемые «басни в прозе», где неодушевленные предметы, к примеру, молоток или тучка, наделены человеческими характерами. Также Леонид изучает иностранные языки по разговорнику для официантов — там даются варианты фраз на нескольких языках, и Леонид полагает, что учит одновременно английский, французский и немецкий.
Отношения Леонида с женщинами строятся в зависимости от того, соответствует ли их поведение его теории человеческих конфликтов. Поэтому отношений с женщинами просто нет — все ограничивается тем, что Леонид презрительно часами наблюдает за алогизмами в поведении женщин и девушек. Кроме прочего, Леонид стеснителен. С подросткового возраста у него на лице угревая сыпь. Леонид регулярно ухаживает за кожей, но протирки мало помогают. Леонид считает, что болен еще неизвестным науке заболеванием, которое сам называет «второй стадией нарушения общего обмена». Он говорит знакомым, что работы по изучению этой болезни только начались, поэтому лечение будет разработано через несколько лет, а до этого времени он должен поддерживать организм высококалорийным питанием и особым, наиболее сохраняющим энергию режимом — когда возникает необходимость, Леонид застывает в расслабленной позе и так экономит силы. Леонид маниакально брезглив и никогда не позволяет себе отпить из чужого стакана или бутылки. Он часто и подолгу моет руки с мылом, затем обтирает их спиртом. Укрепляет себя Леонид особой «интеллектуальной» гимнастикой: лежа на кровати, он попеременно мысленно напрягает ту или иную мышцу.
После школы Леонид поступает в химико-технологический институт. К учебе он равнодушен, его больше поглощает философская теория конфликтов и «закон логики человеческого поведения». Если его расспросить подробнее, то Леонид, волнуясь, расскажет следующее:
