Алексей Козырев - Трансплантация (сборник)
— Хорошо. Пойду к вашему Маракину знакомиться. Заодно и пацана осмотрю. И кто там ещё?
— Гуреев. Но там смотри не смотри, — машет рукой Лисин.
— Да, увы! Там, действительно, всё без вопросов. Никак привыкнуть не могу к этому.
— К чему — к этому?
Кольцов пристально смотрит на главврача, затем недоуменно качает головой.
— Когда понимаешь, что помочь не можешь. Вот к чему! — Кольцов встаёт, подходит к раковине и выливает содержимое чашек.
— Понимаешь, но не привыкаешь! — бросает скорее в коридор, нежели Лисину, Кольцов и выходит из ординаторской.
* * *Та самая палата интенсивной терапии. На стуле рядом с Сашиной кроватью женщина лет сорока-сорока пяти с добрым интеллигентным лицом и грустными карими глазами. Что-то ласковое и ободряющее шепчет она сыну, иногда мокрым полотенцем утирая капельки пота с его бледного лица. За занавеской Гуреев и Маракин увлеченно играют в карты. Судя по азартному выражению глаз, игра носит нешуточный характер. Бесшумно приоткрывается дверь. В палату тихо входит Кольцов и с интересом прислушивается к разговору картежников.
— Сливай воду, Русланчик. — Всё так же, не расставаясь с капельницей, Гуреев поудобнее устраивается в ногах Маракина. — Мы эту твою червовую даму, на старшую медсестричку нашу так похожую, чтоб ей пусто было, тузишкой шлёпнем. Нечего на валетов зариться! Туз же главнее. Да, Маракин?
— Раздавай, метастаза! — Маракин, собрав карты, передаёт колоду Гурееву. — Отыгрываться буду.
— Сам дурак. — Гуреев плашмя громко хлопает колодой по тумбочке. — Всё. В долг больше не играю. Считаем итог! Получается — четыре компота, три вторых, семь щелбанов, две тысячи семь рублей. Ну, вместо семи рублей можно еще один компот приписать. Он, правда, и того не стоит. Полный отстой.
— Даю по тридцать рублей за щелбан, — прерывает расчеты старика Маракин.
— По тридцать? С акулы не шоу-бизнеса? Мало!
— Сорок.
— Ладно, — продолжает торг Гуреев. — Пятьдесят пять с учетом мирового экономического кризиса.
— Хрен с тобой. Пятьдесят. Торг окончен.
— Сашка, — высовывается из-за занавески голова Гуреева. — Сколько будет семь щелбанов на пятьдесят рублей умножить?
— Получается триста пятьдесят щелбанорублей, дядя Коля. — Увидев стоящего в двери Кольцова: — Здравствуйте!
— Здравствуйте. Я новый хирург. Сергей Иванович меня зовут. С кого начнем осмотр?
— Вон, с Сашки. — Опять появляется из-за занавески голова Гуреева. — Со мной не начинать, заканчивать пора. А Маракина можно вообще не смотреть. Во-первых, бандит, во-вторых, проигрался вдрызг и посему неплатежеспособен. А значит, медицине нашей страховой абсолютно неинтересен.
— Мне-то казалось, что все как раз с точностью до наоборот, — искренне удивляется Кольцов. — Ладно. С Нефёдова так с Нефёдова. Вы его мама? Ирина Германовна? Да?
— Да, здравствуйте. — Нефёдова встает со стула. — Можно потом с вами поговорить, Сергей…
— Сергей Иванович. Можно, конечно. Подождите меня в коридоре. Я скоро выйду. Хорошо?
Нефёдова, погладив вихры сына, приветливо кивает Гурееву и выходит из палаты.
— Ну, как дела, боец? Раздевайся. — Кольцов смотрит прямо в глаза Нефёдову.
— Лежать надоело. — Саша отводит глаза и нехотя снимает рубашку.
Кольцов тщательно прослушивает юношу, недовольно хмурит брови.
— И всё же придётся еще полежать.
— Плохо там всё? — Саша опять смотрит в сторону.
— Бывает хуже.
— Редко?
— Не слишком часто. Врать не буду.
— То есть вариантов нет? Так? — На этот раз глаза в глаза врачу. — Ежели опять не врать.
— Нет бриллиантов — нет вариантов. — С Маракинской половины выходит злой Гуреев, волоча за собой капельницу. — Тьфу на всех. Демократия, мать её! Развалили страну. — Гуреев поднимает палец вверх. — Проекты приоритетные. — Затем переводит палец в сторону Маракина. — Тузы авторитетные. Я неправ, Сергей Иванович?
— Хватит с меня оценок, Гуреев. Вы для меня все одинаковые, все просто больные.
— Одинаковые! — продолжает негодовать Гуреев. — На туза крестового — так варианты отыщутся. А молодому валету вариантов нету. Эх, будь у меня четвёртая группа. Не задумываясь, прямо сейчас на стол бы лег. Режьте, забирайте. Пока стучит. Сашка потом влюбится. Сердце от прилива чувств забьется, забьется… и о Гурееве напомнит. И Саньке хорошо, и сердцу моему приятно.
— Спасибо, дядь Коль. — На этот раз взгляд Нефёдова сосредоточен на окне. — Только похоже, что не застучит. У нас с тобой группы крови разные, а конечный пункт один. Там! Левее сам знаешь чего.
— Хватит! — Неожиданно для всех взрывается Кольцов. — Не расслабляться. Вариантов нет? Вам, Гуреев, может, и вправду нет. Медицина бессильна. Пока. Простите, но это так. А вот Нефёдова вы с собой не равняйте. Не рав-няй-те! Ясно? Будем искать варианты. И обязательно найдем. Обязательно! Это я вам говорю! Я, Кольцов! Понятно?
В палате повисает тишина. Даже Гуреев не находит нужным что-либо возразить Кольцову.
— Нефёдов, вам понятно? — Голос Кольцова строг.
И без того бледное лицо Нефедова становится еще белее.
— А вы дядю Колю раньше времени не хороните. А то и Лисин, и вы — «в морг на каталке», «медицина бессильна!» А он еще крепкий и очень хороший. Лучше вас всех. Понятно? И вы его лечить обязаны.
— Спасибо тебе, Санька! — Гуреев с капельницей в руках подходит к кровати юноши. — Но ты, дружище, не ерепенься и Кольцову с Лисиным один диагноз не ставь! Кольцову надо верить! Я это душой чую! Она у меня хорошего человека от дерьма сразу отличает. Без всяких там анализов и лабораторных исследований! Понятно?
— Понятно, дядя Коля.
— Спасибо, Николай Николаевич. Нам с Сашей эти ваши слова очень нужны! — Кольцов пожимает руку Гурееву, затем вновь смотрит прямо в глаза Нефедову, — так вот, Саша, мы ждем от тебя ответа. Тебе понятно, что все с тобой будет хорошо? Понятно?
— Понятно, — еле слышится Сашин голос.
— Не слышу, Нефёдов. У вас что, иномарка та и язык переехала? Громко отвечайте, уверенно! Понятно?
— Понятно! — Голос Саши звучит громко и решительно.
— То-то! — неожиданно мягко продолжает Кольцов. — Не унывай, сынок. Все у тебя будет хорошо!
Кольцов подбадривающе похлопывает по плечу Нефёдова и заходит за занавеску к кровати Маракина.
— Давайте вас посмотрю. Да у меня еще и разговор к вам один имеется. — Кольцов плотно задёргивает занавеску. — Так сказать, деловое, почти коммерческое предложение.
Тем временем Гуреев с трудом перебирается на свою койку. В изнеможении закрывает глаза, откинувшись на подушку. Затихает и уставший Нефедов. Вновь открывается дверь. Появляется Лисин.
— Ну, что, мужики? Завидую вам. Это я тружусь в поте лица. А у вас — во, жизнь! Спи себе сутками.
Гуреев медленно приоткрывает один глаз.
— У нас, ветеринарушка ты наш, только с одной может получиться. При всем желании.
— Что, с одной? — пытается уловить суть сказанного Лисин.
— Сутками спать не выходит. — Гуреев открывает второй глаз. — Одна у нас утка на всю палату. Одна на троих. Благодаря твоим трудам в поте лица. Да и та теперича за занавеской проживает. Прописька у неё там. Толстая криминальная прописька. Постоянная зато! Хрен крякнешь. Горло забито.
— Приплывут скоро и к нам утки, — пробует смягчить ситуацию Лисин. — Уже проплатили. Денег в апреле не было. Кризис, Гуреев. Кризис! Не слышал? Вся экономика ко дну идет. Газеты надо читать, а не кляузы писать.
— Ко дну идет?! — ликует Гуреев. — И немудрено! Поди экономика наша вот на таком судне в море вышла. — Указывает пальцем под кровать. — С какого стапеля его спускали, интересно? И в каком веке? Оно, я думаю, течь давало еще под прыщавой задницей твоего прапрапрадедушки. А, Степашка? Было дело? Запах фамильный до сих пор остался. Не выветрится никак. Характерный уж больно. Фу!
Гуреев демонстративно затыкает пальцами нос и с головой накрывается одеялом.
— У всех характерный, — всё ещё пытается отшутиться Лисин. — Кроме разве что своего. Что такое сверхжадность, знаешь?
— Больным в борщ мясо не класть? — из-под одеяла не ослабляет напор Гуреев. — Хуже, чем на «Потемкине».
— При чём здесь «Потёмкин»? — делано удивляется главврач. — Сверхжадность — это забраться с головой под одеяло и не давать никому нюхать. Ха-ха-ха!
— Потише ржи, пацана разбудишь, — высовывается из-под одеяла взъерошенная голова. — Тем более что несмешно! Да после твоего пайка и нюхать там нечего! Вот, можете убедиться. — Откидывает одеяло. — Ну, что, и нет ничегошеньки. Почему? Да потому, что там, на броненосце, хоть червивое мясо, но было. А у тебя даже червей нет!
Широко распахивается занавеска. Выходит крайне раздраженный Кольцов.
