Денис Драгунский - Господин с кошкой
Дачное. Быт
необходимые уточнения…
Почему-то все говорили — «дача на Пахре», хотя поселок был на 36 км Калужского шоссе, а Красная Пахра — на 45 км. Но вот так вышло. Наверное, по ближайшей точке на карте.
Поселок был основан в 1952 году (в отличие от Переделкина, которое было еще до войны). Начерно построен — к 1958-му, наверное. Сначала не было асфальтовых дорог и водопровода.
Великолепные ванные комнаты и сортиры пустовали. Каждый день приезжал на своей бочке, запряженной слепым конем Русланом, водовоз дядя Петя. Объезжал все дачи, и жители набирали по два — четыре ведра воды. Дяде Пете совершенно добровольно помогал Ваня Дыховичный. За два сезона таскания ведер он стал настоящим силачом — мускулы просто играли.
На дачах было водяное отопление с угольными котлами. У всех на заднем дворе была куча антрацита и куча шлака.
Газ был привозной, в баллонах. Воду подвели (и обновили наконец ванные с сортирами) несколько позже. Магистральный газ — еще позже. Газовые водогрейные колонки ставили с осторожностью. В некоторых домах до 70-х были огромные дровяные колонки. У нас тоже такая была.
Телефон стоял у отдельных, особо отмеченных товарищей. Может быть, у десяти человек из шестидесяти. Но зато посредине поселка стоял домик под названием «контора». Там сидел бухгалтер, заседало правление. А в прихожей этой конторы, ключ от которой был у каждого дачника, стоял телефон. По вечерам люди ходили звонить. Через «восьмерку». Соединялось не всякий раз. Очередь стояла человек пять. Ирочка Матусовская звонила своему мальчику и громко кричала в трубку слова любви и неги. Описывала, как она без него скучает. Ему, наверное, было плохо слышно. Она говорила по буквам. Ее никто не торопил.
Электричка к нам не ходила. Доехать можно было на машине. Или на автобусе. От остановки 2 км пешком. Из них треть пути — через лесок. Никто не боялся. Даже поздним темным вечером. Не знаю почему. Шли себе безмашинные граждане и гражданки с кошелками, и ничего.
Дачное. Мы
чем занимались до 1969 года.
Мы приехали в поселок году в шестидесятом, кажется. Отец тогда еще не был в Союзе писателей. Его приняли в 1961-м.
Сначала снимали две комнаты на даче у писателя Маклярского. Писатель-чекист. Друг Льва Шейнина, которому впоследствии продал этот большой (шестикомнатный) дом.
Маклярский был комически жаден. Привозил из Москвы ненужные почтовые конверты и отдавал домработнице:
— Это на растопку.
Однажды принес на кухню тарелку с котлетой. Поставил на стол, за которым сидела работница и его престарелая теща.
— Вот вам котлета, — бодро сказал он. — На двоих. Рубайте!
Потом мы снимали финский домик у профессора Волкова. Он заведовал кафедрой эстетики в Академии общественных наук. Иногда приезжал, поливал яблони. Голый, пузатый, в трусах до колен. Весельчак. Пропускал шланг через трусы и изображал сами понимаете что. Эстетик, понятное дело. В Литературной энциклопедии про него поместили оскорбительную статью. Все почему-то смеялись.
Волков предлагал отцу купить дом в любую рассрочку. Отец хотел чего-то посолиднее. Этот дом купил Генрих Боровик и живет там посейчас. Правда, обстроился.
Потом мы несколько лет снимали крохотный домик (т. н. «времянку») у литературоведа Вл. Викт. Жданова. Жилая площадь — меньше 20 метров. Печка-шведка. Плюс терраска и холодная комната (моя). Вода на улице. Сортир тоже. Но мы любили этот домик почему-то. В 1966 году туда привезли мою полугодовалую сестру. С няней. Как справлялись — загадка.
В 1969 году купили наконец нормальный дом — принадлежавший вдове старого большевика Литвина-Седого (уже их сыну). Она получила членство в кооперативе по заслугам мужа, ибо он умер за 5 лет до закладки поселка. А может быть, он был одним из отцов-основателей?
Кажется, у меня совсем не было психологических трудностей, пока мы жили во времянке. Все мои друзья и подруги жили в больших теплых домах со всеми удобствами. А я ночью бегал во двор, умывался опять же во дворе, мыться ездил в Москву и все такое. Но не было ощущения, что я живу хуже. Грубо говоря, беднее всех. А может быть, мне только так казалось. Не знаю. Честно говорю: не знаю, не могу ответить.
Дачное. Прогулки
подмосковные, простите, вечера
Летними вечерами поселок выходил гулять. Писатели и их жены. Родственники, живущие постоянно. Друзья, приехавшие в гости. Все выходили часов в девять вечера.
Трости постукивали по асфальту. Негромкие голоса. Группы гуляющих встречались. Поклоны. «Здрассте…» Темнело. Кузнечики стрекотали изо всех сил. Пахло ночными цветами и трубочным табаком. Светляки глядели из теплой травы. За густой листвой видно было, как зажигаются окна.
Разговоры были почти сплошь о литературе. Во всем ее многообразии: не только о книгах, но и том, кто с кем когда кому каким тиражом и чего ради.
Компаний было несколько. Вернее, так. Была очень тесная компания Антокольские — Верейские — Матусовские. Была компания Россельсы — Массы — Дыховичные — Драгунские — Тендряковы — Нагибины. Была компания Яковлевы — Солодари — Жимерины. Первая и вторая компании могли смешиваться. Вторая и третья — труднее и по частям. Первая и третья — практически никогда.
Были люди, которые в поселке общались мало и редко. Твардовский дружил с Трифоновым. Но случалось, в трудные минуты заходил ко всем без разбору.
Михаил Ильич Ромм вообще не показывался. Сравнительно редко присоединялся к гуляющей компании Бондарев.
Был человек — Кремлев Илья Львович, — с которым никто не общался. Даже не здоровался. Автор трилогии «Большевики». Почему-то у него был самый большой участок в самом центре. Окруженный красно-рыжим забором. Забор, конечно же, называли «Кремлевская стена». Илья Львович считался главным негодяем поселка. Говорили, что он нанимал солдат вскопать огород и не платил, грозя донести командиру. Его жена Фрося разводила нутрий. Когда он появлялся в конце аллеи, короткий, краснолицый, с торчащими вверх седыми космами, гуляющих охватывало смятение. Надо было не поздороваться, а это, согласитесь, нелегко. Находились желающие повернуть назад.
Выручал Владимир Захарович Масс.
— Подумаешь! — говорил он. — Вот глядите, я сейчас пройду и не поздороваюсь. А ну за мной!
И высокий, грузный, с полупудовой тростью и овчаркой на цепочке, гордо глядя перед собой, вел компанию мимо демонического Кремлева.
Дачное. Административный ресурс
корова и ведро.
Некоторым было жаль Кремлева. Плохо жить, когда с тобой не хотят водиться. Да уж чего хорошего.
Но вот эпизод.
В 1980 году мы с женой купили машину. Решили построить гараж. На заседание правления мы пришли всей семьей. Моя мама (поскольку она была юридическим владельцем дачи) читает заявление: «Прошу разрешить… такой-то площади… план прилагается». Чистая формальность.
Тут встает Фрося Кремлева. Член правления.
— Я против. У члена кооператива товарища Драгунской нет автомобиля. Автомобиль принадлежит сыну члена кооператива. Вопрос снимается.
Бывший министр Жимерин, тоже член правления, чуть очки с носа не уронил:
— Ефросинья Яковлевна! Вы… это… Вы серьезно?
— Абсолютно! — гордо сказала Фрося. — Член кооператива имеет право построить гараж для своей машины. Для своей собственной. Точка.
И победно взглянула на наше семейство.
— Ничего, — сказал председатель. — Член кооператива товарищ Драгунская тоже купит себе машину. С течением времени.
— Вот пусть тогда и приносит заявление, — сказала Фрося. — А мы рассмотрим.
Я несколько смутился. Вдруг действительно запретят? Но Жимерин выручил:
— Товарищи! Один человек сначала покупает корову, а потом — ведро для молока. А другой — сначала ведро, потом корову. Ничего страшного. Я лично голосую «за».
Проголосовали. При одном воздержавшемся.
Зачем это ей было? Чтобы увидеть чужую растерянность. Подчиненность. Зависимость от своего каприза.
Ее муж не платил солдатам не для того, чтобы сэкономить рубль. Или чтоб таким хитрым способом поднять дисциплину в соседней воинской части.
А чтобы насладиться чужой беспомощностью. И собственной безнаказанностью.
Об этом, кстати, прямым текстом писал маркиз де Сад.
Мелким поселковым садистом он был. Вот с ним и не водились.
Конечно, все непросто. Наверное, у него было тяжелое детство, полное горя и лишений. Наверное, этим объясняются сложности его характера.
Надо ли ему сочувствовать? Жалеть его?
Возможно.
Но сначала давайте научимся жалеть и любить себя. Мы не заслуживаем участи боксерской груши. Даже если нас бьет человек с трудным детством и горькой судьбой.
