Анатолий Калинин - Запретная зона
6
Он не видел начальника правобережного района Цымлова еще с тех мартовских дней, когда ледоходом угрожало снести железнодорожный мост через Дон, по которому из центра страны шел на стройку основной поток грузов. Поля льда надвигались с верховьев на временные деревянные быки. Цымлов, протянув на мост связь, трое суток командовал оттуда обороной. Вольнонаемные и ЗК баграми отпихивали льдины от быков, а саперы, спускаясь на лед, ставили динамитные шашки. Гремучие взрывы вместе с лаем минометов, из которых солдаты артдивизиона разбивали лед, напомнили местным жителям о войне.
– Слух подтвердился, – привставая за своим столом, в конторе района, без всякого предисловия заговорил Цымлов.
Поднимая брови, Греков тщетно пытался призвать на помощь память.
– Какой слух?
Цымлов не без торжественности поклонился.
– С последним этапом соизволили благополучно прибыть…
Со стороны могло бы показаться, что Цымлов тяжеловесно шутит, но Греков уже вспомнил.
– Нельзя сказать, чтобы вовремя.
– Просочился сквозь все фильтры.
Сидя в кожаном кресле, Греков через стол всматривался в притененнее зеленым абажуром лампы лицо Цымлова.
– Вы уже нащупали его?
– Нет. Но влияние уже чувствуем.
– Например?
– Например, на того же Молчанова.
– Не может быть!
– Мне самому не хотелось верить! Сами знаете, какой был орешек. И вот, когда уже появилась надежда…
– А если его перевести в район к Гамзину?
– Вряд ли, Василий Гаврилович, это теперь поможет.
– Почему?
– Потому, что все эти воры в авторитете спохватились, что их влияние падает, и приняли свои меры. Они оставались сравнительно спокойными, когда не было этой системы зачетов, а» когда увидели, к чему это ведет, ударили в набат. Боятся растерять свои кадры. Шутка ли, за день сбрасывается два или даже три дня срока. Но, откровенно говоря, Василий Гаврилович, не совсем нравится и мне эта система, по которой и вор в законе, и кто случайно ошибся оказались в равном… – Вдруг умолкая, Цымлов оглянулся.
Открылась дверь, в мокром клеенчатом дождевике вошел его заместитель, Козырев.
– А я сидел у себя дома, штудировал «Краткий курс», вижу, ваша машина пробежала, – сказал он, пожимая руку Грекову широкой твердой ладонью и улыбаясь белозубой улыбкой.
– Льет? – присматриваясь к его дождевику, спросил Цымлов.
– Как из ведра, – подтвердил Козырев.
– Вот еще печаль номер два, – помрачнев, сказал Цымлов. – И синоптики обещают дожди на весь месяц.
– Ай-я-яй, перед засыпкой прорана! – подхватил Козырев, снимая фуражку и приглаживая ладонью медно-желтые мелкокурчавые волосы. – Чего доброго, повысится уровень в Дону. А какая же, Федор Иванович, номер один?
– Да вот я только что говорил товарищу Грекову, что некого даже оставить у телефонов, чтобы сходить пообедать, – сказал Цымлов, вставая. – Автономов каждую минуту может позвонить.
– На ночь?
– Он, как вы знаете, в любое время может позвонить, а начальник района, сиди и жди. Как будто сводку не может передать диспетчер. Ни себе отдыха не дает, ни другим.
– Юрий Александрович любит всегда сам чувствовать пульс стройки, – взглядывая на Грекова, со строгой улыбкой сказал Козырев.
– Идемте, Василий Гаврилович. – Уже берясь за ручку двери, Цымлов обернулся. – Сведения о проране на столе, а на карты намыва нужно еще позвонить.
– Сделаю, – заверил его Козырев. – Не забудьте передать Галине Алексеевне мой привет.
7
Даже сквозь сетку дождя из окон Цымловых можно было охватить взглядом сразу все огни и на проране, и на эстакаде, и на займище, где жгли вырубаемый перед затоплением поймы лес.
Галина Алексеевна в фартуке, испачканном мукой, поставила на стол тарелки с горячим борщом и опять ушла к себе на кухню, где у нее поспевал в духовке пирог. Выглянув вслед за нею в дверь, Федор Иванович, крадучись, достал из шкафа бутылку, две рюмки.
– По одной, – полушепотом сказал он, наливая в рюмки водку себе и Грекову.
– Если по одной, можно, – согласился Греков.
– Под дождь.
Они выпили не чокаясь, и тут же Федор Иванович спрятал все вещественные доказательства в шкаф. Глаза у него заблестели. Забыв, что в тарелке остывает борщ, он, глядя на Грекова через стол широко расставленными глазами, заговорил, почти совсем не растягивая, по своему обыкновению, слова, а быстро и четко:
– Опять подменили парня. А ведь явно уже стал другим. Никакого сравнения с прежним Молчановым. Но, вообще-то говоря, попал-то он сюда ни за грош. То есть, конечно, виноват, но попал как куренок в суп. И все его вызывающее поведение, все его выходки были от обиды на себя за испорченную по глупости молодую жизнь и за недоверие к тому, что он совсем не такой, как думают.
Греков поднял от тарелки глаза.
– Помню, как льдину с динамитной шашкой понесло под быки и он прыгнул прямо с моста.
– Моя бы воля, Василий Гаврилович, я бы его давно на бесконвойное положение перевел.
– Что же мешает?
Полуоборачиваясь и протягивая назад руку, Федор Иванович взял с этажерки брошюрку в сером переплете и раскрыл ее там, где была закладка.
– Вот, Василий Гаврилович, от этих слов «Расконвоированию не подлежат…» и так далее.
Раскрывая брошюрку, Греков нашел глазами строчки, отчерпнутые синим карандашом.
– А если, Федор Иванович, пересуд? – спросил он, возвращая брошюрку на этажерку.
Тот покачал головой.
– Исключено. У Молчанова пятнадцать лет с квалификацией: вооруженный групповой грабеж. Нож, правда, был перочинный, но остается фактом, что он его обнажил, когда потребовал у двух студенток их сумку в тамбуре вагона. Там его и прихлопнула опергруппа. Вместе с наводчицей. А третий, судя по всему, главный гусь, успел спрыгнуть с подножки, и на суде они его прикрыли собой. В сумке было старое платьице, два бутерброда с колбасой и денег двести один рубль с копейками. Но следствие и судебное заседание, Василий Гаврилович, велось с соблюдением всех юридических основ. Как говорится, при тщательном рассмотрении никаких отклонений от уголовно-процессуальных норм не обнаружено. Переквалификация состава преступления невозможна.
Тарелки на столе оставались нетронутыми. Борщ остывал.
– Ну, а если, руководствуясь дальнейшим поведением ЗК, суд сочтет возможным снизить срок?
– Не больше чем на треть.
– Но может быть, при максимуме зачетов больше и не нужно? Давай-ка посчитаем и его зачеты, и уже отбытый срок. – Греков взглянул на этажерку за спиной Цымлова, где под серой брошюркой лежали конторские счеты. Обычно Цымлов, возвращаясь из района домой, на ночь еще раз пересчитывал кубометры намытого за день в плотину песка, уложенного бетона, вынутой экскаваторами и передвинутой бульдозерами земли. Но на этот раз он даже не оглянулся.
– Я уже считал. Не хватает. Между прочим, вчера интересовался Молчановым один крановщик с эстакады.
– Кто именно?
– Чубатый такой. С аккордеоном на плече.
– Зверев?
– Да. Они, оказывается, четыре года сидели за одной партой. Он как раз и просил, чтобы перевели Молчанова в район к Гамзину. Там, говорит, я возьму его к себе на кран. Согласен за него поручиться. Вы, Василий Гаврилович, удивлены?
– Я слушаю, – уклончиво сказал Греков.
На самом деле он был удивлен. До этого ему казалось, что он за три года успел уже хорошо узнать Вадима Зверева – аккордеониста, чемпиона полулегкого веса в секции бокса, но средней руки крановщика.
– Я ему отказал.
– Почему?
– Федор Иванович развел руками.
– Не в моей власти. Вот если бы я мог рассчитывать… – Он взглянул на Грекова своими крупными навыкате глазами.
Греков рассмеялся. Не так-то прост был Федор Иванович.
Цымлов тоже заулыбался:
– Значит, Василий Гаврилович, можно надеяться?
– Я, Федор Иванович, попытаюсь.
– Это будет вдвойне хорошо.
– Во-первых, Зверев, возможно, по старой дружбе сможет на него повлиять. Во-вторых, и Молчанова, как вы уже предлагали, мы на время из поля зрения этого пахана уведем.
Греков прислушался к шороху дождя за окном.
– Не сорвет проран? Вдруг правда повысится уровень в Дону.
– За проран я спокоен. С тройным запасом прочности строили. Не это меня беспокоит.
– А что же?
– Станица Приваловская. Посылал туда Козырева, доложил, что там теперь сплошная гульба. Пьют и казачьи песни поют. У них же свои виноградники. Цимлянский, золотовский, красностоп.
Греков, улыбнулся:
– Все выпьют и снимутся…
– У них, Василий Гаврилович, там много вина, долго пить. В каждом дворе пресс, свой винцех. В каждом дворе бочки в погребах стоят. И что-то нет у меня большой надежды на секретаря райкома Истомина. Недаром он…
– Договаривайте,
– Рыжий.
Греков засмеялся:
– При чем здесь его… масть?
– Не говорите. Рыжие они все упорные. Запустит руку в свою шевелюру и ни с места. А тут не одно упорство нужно. Вы того казака помните, что во время ледохода приезжал?
