Вильхельм Муберг - Мужняя жена
Терье Стиген настойчиво подчеркивает, что чувство, связывающее Карла и Герду, исполнено жизнеутверждающей силы. В нем нет ничего от отчаяния, заставляющего людей судорожно цепляться друг за друга в предчувствии неминуемой гибели, — это та любовь, которая извечно связана в людском сознании с верой и надеждой. Именно поэтому Карл не кочет и не может говорить о своей любви, пока опасность не миновала, но короткое слово «после», которое он вновь и вновь повторяет Герде в самые тяжкие минуты, звучит как заклинание, как страстный призыв помнить о счастье, которое придет вместе со спасением.
Финал повести трагичен, беда настигает беглецов, когда до спасительной границы остаются считанные метры. Ранена Герда, рушится мечта о счастье, ставшая для Карла смыслом существования. Но любовь героев торжествует над смертью. Во имя этой любви, ради жизни любимого творит свой высокий обман Герда, притворяясь мертвой, чтобы заставить Карла бежать. И через долгие годы проносит Карл неприкосновенной свою так и не высказанную любовь, чтобы, вернувшись на место гибели Герды, обратиться к ней, как к живой: «любимая».
Стиген строит свою повесть как исповедь героя. Все происходящее мы видим сквозь призму его восприятия: как цепь эпизодов и картин, которые, даже став воспоминанием, не теряют яркости. Автор не оставляет нам с самого начала иллюзий относительно трагической развязки повествования — и это подготавливает читателя к той бережности, с которой память рассказчика сохранила каждую мельчайшую деталь, каждое, даже самое мимолетное, впечатление.
Герой ничего не скрывает и не приукрашивает: он рассказывает о том, как панический ужас заставляет его бестолково метаться по лесу сразу после побега, о том, что поначалу спасшаяся вместе с ним девушка кажется ему ненужной и опасной обузой, что он едва не бросает ее на произвол судьбы… Беспощадная искренность, с которой герой посвящает нас в свои переживания, придает достоверность и особую убедительность всему его рассказу, но значение ее не только в этом. На своем пути к свободе Карл и Герда встречают самых разных людей, так или иначе оказывающих им помощь. В каждом случае человек подвергается при этом смертельной опасности, должен преодолеть в себе чувство страха, эгоистический инстинкт самосохранения. Исповедь Карла позволяет читателю не только живо представить себе, что ощущает человек в подобной ситуации, но и оценить в полной мере душевное величие тех, в ком чувство патриотизма, человеческой солидарности, моральный долг оказываются выше страха за собственную жизнь.
Тема второй мировой войны и борьбы против немецко-фашистских захватчиков занимает большое место в норвежской литературе последних десятилетий. У разных писателей она рассматривается под весьма различными углами зрения, связывается со множеством других проблем. Терье Стиген останавливает свое внимание прежде всего на одном аспекте этой темы: антигуманность войны. Он рисует движение Сопротивления как естественную реакцию народа, вынужденного защищать свою свободу с оружием в руках; но для писателя очень существенно показать, что насилие как таковое вообще противно природе нормального человека.
Чудовищность войны Стиген видит в том, что она несет с собой преступное извращение норм человеческих отношений. Как безотчетный протест против жестокости войны предстает в повести поступок немецкого солдата, который не только не выдает замеченных им беглецов, но и «роняет» в их убежище сигареты и плитку шоколада. То же подсознательное чувство человеческой солидарности лежит в основе наивной в данных обстоятельствах попытки Карла спасти жизнь одного из своих преследователей. Повесть Стигена исполнена гуманистического пафоса, она полемически направлена против нередко высказываемого на Западе утверждения, что жестокость, стремление к насилию, инстинкт разрушения заложены якобы исходно в глубинах человеческого сознания.
Большую и очень важную роль играют в повести картины столь дорогой сердцу Стигена северной природы. Краткие, но необычайно выразительные пейзажные зарисовки почти незаметно вплетаются в ткань повествования, сливаясь в единый поэтический образ ранней весны. Пробуждающийся от зимнего сна лес, проталины в снегу, белый туман, тающий в лучах солнца, — все это не просто фон, на котором развертывается действие. Картина оживающей природы созвучна душевному состоянию героев, для которых холод одиночества, страха, отчаяния отступает перед сознанием сердечной близости, согретой состраданием, светом любви и надежды. И в то же время изображение вечной красоты природы, незыблемости ее законов призвано у писателя ярким контрастом подчеркнуть противоестественность и жестокость происходящих событий. Фигура смертельно раненной Герды, прильнувшей к изрешеченному пулями белому стволу березы, становится символическим выражением мысли автора.
* * *
Три произведения, написанные разными авторами, в разное время, на разных языках. Они не могут оставить читателя равнодушным, ибо речь в них идет о том, что касается каждого: о душевной красоте, о величии подлинной любви, о праве человека на счастье.
Далеко не одинаковы позиции, занимаемые тремя писателями в решении сложнейших вопросов человеческих отношений, которые ставятся в их произведениях, к тому же на совершенно различном художественном материале. Но их объединяет высокий идеал гуманизма, избранный ими в качестве единственно возможного критерия при оценке всех многообразных явлений бытия, бережный и внимательный интерес к судьбам человеческой личности. Столь же единодушны все трое — Банг, Муберг и Стиген — в своем категорическом неприятии и осуждении тех сил, которые препятствуют свободному развитию светлого начала в самом человеке, становятся на его пути к счастью, ломают и калечат его жизнь.
Есть произведения, которые с годами не стареют и не блекнут, которые близки и понятны читателям разных поколений и национальностей. Три повести о любви, созданные скандинавскими писателями, принадлежат к их числу.
И. П. КУПРИЯНОВА
Ее зовут Мэрит
Деревня Хэгербек лежит высоко на горе, добираться до нее надо по длинному крутому косогору, и старый Герман устало кряхтит, озирая весь путь до вершины горы. Полторы мили отшагал он сегодня, а для стариковских ног это чувствительно.
Герман несет узелок на дубовой палке, перекинутой через плечо. Живет он на лидахультском подворье для нищих, но каждый год по весне покидает на время богадельную избу и отправляется в мирские подворники. Случалось, что он возвращался обратно не раньше осени. Впрочем, если бы он и вовсе не вернулся, тужить там о нем некому. Никто не станет учинять розыск и возвращать его обратно. В лидахультском приюте и без него нищих довольно.
Апрель поворотил уже на вторую половину, и Герману невмочь стало сидеть взаперти в богадельной избе. Долгой, как крестный путь, показалась зима старому бобылю. Он сиднем сидел у окошка, томясь по весенним дням, и такая на него; иной раз тоска нападала, что хоть в гроб ложись. Его манило прочь отсюда, он хотел побывать в деревнях, повидать людей, которые покуда еще в своем уме. Тут, в богадельне, почти все старцы полоумные. Даже если они и не были такими, то, попав сюда, скоро из ума выживают. А он, Герман, еще рассудка не лишился. Он все понимает, и оттого ему тут горше, чем другим. И с рассветом первого весеннего дня берет он свою палку, узелок с одеждой и отправляется в путь.
Он ходит по крестьянским дворам, живет у мира на постое — неделю у одного хозяина, неделю у другого. Просить подаяния ему не приходится, он и так получает все, что ему надобно. Мирского подворника люди принимают, не прекословя. Ему поручают какую-нибудь работу полегче, так что даром хлеба он не ест. С ночлегом у него забот не бывает. Летом он спит на сеновале или в хлеву, если в избе нет места.
Благословенно будь, лето красное, с благодатным ласковым теплом! Проклята будь, зима лютая, с жестокой стужей, которая, словно волчьи когти, терзает старую зябкую плоть. Стынет старческая кровь, долги холодные ночи в богадельной избе с погасшим очагом. Да и дни тут немногим лучше, безрадостные, похожие один на другой. Само собой, каждое третье воскресенье является пастор и проповедует нищей пастве о благодати небесной, которой неимущему куда легче удостоиться, чем богатому. Да, бедняку из лидахультского приюта царствие небесное, можно сказать, обеспечено. Жаль только, что нельзя заполучить хоть каких-нибудь благ и на этом свете. Германа мало утешает благодать, которую сулят на небесах. Уж очень он охоч до всего земного. Ему лучше других нищих ведомо, чего они лишены тут, в богадельной избе. Он знает о мирских утехах из первых рук, потому что сам вкусил их полной мерой.
