Ираклий Квирикадзе - Пловец (сборник)
Отец любил хвастаться своей силой и своими необычайными приключениями.
Однажды он прыгнул с самолета и обнаружил в воздухе, что парашют не раскрылся. Он камнем летел к земле, но сориентировался и нацелился на большое дерево. Ворвавшись в его листву, сбив множество веток, отец упал на землю. Не знаю, можно ли верить его словам, но он встал, встряхнулся, отер кровь с рассеченной губы и прихрамывая пошел к летному полю.
В другой раз он на спор велел запереть себя в холодильнике батумской бойни на всю ночь. При температуре минус восемнадцать он находился один в полной темноте. Утром, когда открыли холодильник, нашли его голым, от тела поднимался горячий пар, в руках он держал свиную тушу. Оказывается, когда за ним заперли двери, он стал снимать свиные туши с крючков и перевешивать их. «Мне стало жарко, я разделся, потому что, когда отдыхал, одежда леденела и мешала двигаться».
Я мог бы рассказать о других его подвигах: например, как он прыгнул с подъемного крана батумского порта в море (но в сравнении с нераскрывшимся парашютом, это более чем заурядный подвиг) или о том, как он два дня дрался с финским матросом, кулаки которого, как две кувалды, сокрушали батумцам челюсти, пока танкер заливался нефтью. Финн напивался на набережной и гулял в свое удовольствие, обзывая батумцев трусами. За честь города вступился один, но финн закинул его в кусты, второй оказался в тех же кустах, третий очнулся от нокаута после сорока минут искусственного дыхания.
Позвали отца: кто-то должен отстоять доброе имя батумца. Отец сел в фаэтон, выехал на набережную, проехал мимо разъяренного быка, оглядел его с головы до ног, велел развернуть фаэтон и, поравнявшись с финном, попросил его прокатиться с ним за город. Финн оценил вежливое приглашение, молча сел рядом с отцом, и они поехали…
Жители города, кто на чем мог, проследовали за ними. Друзья финна сидели вместе с батумцами в машинах, в фаэтонах.
Первым ударил отец, финн закачался, но не упал, отец ударил вновь, но вот он сам пропустил страшный удар и свалился. Финн стоял над ним и улыбался. Отец встал. Драка продолжилась.
Бесконечное количество ударов наносили они друг другу. Пьяный финн тяжело дышал. Иногда он жестом просил тайм-аут, садился на землю и отдыхал. Драка превратилась в своеобразный бокс со множеством раундов.
Никто из соперников не мог завершить бой нокаутом, который был бы исходом драки, ее финалом. Качаясь, еле стоя на ногах, они все-таки находили в себе силы нанести очередной удар.
Стемнело. Зрители развели дерущихся. Кто-то предложил всем поехать в ресторан «Поплавок» – салютировать шампанским битве гигантов. Но финн и отец отклонили ничью. Назначили час встречи завтра на этом же месте.
Драка второго дня была точной копией предыдущей драки, только финн, трезвый как стеклышко, на этот раз дважды сбил с ног отца, а отец смог три раза бросить его на землю. Но ни один из них не оставался лежать повергнутым, бездвижным, они мгновенно вскакивали, разве что последний раз, перед тем как встать, финн долго стоял на коленях: то ли думал о чем то, то ли молился с закрытыми глазами, – но он все же поднялся и мощно ударил отца в живот, отец повис на финне, у которого не было сил оттолкнуть отца, добить его. Так, повиснув друг на друге, они топтались в долгом странном танце.
Зашло солнце. Зрителей утомило следить за этой танцующей парой. «Поехали в „Поплавок“», – вновь предложил кто-то. «Завтра на этом же месте», – еле ворочая языком, прошептал отец.
На третий день финн не явился. Прождав час, отец поехал к пристани.
Финский танкер поднимал якорь. На палубе стояли матросы. Увидев отца, они зааплодировали ему. Финн-гигант скинул с себя рубаху, завернул в нее какой-то предмет и метнул. В руках отца оказалась бутылка джина.
Заняв у друзей денег, отец велел принести ящик шампанского. Когда приволокли его, танкер был отделен от берега широкой полоской воды! Батумцы кинули несколько бутылок. Три из них были пойманы на палубе, одна ударилась о борт танкера, разбилась, что вызвало смех и ликование матросов. Батумцы откупоривали оставшееся в ящике шампанское, финны свои бутылки.
Танкер дал гудок. Жестами все желали друг другу счастья и удач.
В тот год началась война с белофиннами. А через два года отец ушел на Великую Отечественную.
Я мог бы не упоминать еще один подвиг отца, тем более что он окончился для него весьма плачевно.
Весной сорок первого года, перед самой войной, в Батуми приехала цирковая группа борцов-профессионалов.
Когда-то профессиональная борьба, знавшая таких корифеев, как Поддубный, Педерсон, Ги Перра Хамсин, Хотивари, Канделаки, Сихарулидзе, Андра Лилойский и другие, которым рукоплескали Париж, Москва, Одесса, Тифлис, – эта цирковая борьба доживала свой век; старые борцы, похожие на динозавров, разъезжали по провинциальным городкам. Выходили на арену, выкрикивая в зрительный зал свои громкие фальшивые титулы. «Чемпионы чемпионов», «смертельный удав», «брюссельский удушитель», «человек-маска». боролись между собой, зарабатывая на хлеб насущный.
В Батуми борцы выступали в городском цирке, их было шесть человек, днем они ходили на базар, покупали ставриду, лук, подсолнечное масло и жарили рыбу на сковородке в гостиничном номере. За это их ругала администрация, но они не обращали на нее внимания. Шесть огромных мужчин съедали в день полтонны рыбы.
Вечером они наряжались в пестрые трико, зрителей было мало.
Однажды один из борцов предложил выйти кому-нибудь из батумцев и сразиться.
Вышел мой отец. И на удивление легко повалил борца, припечатав его к ковру.
Отцу был вручен билет на следующее представление с предложением бороться с более сильным борцом. Интерес к этой схватке увеличил число зрителей.
В афишах появилось имя моего отца. Он получил кличку Батумский Буйвол.
Отец побеждал подряд всех профессионалов. Он был меньше их весом, в трико он выглядел легким кузнечиком на фоне двухсоткилограммовых малоподвижных борцов. Было впечатление, что на арене отец передвигает тяжелые дубовые шкафы. Цирковое представление давало полные сборы. Город только и говорил о битве Давида с шестью Голиафами.
Последний был самый огромный, самый старый, самый грозный «чемпион чемпионов» Любомир Богомолов.
Была весна, но Любомир ходил по Батуми в пальто. Казалось, что его гигантские кости все время мерзнут, длинный шарф, обмотанный вокруг шеи, был закинут за спину. Батумские мальчишки, толпой ходившие следом, когда он появлялся на улице или на базаре, привязали к шарфу тунца, весом полпуда. Борец вроде и не заметил этой злой шутки и, к удовольствию мальчишек, прошел с тунцом, болтавшимся за спиной, через весь город до гостиницы. На другой день он нес за спиной камбалу.
Вечером «чемпион чемпионов» схватил отца, поднял в воздух и стал сжимать его. Это было страшное зрелище. У отца, как у той камбалы, глаза вылезли из орбит.
Любомир Богомолов и не старался кинуть отца на ковер. Он просто сжимал его. Зал затих, следя за безуспешными попытками своего героя высвободиться из железных тисков. И вдруг все услышали, как герой протяжно пукнул. Я подобрал самое безобидное слово, хотя оно не самое точное: шум, с каким вырвался из отца воздух, надо назвать другим, более нецензурным словом.
Любомир Богомолов как бы дирижировал этим звуком, он зажал отца, а отец звучал протяжно, беспрерывно. Так лошади пердят (вот оно, это слово), когда поднимаются в гору тяжело нагруженные, от этого им легче идти. Наверно, и для моего отца в тот момент это было единственным облегчением.
Дожав отца до полуобморочного состояния, «чемпион чемпионов» опустил его на ковер.
В этот вечер, упаковав чемоданы, борцы уехали из Батуми, их гастроли закончились.
Город не успел вдоволь посмеяться над злополучным происшествием: произошло это в мае, а в июле отец одним из первых уехал на фронт. В конце войны, где-то на Дунае, он встретил одного из шести борцов-профессионалов; они лежали в госпитале, оба были контужены. Борец сознался отцу, что группа в каждом городе, куда она приезжала, брала «подсадную утку» – здорового парня из местных, – тогда разгорался интерес к их выступлениям. А то, что сделал с ним Любомир Богомолов, мог сделать каждый из них. Проигрывали они ему специально, чтобы увеличить в городе ажиотаж.
Отец возмутился, предложил борцу честную борьбу в палате госпиталя. Борец со смехом отказался. Отец настаивал, горячился, его перевели в другую палату.
С фронта отец вернулся награжденным несколькими орденами, слабым и уставшим. Но вскоре он набрал свои былые силы, правда, былых разгульных подвигов уже не совершал. Лишь одну впившуюся в душу занозу не смог он извлечь из себя, все эти годы она мучила его – когда он был мальчиком, когда он вырос в гордеца, никому ни в чем не уступающего, когда он воевал, был сапером, подорвался на мине, чудом остался жив, – заноза эта крепко сидела в нем, называлась она «заплыв Батуми – Поти».
