Рената Литвинова - Обладать и принадлежать
Мой возлюбленный принес мне пистолет. Он принес его, заглядывая мне в глаза, чтобы он просто полежал у меня день, а потом, испугавшись, унес. А потом принес три пистолета, они лежали у меня долго, все заряженные, и он долго не звонил мне. Я все ждала его звонка, хотела сказать ему:
– Забери! Я предчувствую что-то нехорошее!..
Все-таки он позвонил. Я сказала эти приготовленные ему слова. Он тут же примчался несвойственно быстро и точно для него. Взял пистолеты и разрядил их. Вынул обоймы, а сами остовы оставил. Я улыбалась в те дни, засыпая, вспоминая его озабоченное лицо, когда он засовывал под ремень обоймы с патронами.
И вот он опять привез уже револьвер. И это был револьвер весь заряженный. Семь пуль. И я часто смотрела на черный мешочек, заброшенный у меня на шкафу, где хранилось все это: «А неужели он не боится за меня? Неужели?»
И когда он принес мне этот, уже пятый по счету револьвер, весь заряженный, я осознала, что «ЗДЕСЬ НЕТ ЛЮБВИ». Не-ет, не так, как говорят другие девушки, с подвывом и правдой жизни в глазах: «Он не лю-ю-юбит меня!» Нет! Я очутилась в огромном пустом поле, оглядев которое, можно было только и проронить:
– Здесь нет любви. Более того, здесь нет ни-че-го.
Но была история и с автоматом тоже. Но тут я испугалась за проживающих со мной. Все родственники столь бесцеремонны, им всегда что-то нужно не у себя в шкафу, а у меня. Я решила спрятать автомат у тети в соседней комнате, у себя она никогда не роется. Сначала я положила ей его под кровать, но вдруг вспомнила, что кровать у нее панцирная, тетя весит достаточно, и дно кровати у нее прогибается, едва не касаясь пола и, верно, задевая автомат.
Я представила себе, как она ворочается и задевается спуск.
Прямо ночью я достала автомат у нее из-под кровати. Тетя моя была очень поражена, увидев его, а потом мне показалось, ей это понравилось, но по глазам ее я увидела, что при малейшей опасности, когда кто-то соответствующий будет спрашивать ее, она предаст меня! Что-то такое было в ее глазах. Вместе с ней мы спрятали автомат у нее на шкафу. Я купила тете много куриц свежезамороженных в этот период хранения, много яиц, пирожных, бананов, семечек, которые она любила больше всего на свете. Я проводила с ней долгие беседы на кухне, пила с ней чай по нескольку чашек, приносила ей прессу, отдала ей ключи от всех своих замков и шкафчиков, дала распороть свое золотое платье, отдала ей читать письма моих прошлых поклонников и вообще все письма, которые я изредка получала от своих подруг тоже, – она вошла в мою жизнь! Она входила ко мне каждое утро, рано-рано, со словами:
– Пора вставааать!
Она была счастлива в тот период!
Как только появился мой возлюбленный, в пакете, со страшными словами, я отдала ему его автомат!
Пистолеты – это тоже отдельная тема, а вы говорите: лошади, лошади, лошади…
Меня заботит тема красоты и тема стремления к финалу. Каждый родившийся человек, пусть некрасивый, переживает в своей жизни пик красоты, хоть полчаса, хоть несколько мгновений, но он бывает прекрасным. Но обычно это бывает в ранней юности. Я видела, а вот хотя бы Саша Милашевский достиг в юности пика красоты – он тогда был на берегу моря на прогулке. Сидел в каталке, и я оставила его у кустов. Солнце падало ему на лицо, его мучила боль, но его лицо вдруг сделалось так прекрасно! Это, наверно, длилось до самого заката, а на следующий день – все прошло. Все ушло. Его лицо потемнело чуть, на него легла какая-то тень обыденности – оно стало обычным. Значит, пик миновал, подумала я. Некоторым даны сутки, некоторым – мгновения, у некоторых – месяцами длится красота, а потом куда-то девается! У иных годами лицо красиво – все время красота на пике!!
Но красота всегда стремится к финалу, то есть к самоуничтожению… Эта тема меня тоже заботит (пожимает плечами), но она неуловима, но она неуловима… Лично я боюсь не смерти, а бессмертия… Как объяснить? Меня прямо уже заранее передергивает от омерзения, прямо передергивает!..
А одна моя подруга с Востока мне по телефону вдруг говорит: «Остерегайся, – говорит, – красивых примет; если ты попадешь в опасную ситуацию, но будут соблюдены все условия красоты, то ты согласишься на такую погибель!» Я говорю: «Как? Как это?» Ну она отвечает: «Бойся красивых опасных ситуаций, у тебя туда склонность по судьбе, если…» Я не встречала ни одной Лилии в своей жизни, только себя… Есть такая песня – «Лучшие друзья девушки – бриллианты».
ОЧЕНЬ ЛЮБИМАЯ РИТА,
ПОСЛЕДНЯЯ С НЕЙ ВСТРЕЧА
– Ну, послушайте, ну, расскажите, пожалуйста, что вы там жуете…
– Да что вы… ничего особенного, вот колбаску…
– Да что же вы мне не предлагаете, а только молчите?
– К-ха (звуки поперхнувшейся).
– Да ничего, ничего… А вы думали вот как раз до бутерброда?
– Ничего не думала.
– А я очень много думаю о вас… об окрестностях, о болях возникающих. – Через паузу: – Расскажите, пожалуйста, что вы там записали себе в бумажки?
– Я? Это… письмо.
– Нет, врете. Ну, в общем, это дневник. Да и это естественно в вашем положении. Я б и сама начала заниматься этим делом, если б мне не было смешно смотреть на вас.
– … (Там молчание.)
– Ну, посмотрите, ну, послушайте, посудите – вы садитесь ко мне своей ровной спиной, прямо перед моим носом, садитесь на свою свалявшуюся подушку, потом вы уставляетесь куда-то вперед себя через воздух, а потом вы начинаете что-то медленно строчить. А главная штука, я валяюсь рядом как последний придурок.
Вы знаете, о чем я начинаю думать – всякую недостойную ерунду. Я начинаю думать, ведь как мне жарко, и что я почти мокрая под одеялом, а потом я начинаю вас разглядывать. Вы Давно не моете волосы, это дурно. Майка под мышками растянулась ну прямо до неприличного. У вас мне нравятся руки, они хороши, что плохо, что пальцы тупые – без ногтей. Но я вижу, вас это совершенно не трогает. Вот вам сколько лет?
– Я прошу вас, не курите здесь, не надо здесь курить, здесь нельзя курить, надоело уже!
– Нет, ничего, я помаленьку покурю, неслышно…
Этот разговор случился днем в двухместной палате, зимой, между двумя молодыми женщинами.
На улице из-за оттепели пропало солнце. Небо было равное и белое. Комнату заполнял серый свет.
Риточка Готье, та, которая все время спрашивала, лежала лицом к окну. Параллельно ее кровати, чуть впереди, стояла кровать соседки. Соседка все время цыкала языком, как это делают люди, прочищая зубы. Это было отвратительно.
Рита лежала, завернувшись в одеяло. Глядя на ее лицо, сразу можно было сказать – она хороший человек. Худые руки она протянула вдоль тела.
Ее соседка, значительно старше (лет на десять), с прямой спиной сидела на подушке и читала написанное ей самой в своей толстой тетрадке. Почерк у нее был мелкий.
В своих отрывочных больничных записях она писала:
«СО МНОЙ ЖИВЕТ ОЧАРОВАТЕЛЬНОЕ, НО ГЛУПОЕ, ИНФАНТИЛЬНОЕ СУЩЕСТВО. ПЕРВЫЕ ДНИ МНЕ С НЕЙ БЫЛО ТАК ХОРОШО – НАБЛЮДАТЬ ЗА НЕЙ, ЗА ЕЕ БЕССМЫСЛЕННЫМИ РЕЧАМИ, А ТЕПЕРЬ Я УСТАЛА ОТ НЕЕ И ПОЭТОМУ ДЕРЖУСЬ С НЕЙ СТРОГО И РАВНОДУШНО И МОЛЧУ. ОНА МЕШАЕТ МНЕ ДУМАТЬ».
Все стихло. Они полежали немного в тишине. Рита беспокойно и громко все вздыхала, пока тихо не открылась дверь и вошла Надя – врач с черными волосами. Взглянув на нее, можно было с уверенностью сказать, что она человек добрый, мягкий и отзывчивый. С ласковым лицом она подошла к постели Риточки. Против всех медицинских правил села на краешек кровати. Они радостно заулыбались друг другу. Рита наклонилась к своей тумбочке, достала два яблока, одно отдала Наде.
– Надя! – начала задумчиво соскучившаяся Рита, – лежа тут я вспомнила… такая ерунда: одна моя приятельница по институту. Да ты знаешь ее, Дина такая с лечебного. Мы с ней сидим в одной компании. Я помню, сидим, молчание, неловкость какая-то наступила, стало скучно. И один там приятель, уже порядочно пьяный, говорит, кто выпьет на спор стакан кипятку, и моя Дина говорит: «Я!», берет, наливает, выпивает и чуть не умерла. Но ничего, не умерла.
Потом, ты знаешь, мои мысли переключились, и я вспомнила, что мне всегда не хватало лимонов в доме, чай выпить… А так хотелось. Верно, когда я уже состарюсь совсем, высажу, разумеется, в просторный горшок лимон. Всегда будут лимоны, да. – Она болтала и смотрела на реакцию своей подруги, та откусывала яблоко и кивала. Это как-то приободрило Риту, и она стала болтать дальше: – Ну, вот послушай, мне нравится осень, когда непременно идет дождь, стоят мокрые голые статуи, и к ним непременно прилипают черные листья, и по невымощенной земле, обычной, натуральной, лежат уже темно-желтые листья и прикрывают грязь. А когда я легла – осенью. Я еще выходила в сад, там сидел один больной в тюбетейке.
– А! – перебила ее Надя. – Знаю, это из Киргизии.
– Ну да, с узкими глазами, очень скрытный оказался, но мне таки потом рассказал, что до войны и после войны он работал бог знает кем в милиции! – он ездил по всему Фрунзе на общественном транспорте и запоминал лица. Он знал всех в городе, а если появлялся новый, то он докладывал по всей форме, его в лицо тоже знал весь город. Однажды его все-таки хотели убить.
