Жоржи Амаду - Дона Флор и ее два мужа
Например, в тот августовский вечер, начавшийся так неудачно — он пытался выпросить денег у доны Флор, но та не дала, поскольку у нее оставалось лишь немного на домашние расходы, — они поссорились, наговорили друг другу бог знает чего. В конце концов дона Флор бросила ему тридцать жалких мильрейсов, и с ними Гуляка начал свой славный поход в «Абайшадиньо», где играли в рулетку Он поставил десять мильрейсов на свое любимое число, и вдруг… Вдруг его число выиграло — хотите верьте, хотите нет! — четырнадцать раз подряд. Гуляка продолжал играть, окруженный взбудораженной толпой, и не собирался ставить на другое число. Узнав об этом, Мирандой как сумасшедший примчался из другого зала, где играли в ронду, и крикнул Гуляке:
— Остановись ради своих детей, везение не вечно.
У Гуляки не было детей, и он не остановился, но Мирандон, у которого дети были, прикрыл руками фишки и, оттолкнув Гуляку, увел его от стола. И правильно сделал: хотя Гуляка и вышел из игры против воли, зато в выигрыше.
В тот вечер он покинул казино с карманами, полными денег. Вспомнил, как кричал рыдающей доне Флор: «Ты просто никуда не годишься, ничего не стоишь и ни капельки меня не любишь», — и решил явиться домой пораньше и с подарком. Да не с каким-нибудь, а с дорогим ожерельем, кольцом, браслетом, драгоценным камнем. Но где его взять, если магазины уже закрыты? Мирандон предложил поискать что-нибудь подходящее в публичных домах. Девицы иногда получали дорогие подарки от какаовых плантаторов или помещиков. Некоторым даже удавалось кое-что скопить, и, оставив свое ремесло, они открывали салоны красоты или мелочные лавки. Мирандон знал двоих, которые даже вышли замуж и стали вполне порядочными дамами.
Приятели отправились на поиски. Они ходили по кабаре, веселым заведениям, гостиницам и всюду угощали всех, кто хотел выпить, пивом вермутом и коньяком. Платил Гуляка. Пересмотрели десятки украшений, но все это были жалкие, дешевые побрякушки из хромированного металла и латуни с разноцветными стекляшками. Ночь между тем приближалась.
А ведь он хотел прийти домой пораньше — сюрприз так сюрприз. Гуляка торопился, представляя, как обрадуется дона Флор, когда он явится до полуночи да еще с подарком. Но подарок должен быть дорогой, не из тех, что покупают у бродячих торговцев. Наконец на Ладейра-де-Сан-Мигел, в будуаре — как манерно выразился Мирандон мадам Клодетты, стареющей куртизанки, существовавшей за счет скудной клиентуры, привлеченной ее французским происхождением они нашли то, что было надо.
Бирюза необыкновенной голубизны поразила Гуляку и Мирандона. Исключительно красивая оправа была из настоящего золота. Мадам Клодетта крепко зажала кольцо в руке, словно защищая фамильную драгоценность, и сообщила по секрету, что привезла кольцо из Европы, его носили мать мадам Клодетты и бабка, и потому оно для нее особенно дорого. Только за большие деньги она согласится расстаться с этой не имеющей цены вещью, которая напоминает ей о покинутой Лотарингии и детстве. Да, за большие, очень большие деньги. У le petit Vadinho, le pauvre,[15] никогда не будет такой суммы, а если и будет, вряд ли он ее истратит на женские украшения. Но что значат деньги для Гуляки, мадам? Даже проигравшись в пух и прах, он ищет их только для того, чтобы снова попытать счастья в рулетке. Гуляка швырял кредитки полными горстями, пока в карманах почти ничего не осталось; глазки мадам Клодетты загорелись алчным огнем. Покрытая слоем пудры и крема, эта мумия задрожала при виде банкнот в сто и двести мильрейсов.
Без четверти двенадцать, то есть раньше полуночи, как и собирался, Гуляка приехал домой на такси Цыгана. Дона Флор едва задремала, когда он ворвался в спальню и, положив ей на грудь кольцо с бирюзой, сказал улыбаясь:
— А ты не хотела одолжить мне денег, дурочка… — Оставшиеся деньги, около двух конторейсов, он разбросал по постели.
Так можно ли назвать «мрачной» судьбу человека, который был таким жизнерадостным и улыбался, даже если ему не везло?
Возможно, доне Флор с ее позиций судьба эта и казалась мрачной. Особенно с позиций, которые она занимала сейчас, поджидая своего мужа в спальне.
Как, впрочем, и все семь лет, то есть целую вечность. За эти годы дона Флор пролила немало слез, но и пережила немало приятных минут на супружеском ложе. Нежностью и лаской старался Гуляка вознаградить ее за томительные часы ожидания, за горечь унижений. Как-то раз дона Гиза, хваставшаяся своими познаниями в области психологии, психоанализа, психографии и прочих американских штучек, объяснила доне Флор, что она замужем за исключительной личностью — исключительной, правда, не в том смысле, в каком привыкла употреблять это слово дона Флор, то есть великий, лучший, — отнюдь! Дона Гиза имела в виду совсем другое: натуру из ряда вон выходящую, не укладывающуюся в рамки скучной обывательской жизни. Способна ли дона Флор понять его и быть с ним счастливой? — спрашивала дона Гиза, без сомнения хорошая подруга, но чересчур уж ученая и злая на язык.
Дона Флор хотела, чтобы у нее было все как у людей и чтобы муж ее был как все мужья. Разве не служил он в муниципалитете, куда его устроил богатый родственник, доктор Айртон Гимараэнс, он же Шимбо? Ей хотелось, чтобы Гуляка приходил с работы с газетами под мышкой, с пакетом бисквитов или сластей из кокоса. Обедал в положенное время, перед сном прогуливался с нею под руку, наслаждаясь легким ветерком и луной. А потом ласкал ее, но не поздней ночью и не тогда, когда ему вздумается:
У них же все было не так Гуляка приходил домой, когда ему хотелось, а то и вовсе не приходил, ночуя у потаскух, с которыми возобновил прежние связи. Супружеской любви он отводил самое неподходящее время, не считаясь ни с часами, ни с календарем. Между ними не было ни молчаливого согласия, ни привычки, которая обычно существует у супругов. В доме царил беспорядок, по вечерам Гуляка пропадал неизвестно где, а она томилась в ожидании на своей железной кровати, страдая от ревности и тоски. Почему все мужья считаются со своими женами и только Гуляка не считается с ней? Почему он не такой, как другие? Почему нельзя жить спокойно, размеренно, без тревог без сплетен и без этого бесконечного ожидания? Почему?
Постепенно это ожидание, рулетка, кашаса, ночевки мужа вне дома, грубая ругань стали для доны Флор привычными, и все же она не хотела с этим мириться, да так, наверное, и умерла бы, не смирившись.
Но первым умер Гуляка. И теперь — увы! — ей некого больше ждать, но и не на что надеяться, некого любить. Гуляка ушел из дому навсегда, и дона Флор вдруг обнаружила, что бремя ее страданий непереносимо. Теперь ей незачем с бьющимся сердцем прислушиваться к каждому шороху, к шагам пьяных на улице, к тихому скрежету ключа в замке, к звукам далекой серенады.
