Василий Аксенов - Логово Льва. Забытые рассказы
– Тогда я сам тебя слопаю! – завопил Бомбардини и бросился вперед.
Они мчались навстречу друг другу с распахнутыми челюстями. Счет пошел на мгновения. Ой, пропала! – в последний момент сообразила акула и тут же очутилась в животе Бомбардини.
Профессор поплыл к берегу, ощущая в животе приятную тяжесть и прислушиваясь к бурному процессу пищеварения. Он вылез из воды таким же стройным, как и раньше.
– Бомба, есть идея! – крикнул ему Сиракузерс. – Вечером идем в казино. Надоело по мелочи пробавляться.
16. «Дунай»
Большие плоские камни на берегу. На них выбивают свои имена и даты желающие увековечиться. Ничего особенного, этим занимаются люди повсюду – в Грузии, в Новгороде, в Риме, – но все же я долго стою над этими камнями и читаю: «Светозар + Амалия», «Карлос + Елена», «Хусейн + Ингрид», «Гарри + Лолита = Любовь!» Надписи эти оставили не иностранные туристы, все это имена аргентинцев.
Наша переводчица, двадцатилетняя Лиля Мышковская, познакомила нас со своим женихом, молодым шведом по имени Хуан. Швед довольно бойко разговаривал по-русски, вполне сносно по-шведски, очень хорошо по-английски, а родным его языком был, естественно, испанский.
Однажды мы гуляли по торговым районам Мар-дель-Плата, покупали кое-какую мелочишку. Хозяином первого магазинчика оказался старый поляк, служивший еще в царской армии, хозяином второго магазинчика был экспансивный одессит, в третьем, большом, магазине моментально нашелся приказчик, говорящий по-русски.
Усталые, мы зашли в маленький угловой бар, присели к стойке, взяли кофе. В баре, кроме нас и буфетчика, никого не было. Потом зашел мужчина лет сорока пяти, привалился к стойке, взял из рук буфетчика чашку, лениво заговорил с ним; видно было, что они давно знакомы. Буфетчик глазами показал на нас, шепнул:
– Сеньоры из России.
Мужчина поперхнулся, шально взглянул на нас, отвернулся, опять повернулся, быстро-быстро засуетился, потом взял себя в руки и как бы спокойно спросил:
– В самом деле вы из России, из Союза?
Широкие штаны, тенниска с широкими рукавами, стрижка под полубокс – у него был вид прожженного футбольного болельщика из Лужников.
– Дима, – представился он.
Судьба Димы подобна судьбе того платоновского мужика, который в двадцатом году поехал в соседний уезд за пшеницей, а попал в Аргентину. Помотала судьба Диму по всей Европе, по лагерям перемещенных лиц, а потом забросила в Южную Америку. В Парагвае он женился на кубанской казачке и переехал в Буэнос-Айрес. Работает агентом по продаже холодильников.
– Недавно в Буэносе встретил однокашника. Иду, гляжу – Костя Зыков. Механиком он плавает на советском теплоходе. «А ты как здесь оказался?» – спрашивает. «А я живу здесь». – «Ты что, Димка, власовцем, что ли, был?» А я не был власовцем, честное слово не был, честное слово, ребята милые, не был я власовцем!
Мы выпили с ним едкой «смирновской» водки. Он все расспрашивал о Союзе, о каких-то артистах, с которыми был знаком до войны, потом заплакал.
В один из дней мы, поляки и чехи, были приглашены на банкет славянским землячеством «Дунай». Для банкета был арендован большой спортзал. Произносились торжественные спичи на разных славянских языках, провозглашались тосты за Советский Союз, за Польшу, за Чехословакию, за Аргентину, а когда кончился церемониал, славяне шумною толпой со всех столов устремились к нам, окружили, затормошили, зацеловали. Помню, что я изо всех сил боролся с нахлынувшей сентиментальностью, старался не прослезиться.
– Вот, касатик, беда какая, – жаловалась старушка Мария Никифоровна, – дом у меня в Мар-дель-Плата, никак продать его не могу. Сестра с Тамбовщины зовет приехать, а я дом никак продать не могу.
Как она попала сюда, тамбовская старушка, повязанная платочком в горошек? Она – представитель дореволюционной еще эмиграции искателей счастья.
Нам рассказывали, что в Парагвае в середине двадцатых годов возникли настоящие казачьи станицы. Некий казачий генерал из Европы прибыл в Парагвай, и местность ему показалась похожей на донские степи. Он предложил парагвайскому правительству отдать земли вдоль границ казакам и их семьям, оказавшимся в Европе после разгрома Белого движения. Казаки-де будут обрабатывать эти пустующие земли и нести пограничную службу. Правительство согласилось, и несколько тысяч горемык пересекли Атлантику, и образовалось невероятное «Парагвайское казачье войско». Существовало оно недолго и развалилось из-за экономических причин – некому было продавать пшеницу.
Когда встречаешь заграничного русского, тебя охватывает буря разных чувств, и можно только догадываться о том, какие чувства испытывает он, этот заграничный русский, при встрече с нами, русскими из России.
К четырем часам утра Сиракузерс проиграл все свои тучные стада, все свои бойни, колбасные и консервные заводы, весь свой автопарк. Он совершенно ослеп от вспышек: по меньшей мере сотня фотографов фиксировала каждый момент исторического крушения его империи. В четыре часа в казино наступило молчание.
В полной тишине Сиракузерс стащил кольцо с диамантом, сорвал с уха рубин, вырвал золотые и платиновые зубы и бросил все эти предметы на стол перед крупье.
– Шампанского для всех! – заорал он. – Последний нонешний денечек гуляю с вами я, друзья!
Возникло замешательство. Бомбардини швырнул бутылкой в люстру. Пистолетто-Наганьеро выхватил саблю, Сиракузерс бросился на крупье. В кромешной темноте началась ужасная роковая борьба, освещаемая лишь вспышками блицев. Через несколько минут друзья были выброшены из казино на прохладный, безучастный к их трагедии асфальт. Оправляя порванное платье, они двинулись куда глаза глядят. За ними вышел только прихрамывающий элегантный господин с сатанинской улыбкой. Уж не Мефистофель ли?
17. До свидания!
В конце марта фестиваль весь вышел, и – с помятыми лицами и отчужденными уже глазами – был отмечен его конец.
Мы начали движение к дому, я лично – к своим двадцати семи квадратным метрам в кооперативном доме у метро «Аэропорт», к ложу, именуемому «кресло-кровать», что совершенно не соответствует действительности, к пельменной на Инвалидном рынке.
Для того чтобы вернуться домой, нам надо было вновь пересечь четыреста километров пампы в любезно предоставленном «Шевролете», два дня провести в Буэнос-Айресе, влезть в пузо «Боинга-707», полететь, опускаясь в Монтевидео, Сан-Пауло, Рио-де-Жанейро, Дакаре, Мадриде, проститься с «Боингом» на парижском Орли, денек проболтаться в Париже, приехать в Ле-Бурже, влезть в родное пузико «Ту-104», приземлиться в Шереметьево, окинуть взглядом березы и взять такси.
